Крым - Александр Проханов

– Ничего, Антон Афанасьевич, не огорчайтесь. Мы здесь ловим, а вы там, в Москве ловите. Вы там рыбак первоклассный. Такие рыбины к вам попадаются. И президент, и премьер, и вице-премьер. Мы ваши связи отслеживаем.

– Мало связи заиметь, их удержать надо. – Антон Афанасьевич, уступивший Топтыгину в искусстве ловить рыбу, демонстрировал свое превосходство в иной, недоступной Топтыгину области. – Здесь к каждому должностному лицу свой подход. Например, президент. Когда с ним говоришь, надо смотреть ему прямо в глаза и говорить очень спокойно. Если в глаза не смотришь, значит, что-то скрываешь. Если нервничаешь, значит, гневаешься на президента. С премьером иначе. Если чего-то от него добиваешься, какую-нибудь схему предлагаешь или делаешь предложение, скажи так, будто ты его собственные мысли излагаешь, его гениальные идеи высказываешь. Это сработает. Он твои предложения примет как свои собственные. Третье дело – с вице-премьерами. У каждого свой характер, свое слабое место. Вычисли и бей в яблочко. С одним говори в кабинете. С другим в ресторане. С третьим на яхте, где-нибудь в Средиземном море. Но будь осторожен, держи дистанцию. А то он утонет и тебя утянет.

Антон Афанасьевич важно наставлял внимавшего Топтыгина, а тот хитро поглядывал своими синими бусинками. Кивал Лемехову, чтобы тот наполнял рюмки.

– А что это, Антон Афанасьевич, история была с вице-премьером? Забыл фамилию. Вроде Лемешев.

– Лемехов?

– Вот-вот! За что его сковырнули? Здесь, на северах, разное толкуют.

– С Лемеховым мы дружили. Большие дела делали. И в космос, как говорится, вместе летали, и с девками до утра гуляли. Он мужик крепкий, с головой. Меня к себе звал, но я не пошел. Чувствовал, что тот погорит.

– На чем погорел?

– Это тебе знать не надо. Целее будешь. Важно другое. Был человек, государственный муж. С президентом на «ты». А потом сгинул, как будто его и не было.

– Куда же он делся?

– Тоже история темная. Одни говорят, что сбежал в Америку и там разгласил государственную тайну. Другие говорят, что его забрали и держат в специальной тюрьме, для опасных преступников. Третьи говорят, что он постригся в монахи и живет в каком-то монастыре, на воде и хлебе.

– Выпьем, Антон Афанасьевич, чтобы нам не оступиться, а вот так на природе, на воле, пить и гулять!

Чокнулись, выпили. Антон Афанасьевич топорщил усы, играл кадыком, словно проглатывал кость. Проливал уху себе на грудь.

Лемехова не удивляло, что разговор шел о нем. При этом его не замечали, его не узнавали, будто его не было. Будто он был мертв и не мог опровергнуть небылицу, уличить фантазера. Он и впрямь был мертв. Тот прежний Лемехов, вице-премьер, честолюбец, дерзавший стать президентом, возмечтавший о величии, был мертв. Вместо него существовал неопрятный, лишенный речи человек, который чутко прислушивался, как в нем взрастает другая личность. Эмбрион, которому еще предстоит родиться.

Он почти не замечал этих шумных людей, ворвавшихся в храм Господа и устроивших здесь беспорядок. Горы величаво и грозно наблюдали за ними. Невидимые рыбы неслись в реке. Ворон, пролетая над елями, оглашал тайгу гулким карканьем. Это были духи, знавшие тайну Сотворения мира, охранявшие каменные скрижали.

– Ого, Антон Афанасьевич, смотрите, вроде гроза идет. Как бы нам не застрять. Вертолет в грозу не летает.

Из-за елей вставала фиолетовая туча с оплавленным краем, и в ней, как зверь в берлоге, ворочался и рокотал гром. Огибая тучу, как металлическая стрекозка, возник вертолет.

– Мой пилот классный. Я его у пожарных купил. – Топтыгин поднялся, отбрасывая пластмассовую миску, отшвыривая ногой пустую бутылку. – Ты, Немой, здесь оставайся, соберись. Вертолет за тобой пришлю.

Помог гостю подняться, и оба, обнявшись, прихватив садок с рыбой, пошли к отмели, над которой снижался вертолет.

Лемехов проводил исчезающую струйку звука, которую оставил за собой вертолет. Туча медленно выпускала из себя фиолетовые клубы. Солнце било из-под тучи, озаряя каменные скрижали. Они казались отлитыми из золота с надписями. Лемехов не ведал, на каком языке были сделаны надписи. Но знал, что начертавший их летописец запечатлел всю историю мира от сотворения до его завершения. Жизнь каждого человека от рождения до кончины. Каждой погасшей звезды и той, что еще не зажглась. Бытие во всей полноте было изложено в каменной летописи, которую ему было дано созерцать.

Лемехов уложил в мешок остатки провизии, посуду, пустые бутылки. Спрятал в чехол спиннинги. Засыпал костровище землей, чтобы зарубцевался этот крохотный ожог. Не стал складывать палатку, предчувствуя, что близкая гроза помешает вертолету вернуться, и ему предстоит ночлег. Снова стал разбирать письмена, высеченные всеведающими великанами.

Они рассказывали, как погиб отец на глинистом берегу Лимпопо, упал в желтоватую воду, и волосы его струились в течении. Как мама, молодая, влюбленная, ждала отца у каменного парапета Фонтанки, и отраженные огни кружились, как золотые веретена, и туманилось виденье дворца. Как он с женой вернулся с мороза в избу, горячая белая печь, оконце в инее, тени шиповника, и он задыхался от счастья, целуя ее холодные губы, белые локти, жаркие груди, исчезая в восхитительном обмороке. Письмена рассказывали, как генералиссимус на осеннем параде смотрел на проходящие части, встретился взглядом с пехотинцем в белом халате, и тот, кидаясь под танк, вдруг вспомнил взгляд прищуренных зорких глаз. А Сталин, умирая в бреду, вдруг пришел на мгновенье в сознание и увидел солдата в халате, его светящиеся голубые глаза. Письмена рассказывали, как в первобытных хвощах лопалось белое яйцо и из него, скребя зелеными лапками, выкарабкивалась скользкая ящерица. Как колесница, стуча по камням, проезжала Триумфальную арку, а за ней, спотыкаясь, бежал пленный царь.

Лемехов переводил взгляд с горы на гору, с одной каменной страницы на другую, стремясь прочитать свое будущее. Не то, где станут туманиться, гаснуть глаза и мысли, путаясь, сложатся в последний рисунок. А то будущее, что ждет его в новой жизни, после всех потрясений и утрат.

Одна строка с ее каменной вязью, озаренная солнцем, ярко светилась. Строка начиналась с буквицы. В этой буквице пламенели цветы, наливались плоды, перелетали волшебные птицы. В этой буквице синело море, плыли корабли, сияли дворцы и храмы. Она была обетованной землей, куда стремилась душа. Лемехов хотел понять, где находится эта земля, как связано с ней его возрождение. И вдруг прозвучало из скалы, или из тучи, или из глубины его сердца: «Крым». Не тот, что был нанесен на карты, а Крым Небесный, Крым Предвечный, тот, в котором воскреснет его душа.

Это длилось мгновение. Солнце зашло за тучу. Скала погасла. Письмена слились в неразборчивые темные линии.

Туча встала, заслонив небо, вываливая на горы мешки, полные черной тьмы. Дунул ветер, прилетев с полюса, где не таяли льды. Хлестнуло в лицо. Лемехов залез в палатку, слыша, как дрожит небо от тяжелых ударов.

Дождь то впивался в палатку, то, ослабев, отлетал. И вот гроза грянула всей своей громыхающей мощью, вспышками света, которые прожигали палатку. Снаружи ревело, ахало, скрежетало. Но Лемехову не было страшно. Кругом бушевали проснувшиеся духи, и они не гневались, а благодарили его за спасенную рыбу. Сама избавленная от гибели рыба молнией металась в реке.

Лемехов вышел из палатки под дождь. Его валило, плескало в глаза огненные ковши. Горы ломались, двигались, скрежетали одна о другую. Молнии падали в реку, и она несла ртутное пламя, в котором металась рыба. Духи гор и вод, огня и ветра славили Лемехова, клали ему на голову каменные ладони, сжигали вокруг него воздух, носились на огромных свистящих крыльях. Он ликовал, славил духов, благоговел перед могуществом Божьим.

Гроза ушла, ворочая вдалеке глыбы. Дождь ровно шумел, и Лемехову, залезшему в спальный мешок, было чудесно.

Он проснулся на рассвете, когда горы еще были черные, но ели на вершинах нежно золотились. Река неслась темно-синяя от недавнего ливня. Лемехов смотрел, как течет вдоль реки туман. И вдруг увидел, как из тайги вышел медведь. Огромный, лиловый, с заостренной мордой, могучей косматой спиной. Встал на опушке, вытянул голову, втягивал воздух. Лемехов видел, как раздуваются его темные ноздри, как слабо поблескивает шерсть на загривке. Узнавал его. Это был тот самый медведь, которого он застрелил на овсах. Но теперь он воскрес, и духи привели его к Лемехову, чтобы тот узнал, – еще один его грех искуплен.

Медведь постоял, чутко вдыхая воздух. Мягко развернулся и исчез в тайге.

Глава 35

Его странствия не кончались. В этих странствиях не было города или селения, которых он стремился достичь. Не было маршрута, который бы он выбирал из множества железнодорожных и автомобильный дорог. Он плыл в потоке бесшумного течения, которое подхватило его, когда он тонул, вынесло из пучины и теперь несло к неведомому берегу. Он знал, что этот берег существует, эта обетованная земля приближается. Доверялся течению. Пересаживался с поезда на поезд, с автобуса на автобус, с одной попутной машины на другую. Обетованная земля чудилась в образе неясного зарева, дивного света, который ожидал его впереди. В этом зареве таилось нечто восхитительное, исполненное нежности, любви, благодати, которые объемлют его, и он обретет новое бытие, взамен испепеленного. И он стремился на этот свет, который расцветал за горизонтом, – не земли, а его собственной души.