Дикая роза - Айрис Мердок

На последних словах голос Миранды зазвучал возбужденно. Сейчас она вся насторожилась, ему казалось, что лицо ее с влажными губами сияет восторгом и страхом. Он метнулся к двери, вцепился в ручку.

- Ой, Миранда, Миранда, я люблю тебя просто ужасно!

- Не будь идиотом, - сказала она. Но глаза смотрели на него не отрываясь и руки выжидательно теребили ворот пижамы.

Пенн вцепился пальцами в стол. Потребность коснуться ее была мукой, от которой темнело в глазах. В наступившем молчании, едва переводя дух, он увидел, как ее рука поднялась и упала. У него не было слов, чтобы выразить "можно мне тебя коснуться?". Он подался вперед.

- Уйди, - сказала Миранда.

- Не уйду, - сказал он, стоя над ней.

Водоворот захватил его и тянет, тянет в самую середину. Он стал коленом на кровать. Молчание дома окружало их, внимательное, завороженное, холодное.

- Гадость какая! - сказала Миранда очень тихо, но с такой злобой, что на секунду он замер. Потом, как слепой раскинув руки, стал к ней склоняться.

Дальнейшее произошло очень быстро. Миранда закинула руку назад, к подоконнику, схватила одно из стеклянных пресс-папье и с силой опустила его на пальцы Пенна, скользящие по простыне. Пресс-папье, вырвавшись из ее руки, пролетело через всю комнату и разбилось вдребезги. Пенн вскрикнул от боли, отпрянул, сжав раненую руку другой рукой, и свалился с кровати на пол. Немецкий кинжал выпал из его кармана, проехал по коврику и лег возле ножки стола. Миранда выскочила из постели, надела халат и туфли и отошла к двери. Снова наступило молчание. Холодному, бдительному дому эта сценка пришлась по вкусу.

Пенн лежал ничком, прижимая руку к груди. В поле его зрения под кроватью были три пары босоножек Миранды, какая-то шкатулка и осколки пресс-папье, разбросанные там, как яркие цветы или светящиеся глаза. Он перекатился на спину и сел, прислонясь к кровати. Посмотрел на свою руку. Кожа на суставах содрана. Потом посмотрел на Миранду.

Лицо ее преобразилось. Нервное возбуждение исчезло, и словно белый внутренний свет придал ее чертам непонятное, но пленительное выражение. Таким мог привидеться ангел. Она озаряла его сверху ярким теплым лучом, от этого захватывало дыхание. С изумлением и униженной признательностью он понял, что не прогневил ее.

- Какой же ты глупый, - сказала Миранда. Теперь голос у нее был глубокий и мягкий. Прислонившись к двери, она смотрела на Пенна снисходительно-торжествующе, и он почувствовал, что она впервые по-настоящему его видит.

- Прости, - сказал он, потирая руку и усаживаясь поудобнее. Острое желание исчезло, вернее, растворилось в тумане покорного счастья, в пронизанной светом атмосфере, где он качался, как на волнах, под лучом ее взгляда.

- Ты меня удивил, - сказала она, - но я люблю сюрпризы.

- Боюсь, сюрприз был не из приятных. - Пенн мучительно ощущал, что слова не те, но благостный свет придавал ему силы. Он стал медленно подниматься.

- Очень больно я тебе сделала? - Спокойное удовлетворение, прозвучавшее в этих словах, так непохожее на ее обычный капризный тон, чуть не свалило его обратно на пол.

Он сказал смиренно:

- Ничего. Поделом мне.

- Да, поделом. А ну-ка, дай я посмотрю.

Он шагнул к ней, чувствуя во всем теле такую слабость, точно его долго били. Протянул к ней руку, точно готовый к тому, что руку отрубят. Она взяла ее за запястье, осмотрела, потом достала из кармана платок и бережно обмотала раненые пальцы. Пенн со стоном упал перед ней на колени. Она выпустила его руку, и он стоял покачиваясь, не прикасаясь к ней.

- Пенн, - сказала она тихо. Последовавшее молчание стало закручиваться в большую белую раковину красноречия и понимания. Наконец Пенн поднял голову и взглянул ей в лицо.

Но все опять изменилось. Она смотрела куда-то через его плечо, смотрела пристально, с нервной тревогой, почти со страхом. Пенн встал с колен и, снова возвышаясь над ней, оглянулся, чтобы проследить за ее взглядом. Она резко спросила:

- Что это?

Тогда и Пенн увидел немецкий кинжал. Он быстро поднял его.

- Это я принес тебе. Я его нашел. Ты не сердись. Он, кажется, был тебе нужен, и я принес. - Он подал ей кинжал рукояткой вперед.

Миранда взяла его.

- Но это кинжал Стива. Его любимый. Тот, что ему подарил Феликс Мичем.

- Да, я принес его тебе. Ты не сердись.

- Но как он к тебе попал? Почему он был у тебя? - Она оторвалась от двери и обошла стол, сверля Пенна злобным взглядом и прижимая кинжал к груди. Блестящее острие проткнуло голубую шерсть ее халатика.

- Я нашел его в комнате Стива. Мне очень жаль. Ты не сердись. Я его принес...

- Да замолчи ты! - сказала Миранда. Она всхлипнула, лицо ее вдруг покраснело, глаза наполнились слезами. Она топнула ногой и протяжно выкрикнула: - Уходи! Убирайся отсюда!

- Прости меня, - сказал Пенн. - Я хотел сделать тебе приятное. Энн сказала, что он тебе так нравится...

- Глупый, противный болван, - сказала Миранда, и слезы закапали так быстро, что мешали ей говорить. - Я тебя ненавижу. Трогал меня своими гадостными лапами. Глупый австралийский болван. Все знают, что ты болван, и выговор у тебя вульгарный. Никто тебя здесь не любит, просто терпят, потому что нужно. Скучный дурак, урод, мы все только и ждем, когда ты уедешь. Уезжай в свою скучную, противную Австралию. Уезжай в свой жалкий дом, к своему грубому, вульгарному отцу. Уходи! Убирайся из моей комнаты. Стив бы тебя одной рукой убил. Уйди, противный, гадкий, уйди! - Голос ее перешел в крик, она отвела руку с кинжалом, словно готовая к нападению.

Последнее, что запомнил Пенн, был занесенный кинжал, ее красное лицо, мокрое от слез и слюны, искаженное яростью. Он кое-как выбрался за порог и скатился по винтовой лестнице. Дверь за ним с треском захлопнулась. Он пробежал по черной галерее до своей лестницы, где тусклый свет от его лампы ложился на белые железные ступеньки. Поднялся к себе и закрыл дверь.

Задыхаясь, он прислонился к ней спиной. От боли и ужаса дыхание его еще несколько минут вырывалось долгими свистящими хрипами. Он чувствовал, что его вот-вот захлестнет истерика. Чтобы успокоиться, крепче уперся спиной в дверь, вдавил пятки в пол. Комната ходила ходуном.

Немного погодя дыхание выровнялось, тело обмякло, и он опустился на кровать. Поглядел по сторонам. Все было в порядке, словно ждало его. Все такое же, как было, когда он - сколько веков назад? - только собирался идти к Миранде, шведский нож, книга об автомобилях, растрепанный томик "Такова жизнь" говорили ему: "Привет". Но он слышал их, как банкрот слышит голоса беззаботных детей. Воображенное насилие и насилие подлинное - вещи несоизмеримые. Что-то невинное было непоправимо сломано, вспугнуто и убито. Черное пятно в глубине его мира уже расплывалось к поверхности. Он со стоном сполз на пол, уронил голову на кровать.