Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория - Юрий Вяземский

— Вы видели? Сначала дымок потянуло на север, в направлении Германии. А затем его развернуло и понесло на юг, в сторону Италии.

И, обращаясь в Лусене:

— Боги нам указали, женщина. Скоро твой сын поедет в Германию. А из Германии отправится в Рим. Там, судя по всему, его ожидает блестящая карьера. Ведь ладан ярко трещал, когда на юг потянуло.

Этого обращения к себе Лусена не выдержала. Сначала лицо ее, а потом всё тело стало вздрагивать. И от каждого вздрога крупные тяжелые слезы брызгали из обоих глаз и падали на щеки, искрясь и сверкая в отблесках жертвенного пламени, ибо Лусена только на алтарь смотрела…

IV. Пиршество состоялось в плющевой беседке. Всех гостей окропили благовониями, украсили свежими венками. Мне мой сельдереевый венок поменяли на плющевый с мелкими алыми розами, от которых шел такой нежный аромат, что мне хотелось снять этот венок со своей головы и нюхать, нюхать.

На главное блюдо были поданы молочные поросята. И Вардий, разумеется, не преминул прочесть из Горация:

Ныне ведь ты виномИ поросенком малым будешьГения тешить с прислугой умелой.

Кстати, о вине. Ты не поверишь! Гней Эдий для этого случая выписал бочонок иберийского вина. И не просто из Испании — из Кантабрии и, как он утверждал, из окрестностей Леона, в котором я родился. К тому же, согласно надписи на бочонке, которую Вардий велел продемонстрировать перед разлитием, вино это было изготовлено в консульство Пассиена Руфа и Луция Цезаря — в год моего рождения! И, хотя все иберийские сорта принято считать третьесортными, вино, которым он нас потчевал, было отменным: по-италийски мягким, по-гречески ароматным и вместе с тем по-галльски фруктовым.

Вот какой замечательный праздник устроил мне и Лусене Гней Эдий Вардий, мой теперь опекун и патрон!

А на следующий день…

V. Не хочется об этом вспоминать. Но вспомнить придется.

Однако постараюсь тебе объяснить. Да, Вардий, рассказывая мне о Пелигне, часто, как ты мог заметить, вдавался в подробности, которые можно назвать… слишком откровенными. Но эта часть его рассказов и описаний меня ничуть не притягивала и не возбуждала, а скорее отталкивала и даже отпугивала. При этом любовь во мне — или как точнее назвать это чувство? — конечно же, пробуждалась и расцветала. Но не в том мире, не в том, как твои философы выражаются, измерении, в котором я пребывал. Я влюблялся не в тех девушек и женщин, которых видел в доме нашего хозяина, или на улице, или на берегу озера, а в тех возлюбленных Мотылька и Голубка, которых мне так ярко иногда описывал Гней Эдий, а я эти описания потом на свой лад, применительно к своим ожиданиям и, если хочешь, томлениям, преображал и перевоображал. И всегда старался остановиться, когда в своих представлениях и предвкушениях подходил к крайней черте… Помню, мне радостно было слушать о Фанете и Мотыльке (см. 5) и часто отвратительно — о Приапе и Кузнечике (см. 7). Мотыльком я себя легко и радостно представлял, а Кузнечиком — ни за что на свете не желал представлять, особенно в те моменты, когда мне не удавалось остановиться у черты… Ты меня понимаешь?

Попробую так сказать: неподалеку от Рима, у подножия Альбанской горы, как ты, наверное, знаешь, есть источник Авсонии. Его берега поросли колючими карликовыми деревцами, подступы к воде крутые и скользкие, дно илистое и вязкое. Но если, не жалея одежды, заставить себя продраться сквозь заросли, не боясь испачкаться, сползти к воде, не брезгуя, войти в озерцо по самое горло и выждать, пока муть осядет на дно, то воду можно испить восхитительную по своим вкусовым качествам и, как утверждают врачи, исцеляющую чуть ли не от всех болезней…Вот так и я относился к Вардию: чтобы испить чудодейственную влагу его рассказов, я приучил себя терпеть и не замечать тех колючек, той грязи и слизи, которыми он себя окружил.

Ну, а теперь о том, что произошло со мной на следующий день после празднования моего совершеннолетия.

VI. Утром после завтрака я отправился гулять на озеро. Погода была прелестной. На небе ни облачка. Солнце еще не жаркое.

Весна в тот год рано вступила в свои права. В апреле у нас уже всё, что только могло, расцвело. В мае началась почти летняя жара, и вода в озере так прогрелась, что уже можно было купаться.

Я решил поплавать.

Уйдя подальше от города в сторону гельветской деревни, я выбрал укромное место — небольшой заливчик, окруженный кустами, — разделся и с разбега нырнул. Вода была шелковистой и освежающей. Я чуть ли не на стадию отплыл от берега, почти не прилагая усилий, блаженствуя и чувствуя себя рыбой. Потом вернулся. Затем опять поплыл в сторону солнца. А когда снова вернулся, увидел на берегу молодую гельветку.

Я сразу узнал ее. Это была одна из Вардиевых служанок, Юкунда — та самая, которая, помнишь? на моих глазах делала Гнею Эдию массаж в купидестре (см. 7, II).

Я крикнул ей из ВОДЫ:

— Чего тебе надо?

Девица мне не ответила. Она жмурилась на солнце. Так жмурятся египетские домашние зверьки, которых называют кошками. Я их, естественно, ни разу в жизни не видел. Но когда потом увидел, то сразу же вспомнил, что гельветка именно так жмурилась и вообще очень была похожа на эту самую кошку.

Я снова крикнул:

— Если тебе ничего не надо мне передать, уходи! Я хочу выйти и одеться!

Девица извлекла из-под рубашки небольшое желтое яблоко, повертела перед своим лицом, а затем резким и сильным движением бросила в мою сторону. Не увернись я вовремя, яблоко угодило б мне в голову. А так лишь слегка ударило меня по плечу.

Гельветка рассмеялась, запрокинула голову, повернулась и исчезла в кустах.

Я еще некоторое время побыл в воде, выжидая, чтобы она отошла подальше.

А потом стал выбираться на берег; дно в этом месте отлогое — быстро не выйдешь.

Я уже почти вышел из воды, когда из кустов вновь появилась девица — теперь совершенно нагая.

Я прикрылся руками, быстро попятился и, зацепившись ногою за камень — дно было песчаным, но лежало два или три больших камня, — об один из них я преткнулся и упал навзничь.

Вода накрыла меня с головой. Под водой я перевернулся и пополз по дну в сторону от берега, дабы не выставлять напоказ обнаженное тело и, достигнув необходимой глубины, уплыть от гельветки.

Но мне это не удалось. В следующее мгновение девица упала на меня: вроде бы сверху, но под водой ее голова оказалась сначала сбоку, а потом и прямо передо мной. Губы ее сомкнулись с моими губами. Вернее, она своим ртом втянула в себя мой рот, будто собиралась забрать у меня оставшуюся часть воздуха. Задыхаясь, я оттолкнул ее и вынырнул на поверхность. Вернее, высунул свою голову из воды, так как, говорю, мелко было — по колено или чуть глубже. Я едва успел глотнуть воздуха, как девица, обхватив меня за шею, снова утопила мне голову. И под водой снова впилась губами в мои губы.

Я не Вардий, чтобы подробно описывать и смаковать все эти для кого-то, может быть, прелести…

Скажу лишь, что гельветка, судя по всему, была крайне опытной женщиной. Если бы она пыталась меня соблазнить, как обычно женщины соблазняют мужчин, кем угодно клянусь, ничего у нее бы не вышло! Но она… Она топила меня! Она мне дышать не давала! Вернее, отпускала и давала вздохнуть лишь тогда, когда я ей подчинялся. Чем больше я ей уступал, тем чаще она меня выпускала из воды и тем дольше позволяла набирать в легкие воздуха. Она своими руками и ногами оплела меня, как сеть, нет, как большая медуза, но плотная, тугая, жаркая, хищная… Когда я еще сопротивлялся, она была сверху. А стоило мне поддаться, мы поменялись местами. И она продолжала меня топить, уже не впиваясь мне в рот, а утыкая мне голову в свое тело, в грудь и в живот… Лишь тогда, когда она добилась того, что хотела, она вытолкнула мою голову из воды и сама, приподнявшись на локтях, высунулась и зашептала, зашипела и застонала:

— Теперь дыши… Дыши чаще!.. Глубже… Жадно дыши!..

Но чем чаще и глубже я теперь дышал, тем больше я задыхался, и тем сильнее мне хотелось задохнуться…

Восторг? Блаженство? Ничего подобного я не испытал. Хотя Вардий мне столько раз описывал… Сначала было только нарастающее удушье. А потом словно разом вдруг сверкнуло и вспыхнуло всё вокруг: небо, вода, оскалившаяся подо мной девица. Вспыхнуло действительно ярко и жарко. Но следом за этим всё как будто померкло. И тотчас возникло ощущение… мне его трудно передать… такое родилось чувство, будто у тебя что-то очень важное отняли, обманули и обокрали…

Девица, отпустив меня на свободу, игриво спросила:

— Ну, как, ты живой?

Я ей не ответил. Я ее видел, как в дымке.

— Для первого раза неплохо, — сказала гельветка. — Конечно, поторопился. Но этому надо учиться.