Жизнь на палубе и на берегу - Владимир Шигин

Если небо покрывалось множеством скрученных «мелких барашков» – это означало приближение шквальных ветров. В том случае, если перистые и кучевые облака появлялись в большом количестве – это означало скорое ненастье, а если они начинали разрастаться вверх и темнеть – к шторму. Моряки на этот счет даже сложили соответствующую поговорку:

Если тучи громоздятся в виде башен или скал —Скоро ливнем разродятся, налетит жестокий шквал.

Всегда у моряков считалось хорошей приметой исчезновение облаков к вечеру. Это гарантировало хорошую погоду на следующий день. Если же облака к вечеру, наоборот, начинали сгущаться, следовало готовиться к самому худшему.

Помимо облаков весьма внимательно следили и за переменой ветра. Так, в зимнее время зюйдовый ветер нес потепление, но тот же зюйдовый ветер летом нес холод. Усиление ветра к ночи неминуемо оборачивалось ухудшением погоды. К ненастной погоде, как правило, вели и устойчивые норд-вестовые ветра. Если в шторм зюйд-вестовые и вестовые ветра меняли свое направление на нордовое и норд-остовое – это значило скорое окончание шторма. Появление резко выраженных бризов (ветров, дующих днем от воды к суше, а ночью наоборот) означало установление хорошей погоды. Исчезновение же бризов заставляло готовиться к шторму. Если после сильного шквала начинался сильный ливень – это значило скорое окончание бури.

Раскаты грома тоже необходимо было слушать очень внимательно. Если гром гремел непрерывно три-четыре раза или его раскаты слышались весьма долго – это сулило затяжной дождь; если же гром вообще гремел непрерывно – то за ним следовал уже не дождь, а град. Глухой гром означал нудный моросящий дождь и свежую волну до 3–4 баллов, зато раскатистый – ливень и 5-6-балльную волну.

Что касается молнии, то за ней тоже стоило понаблюдать. Если летом молния не слишком много значила, то зимой наверняка предвещала сильный и затяжной шторм. Если же молния блистала без грома, можно было перевести дух, ибо впереди неминуемо было скорое улучшение погоды.

Утренняя радуга над морем не сулила ничего хорошего, зато вечерняя означала обязательное прояснение погоды. Также следовало отличать радугу на нордовых и зюйдовых румбах, ведущую к ухудшению погоды, и радугу вестовых и остовых румбов, погоду непременно улучшающую.

Летние туманы гарантировали штиль и маловетрие, а зимние – потепление. Если же туман вечером или ночью поднимался от волн в небо – погода должна была обязательно улучшиться.

Разумеется, не были обойдены вниманием и обитатели моря. Если на исходе зимы чайки сбились в большую стаю и скопом ходят по льду, значит, скоро этот лед сойдет. Если летом чайки летают стаями и кричат – будет ненастье, а зимой это же поведение означает скорый снегопад. Если чайки садятся на воду и плавают – будет хорошая погода, но если, наоборот, собираются под берегом, не желая удаляться в открытое море – жди ненастья. Если же чайки вообще выбрались на берег, причем и там не летают, а лишь разгуливают по прибрежному песку – будет шторм и весьма сильный. Об этом есть даже поговорка:

Чайки ходят по песку,Моряку сулят тоску.

Если рыба выскакивает из воды и ловит пролетающую мошкару – будет дождь. Если же рыба сильно мечется в воде, и не клюет, тоже будет дождь. В преддверие шторма нервно ведут себя киты. Сбиваясь в стаи, они спешат как можно скорее покинуть штормовой район.

Многие из поверий и суеверий времен парусного флота ныне забыты, но некоторые дожили и до сегодняшних дней. Плохо это или хорошо? Думаю, скорее хорошо, ибо память о прошлом позволяет лучше понимать настоящее и увереннее смотреть в будущее.

Вместо эпилога

Время парусного флота и всего, что было связано с ним, давно кануло в лету. Однако у кого из нас не замирало от восторга сердце, когда в дальнем окоеме моря мы вдруг видели белеющий парус? Кто из тех, кому в нынешнее время посчастливилось побывать в море на парусном судне или яхте, не испытывал восторга от гудения парусов над головой и пения такелажа? Время парусного флота ушло в историю, но оно навсегда осталось в памяти человечества как время дерзновенного покорения океана, время романтики и приключений.

Один из последних выдающихся парусных капитанов России Д. А. Лухманов оставил после себя пронзительные и полные любви к парусу стихи, которые звучат сегодня как гимн великой эпохе паруса:

Поет пассат, как флейта, в такелаже,Гудит, как контрабас, в надутых парусах,И облаков янтарные плюмажиМелькают на луне и тают в небесах.Чуть-чуть кренясь, скользит как приведеньеКрасавец клипер, залитый луной,И взрезанных пучин сварливое шипенье,Смирясь, сливается с ночною тишиной.Вертится лаг, считая жадно мили,Под скрытой в тьме рукой скрипит слегка штурвал,Чу!.. мелодично склянки прозвонили,И голос с бака что-то прокричал…Но это сон… Волны веселой пенуДавным-давно не режут клипера,И парусам давно несут на сменуДым тысяч труб соленые ветра.Но отчего ж, забывшись сном в каюте,Под шум поршней и мерный стук винта,Я вижу вновь себя среди снастей на ютеИ к милым парусам несет меня мечта!

Приложение

Первый отечественный писатель-маринист мичман Константин Станюкович, сам прошедший под парусами вокруг света, оставил нам пронзительный по правдивости малоизвестный рассказ «В шторм». Этот рассказ был напечатан в журнале «Морской сборник» в 60-х годах XIX века и больше не переиздавался. В рассказе автор описал обычный рядовой шторм, каких в жизни каждого моряка бывает не мало, но на фоне шторма Станюкович показал жизнь и быт российских моряков парусного флота в условиях совершенно противоестественных человеку – в условиях океанского шторма. Данная публикация дается с некоторыми сокращениями.

«…В полусвете каюты, иллюминатор которой, наглухо задраенный (закрытый), то погружался в пенистую воду океана, то выходил из нее, пропуская сквозь матовое стекло слабый свет утра, Опольев (молодой мичман, готовящийся заступать на вахту – В. Ш.) увидал маленькую фигурку своего смышленого, расторопного вестового, который, держась обеими руками, качался вместе с каютой и со всеми находящимися в ней предметами, услыхал раздирающий душу скрип корвета, почувствовал отчаянную качку и окончательно пришел в себя. Счастливая улыбка исчезла с его лица.

– Однако валяет! – промолвил он с серьезным видом, стараясь принять такое положение, чтобы опять не стукнуться.

– Страсть, как раскачало, ваше благородие.

– Скоро восемь?

– Склянка (полчаса) осталась!

– А наверху как?

– Не дай бог! Ревет!

– В ночь, видно, засвежело?

– Точно так, ваше благородие! Ночью фок убрали и четвертый риф взяли. Капитан всю ночь были наверху, – докладывает вестовой.

И, помолчав, молодой матрос, впервые бывший в дальнем плавании, прибавил боязливым и несколько таинственным тоном:

– Даве ребята сказывали на баке, ваше благородие, бытто похоже на то, что штурма настоящая начинается. Ветер так и гудет в снастях… Волна – и не приведи бог, какая агромадная, Лександра Иваныч… Ровно горы катаются…

– Видно, боишься шторма, Кириллов, а?

– Боязно, Лександра Иваныч! – простодушно и застенчиво ответил матрос.

– Нечего, брат, бояться. Справимся и со штормом! – авторитетно и с напускной небрежностью заметил молодой офицер, сам еще никогда не испытывавший шторма и втайне начинавший уже ощущать некоторое беспокойство от этой адской качки, дергавшей и бросавшей корвет во все стороны.

Внизу, в каюте, опасность казалась значительнее.

– Точно так, ваше благородие! – поспешил согласиться и Кириллов более по чувству деликатности перед „добрым барином“ и по долгу дисциплины.

Но невольный страх, который он старался скрыть, все-таки не оставлял молодого матроса.

– Холодно наверху?

– Пронзительно, ваше благородие.

– Дождевик приготовил?

– Готов.

– Ладно. Ну, теперь и вставать пора!

Но прежде чем расстаться с теплой койкой, мичман, снова охваченный набежавшим воспоминанием и в эту минуту особенно сильно пожалевший, что только что бывший сон не действительность, – совсем неожиданно проговорил с невольным вздохом:

– На берегу-то, небось, лучше жить, Кириллов?

– Что и говорить, Лександра Иваныч! – возбужденно отвечал молодой матрос, и лицо его оживилось улыбкой. – На сухопутье не в пример свободней… Одно слово: твердь. А тут, ваше благородие, с души рвет. Будь воля, сейчас бы ушел в деревню…

– Ушел бы? – усмехнулся мичман.

– Точно так, ваше благородие!

„И я бы сейчас уехал туда… в Засижье!“ – подумал мичман.

И с невеселой усмешкой сказал вслух:

– Некуда вот только отсюда уйти, Кириллов, а?

– Оно точно, что некуда, ваше благородие. Кругом вода!