Шатаут - Эйвери Килан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда все заканчивается, Марк практически тянет меня за свитер, чтобы увести со льда для ободряющей беседы, которая проходит в гостиничном номере.
– Что случилось, Тайлер? – он, все еще одетый в черное тренировочное поло и серые слаксы, расхаживает по комнате.
– Не знаю, – провожу я рукой по волосам, все еще влажным после душа. Следующая игра состоится только сегодня вечером, после других общественных мероприятий. Поэтому-то мне следует взять себя в руки и, делая вид, что все в порядке, вести светские беседы.
– Все из-за Брауна, да?
– Возможно, – сцепив пальцы, я расправляю плечи, но это не помогает избавиться от сковывающего напряжения. – Я переживаю кое-что личное. Просто сейчас для этого неподходящее время.
С того момента, как я сюда приехал, я только и делал, что винил себя за то, как всю неделю отталкивал Серафину. Не то чтобы я делал это специально, просто уровень напряжения зашкаливал, и я не мог на чем-либо сконцентрироваться. Я провел всю неделю, доводя себя до изнеможения и усугубляя ситуацию всеми мыслимыми способами. Стал синонимом саморазрушения. Мне следовало бы умело совмещать приятное с полезным, но ничего не вышло.
Марк с сочувствующим, но все же суровым выражением поджимает губы.
– Для такого не существует подходящего момента. Придется тебе к этому привыкнуть. Хоккей не ждет, пока ты разберешься с жизненными неурядицами, а жизнь не станет ждать, когда ты добьешься чего-то в хоккее.
Его слова задумывались как вдохновляющая речь, но каким-то образом они только больше пугают. Очевидно, он, как и мой отец, считает, что мне нужно найти баланс между хоккеем и остальными сферами жизни.
Иными словами, я сам во всем виноват.
На меня накатывает знакомое чувство тревоги, от которой повышается адреналин.
– Можешь оставить меня на пять минут, Марк?
– Возьми столько времени, сколько понадобится, – кивает он.
Как только за ним закрывается дверь, я хватаю телефон и звоню Серафине. Она отвечает после третьего гудка. В ее голосе слышится явное удивление, скорее всего, потому что в последнее время я ей даже не писал.
– Привет, – говорит она. – Как демонстрация?
– Ни хрена хорошего.
Я замолкаю. Часть меня хочет рассказать ей, что происходит, но другая часть боится, что так я окончательно выведу себя из строя.
Почему я ей позвонил? Пусть это и эгоистично, но я хочу, чтобы она была рядом. Хочу, чтобы прямо сейчас она была здесь. Телефонного разговора недостаточно.
Черт. Я так нуждаюсь в ней… Как будто беру больше, чем сам могу ей дать.
– Мне жаль, Аид. Что случилось?
– Просто начало не задалось. Я хотел услышать твой голос. Как у тебя дела?
За этим следует пауза.
– Я в порядке. Вообще-то, я надеялась поговорить с тобой… – она замолкает. – Хотя я пойму, если момент неподходящий. Я планировала подождать, когда ты вернешься домой.
– Честно говоря, я сейчас не в лучшем настроении, а Марк ждет меня снаружи. Это может подождать?
От меня будет больше толку, когда я вернусь. Как только эти выходные закончатся, моя голова не будет так забита. Нужно только пережить эти два дня.
– Эм, да.
Когда мы заканчиваем разговор, я чувствую себя даже хуже, чем до того, как позвонил ей.
* * *
Выходные с трудом подходят к концу. Все оборачивается не полным провалом, как я опасался, но и успехом это не назовешь. В лучшем случае меня можно окрестить середнячком. Калеб же преуспел.
По моей просьбе несколько недель назад Марк поменял билеты так, чтобы я остался в Лос-Анджелесе еще на одну ночь и провел время с семьей. Это оказалось пустой тратой времени. Пребывая в отвратительном расположении духа, во время семейного ужина я ворчу на всех подряд, а потом ложусь спать раньше, чем большинство грудничков. После этого на протяжении нескольких часов я просто лежу в постели и виню себя за все те ошибки, которые допустил на льду.
На следующее утро, по дороге в международный аэропорт Лос-Анджелеса отец читает мне еще одну лекцию о том, что в жизни есть не только хоккей. Подавленный, я смотрю, как его «Ламборджини» с ревом отъезжает от обочины. Я хочу лишь вернуться, а не быть в трех тысячах миль от Серафины. Которая, кстати, после того звонка ни разу мне не написала.
Я передвигаюсь по аэропорту как во сне. Регистрирую багаж и снаряжение. Прохожу контроль. Заглядываю в «Старбакс». Нахожу терминал. Бесцельно копаюсь в телефоне. Большая ошибка с моей стороны, поскольку все новости только и говорят о том, насколько посредственно я играл.
Когда я поднимаюсь на борт, на моем ряду в первом классе ни души. Единственная хорошая вещь за весь этот никчемный день. Через проход от меня сидит парочка. Они крепко прижимаются друг к другу. Я слышу, как они говорят стюардессе, что собираются в Европу и проведут там медовый месяц. Смотря на них, я снова думаю о Серафине.
Пока мы выруливаем на взлетно-посадочную полосу, я закрываю глаза, откидываюсь на спинку сиденья и принимаюсь за любимый способ самоистязания – игру «А что, если». В лучшем случае это непродуктивно, в худшем – приносит мне вред, но я не останавливаюсь.
Что, если команда Нью-Йорка выберет Калеба вместо меня? Что, если они выберут меня вместо него? Что, если мне придется всю жизнь играть за какую-то фермерскую команду? Я перехожу от наилучшего варианта к наихудшему и обратно. Во всех гипотезах, через которые я себя прогоняю, явно есть общий знаменатель.
Динь.
Когда я представляю себя через пять лет, она со мной. Мой мозг автоматически вписывает ее в сценарий. Серафина повсюду.
Что, если я попаду в лигу? Тогда буду просыпаться рядом с Серафиной перед тем, как отправиться на тренировку. А если повезет, то буду целовать, возвращаясь домой. Буду спешить к ней после домашнего матча или звонить по видеосвязи на выездных.
Что, если мне придется всю жизнь играть за какую-то фермерскую команду? Почти то же самое, только куда меньше славы и денег. Серафина – все еще часть плана.
Чем дольше я играю в «А что, если», тем яснее становится одно: я переживу, если моя карьера не будет развиваться так, как я этого хотел. Но без Серы я жить не смогу.
Совершенно нелогично, ведь мы никогда не обсуждали совместное будущее. Если говорить о ярлыках, она мне даже не девушка. Но в какой-то момент мой разум осознает, что Серафина – это
