Практические занятия по русской литературе XIX века - Элла Войтоловская

Студенты видят, что Анненков более правильно, чем Аксаков, понимал значение Белинского для Гоголя. В процессе беседы постепенно выясняются ценность и значение мемуаров Анненкова, а также их слабые стороны[404]. Мемуары Анненкова не однородны и в жанровом отношении. Художественные и красочные зарисовки их постоянно прерываются авторскими рассуждениями, очень похожими на литературно–критическую статью. И самое существенное состоит в том, что эти две стороны воспоминаний Анненкова отнюдь не равноценны по своим достоинствам. В «Замечательном десятилетии» имеются такие страницы, как описание совместного проживания Анненкова с больным Белинским в 1847 г. в Зальцбрунне или описание лета 1845 г. в селе Соколове, где жили Грановский, Кетчер и Герцен, или рассказ Анненкова о его встречах с К. Марксом и др. Все это написано живо, со скульптурной выразительностью, исключительно интересно. Анненков умеет заметить «полузастенчивую и полунасмешливую улыбку» Гоголя, особую грусть Белинского, его добродушие, походившее на детскую ласку, «красивый парик» и чрезвычайно умные глаза Боткина и т. д.

Отдельные литературно–критические наблюдения Анненкова, как и высказывания С. Т. Аксакова, получили дальнейшее развитие и углубление в науке. Таковы, например, мысли Анненкова о большом значении творчества Лермонтова и Гоголя в отходе Белинского от теории «примирения с действительностью». Плодотворны размышления Анненкова о творческом взаимодействии Гоголя и Белинского, интересен анализ высказываний Белинского о «Ревизоре» и т. п. Однако с очень многим из того, что говорит Анненков, нельзя согласиться.

Так, Белинский, по мнению Анненкова, был не самостоятельным мыслителем, а только эхом западноевропейской, и в первую очередь немецкой, философской мысли. В изображении Анненкова Белинский не был и революционером, борцом за идеи революционной демократии. Анненков больше всего пишет об этическо–нравственной стороне личности Белинского, которая органически слита с эстетическими воззрениями критика. Социальную проблематику, положенную революционно–демократической критикой в основу трактовки творчества Гоголя, Анненков старается заменить психологической и эстетической проблематикой. Выступая защитником теории «чистого искусства», он и Белинского пытался изобразить сторонником этих воззрений. Так, декларированный Анненковым непредвзятый анализ творчества писателя, основу которого составляет логика развития характера, подменяется на деле рассмотрением творчества великих писателей с позиций эстетической критики.

Говорим ли мы о мемуарах П. В. Анненкова или воспоминаниях С. Т. Аксакова, студенты видят, что мемуары обычно возбуждают много существенных и серьезных вопросов, но не всегда дают на них исчерпывающий ответ. Это заставляет обращаться к научной литературе.

На каждом мемуарном произведении лежит особый отпечаток идей и борьбы времени, и потому мемуары являются ценным источником для постижения прошлого. Эта ценность возрастает при сопоставлении разных мемуаров, освещающих одни й те же события.

Но вернемся к сопоставлению мемуаров Аксакова и Герцена. Герцен пишет о литературно–журнальной борьбе со славянофилами, характеризует принципиальную разницу позиций Белинского и его соратников, к которым принадлежит сам, и славянофилов. Герцен пишет в «Былом и думах» о борьбе со славянофилами по воспоминаниям, находясь на чужбине. Острота и напряженность борьбы уже сгладились временем и духовной драмой писателя, его глубоким разочарованием в возможности победы революции на Западе. Все надежды Герцен возлагал теперь на Россию. Все русское, начиная с аромата родных полей и лесов, и прежде всего люди, с которыми он был связан на родине, особенно дороги ему. Это наложило определенный отпечаток на книгу Герцена, в частности на главу «Не наши», где Герцен создал галерею «противников, которые были ближе нам многих своих» — А. С. Хомякова, И. В. и П. В. Киреевских, К. С. Аксакова. Несмотря на личную симпатию к отдельным славянофилам, несмотря на то что он разделял теперь их упования на глубинные «стихии» русской жизни, на «сельскую общину, мир, артель», Герцен остался непримиримым к славянофильству, в котором видел «новый елей», помазывающий царя, новую цепь, налагаемую на мысль, новое подчинение совести раболепной византийской церкви». Останавливается Герцен и на причинах, которые привели его к окончательному разрыву со славянофилами в 1840–е годы.

Как освещается славянофильство в воспоминаниях Аксакова? Аксаков не пишет о теориях славянофилов, выражая свое отношение к ним оценочной формулой «наши святые убеждения», которая не раскрывает его понимания славянофильства. Охотно принимая на себя роль славянофильского патриарха, С. Т. Аксаков, как это видно из его писем к И. С. Аксакову и И. С. Тургеневу, часто не разделял позиций К. С. Аксакова и других славянофилов, но он публично никогда не отмежевывался от них. Ни в какой мере не являясь теоретиком славянофильства, С. Т. Аксаков тем не менее был органически и глубоко связан с этим течением общественной мысли.

С. Т. Аксаков — художник. И потому вопрос о близости его к славянофильству должен разрешаться на материале художественных произведений писателя в процессе анализа «Семейной хроники», «Детских годов Багрова–внука» и других сочинений. Отражение славянофильских взглядов Аксакова ощутимо и в его художественных образах, хотя догматическая односторонность славянофильства и преодолевается писателем.

В главе «Не наши» Герцен издевается над добросовестным раболепством Погодина и Шевырева. Он пишет об отсутствии у Погодина такта, что восстановило против него «всех порядочных людей». Погодинский журнал «Москвитянин», по определению Герцена, выражал «преимущественно университетскую, доктринерскую партию славянофилов», которую Герцен назвал «отчасти правительственной». «Москвитянин» не отвечал ни на одну живую, распространенную в обществе потребность, и его не могли спасти ни Киреевский, ни Хомяков. «Общественное мнение, — пишет Герцен, — громко решило в нашу пользу». В борьбе со славянофилами победу одержал Белинский, который, «вскормивши своей кровью «Отечественные записки», поставил на ноги их побочного сына»[405] — журнал «Современник».

Положения «Москвитянина» касается и Аксаков в письмах к Гоголю. Он и близкие ему славянофилы чувствовали необходимость иметь собственный литературный орган. При этом преподаватель должен разъяснить студентам, что «Москвитянин», редактируемый Погодиным совместно с Шевыревым, хотя и был близок к славянофилам, отнюдь не являлся их органом. «Москвитянин» — орган «официальной народности».

Личным качествам Погодина, его отношениям с Гоголем у Аксакова отведено большое место. Не спросив на то согласия автора, Погодин поместил в «Москвитянине» сцены из «Ревизора», в то время как у Гоголя были совсем иные планы о переиздании «Ревизора». Постоянно напоминая Гоголю о долгах, Погодин торопил его с завершением «Рима», предназначавшегося для «Москвитянина», что мешало Гоголю работать над «Мертвыми душами». Писал Аксаков Гоголю и о том, что Погодин передал свой журнал славянофилам, но, выпустив три перные книги за 1845 г., И. В. Киреевский от редактирования журнала отказался, так как у него возникли трения с Погодиным. И в отношении к «Москвитянину», и в оценке И. В. Киреевского, и в осуждении Погодина как редактора и человека С. Т. Аксаков был близок к тому, что писал об этом Герцен (147—148). Письма Аксакова к Гоголю показывают, как далеки были лучшие из славянофилов от симпатий к Погодину и его журналу.

Таким образом, студенты видят, что С. Т. Аксаков раскрывает в «Истории моего знакомства с Гоголем» многие из тех сторон жизни своего времени, которые нашли отражение в «Былом и думах» Герцена. Аксаков сообщает множество фактов, воссоздающих картину исторической действительности, освещая ее совсем иначе, чем Герцен.

В книге о Гоголе Аксаков говорит о своей семье, своих занятиях, общении с природой. Студенты видят, что и тогда, когда С. Т. Аксаков писал о жизни в Абрамцеве, и тогда, когда он говорил о своем семействе, и тогда, когда делился с Гоголем своими наблюдениями над природой, он говорил о своем времени, раскрывал жизнь своего круга. В книге С. И. Машинского «С. Т. Аксаков» интересно рассказано о том, что «История моего знакомства с Гоголем» создавалась в обстановке очень острой идейной борьбы вокруг имени Гоголя. Участниками этой борьбы, как пишет С. И. Машинский, «стали и мемуаристы»[406]. Подчеркивая большое значение этих мемуаров, автор говорит и о тех методах, когда Аксакову не удалось удержаться от полемики и дидактизма, от явной односторонности. Рассказ его в таких случаях, «правда немногих», «теряет интерес и достоверность». Преподаватель порекомендует студентам ознакомиться с этими страницами монографии об Аксакове.