Волчья кровь - Татьяна Корсакова

– Виноват. – Никуда от синих глаз не скрыться, да и не хочется. Одно только желание: узнать, зачем пришла. – Прости. Не за себя прошу, за детей. Почто ж души невинные губишь, в царство свое волчье утаскиваешь? Меня забери, коли провинился, а их оставь.

– Колечко мое венчальное пошто выбросил? – Вот уже и не старуха перед ним, а та, которую некогда пуще жизни любил, молодая, красивая, синеглазая. – Свое забрал, а мое где?

Где? Наверное, до сих пор в золе лежит…

– Кровь моя на перстне грифоновом. Оттого привязана я к тебе и потомкам твоим кровавыми узами. – Соболиные брови хмурятся, и взгляд неласковый, волчий. – А ты мой подарок не сберег.

– Найду! Только шепни, что сделать нужно, все исполню!

– Шепну, за тем и пришла. Убей себя, искупай колечко волчье в грифоновой своей крови – и мы квиты. Я уйду на веки вечные, а ты прощенный умрешь. Как тебе такое предложение, Вацлав?

– Согласен, все, как велишь, сделаю! Только освободи.

– Пора мне, Вацлав. Заждалась меня призрачная стая. Прощай!

И с последними этими словами ворвался в опочивальню студеный ветер, загасил свечи, сдернул с кровати тяжелый полог.

– Сдержи обещание, Вацлав. Хоть сейчас сдержи…

Руки дрожат, никак не удержать кремень, не зажечь свечу. И холодом могильным веет из распахнутого окна. Надо силы последние собрать, исполнить волю цыганкину.

Свечка вспыхивает неровным пламенем, трещит на сквозняке, высвечивает на каменном полу кровавые волчьи следы. Значит, не привиделось, приходила к нему призрачная гостья.

В подвале жарко, пышет огнем каменная печь, плюется искрами. Где-то там волчий перстень. Вот, кажется, и звездочки синие видны, смотрят на Вацлава, дразнятся. А кочерга где? Как достать кольцо? На исходе силы, да и времени на поиски нет, а звездочки синие близко-близко, только руку протяни. А что уж? Все одно умирать!

Огонь ластится, как голодный пес, тянется к руке и, дотянувшись, кусает, шустрой лаской перескакивает на рукав, с рукава на плащ. Больно… И камешков не видать. Может, оттого, что огонь такой яркий да слезы из глаз от боли? Ну где же ты, волчий перстень, колечко венчальное, проклятое?…

Жаркое пламя голодным зверем рвет тело на куски, выжигает душу. И волчий вой прощальной погребальной песней. Не вышло слово сдержать, не получилось от рода проклятье цыганкино отвести…

Прикосновение к волосам, легкое, как дуновение ветра. Сквозь пелену слез мир видится призрачным, нереальным.

Женщина рядом, протяни руку – и коснешься поблескивающих золотом браслетов. Красивая: синими звездами глаза, смуглая кожа, алые, точно кровь, губы. И перезвон монист тихой песней.

Быстрое, неразличимое взглядом движение – и вот она уже склоняется над Вадимом, смотрит внимательно, хмурит черные брови.

– Прости его, не забирай! – Говорить тяжело, а выдержать взгляд синих глаз еще тяжелее.

Узкая полупрозрачная рука поверх Вадимовой ладони. Волчий перстень, словно признав хозяйку, загорается синим огнем.

– Возьми. – Перстень горячий, оставляет на коже дымящиеся следы, но скользит с окровавленного пальца легко, радостно, падает в протянутую ладонь, вспыхивает последний раз и гаснет.

От прощального взгляда в жилах стынет кровь, но под ладонью бьется ожившее Вадимово сердце. Значит, простила…

А тихий перезвон монист уже в стороне, и призрачная женщина склоняется над Литошем, с нежностью гладит его по голове, что-то шепчет на непонятном языке, оставляет на память родовой волчий перстень.

Волки поют прощальную песню, и прошлогодние листья хороводом у призрачных ног, и рвущиеся из черной ямы к звездам светящиеся облачка, и торжественный голос Литоша:

– Сбылось пророчество! Смотрите, моя прекрасная леди! Смотрите!..

В окна палаты лился яркий солнечный свет. Наплевав на рекомендации врачей, Вадим лихо спрыгнул с кровати, настежь распахнул окно, впуская внутрь звенящий октябрьский воздух. Да, что-то затянулась его реабилитационная программа, столько всего важного впереди, а он тут бока отлеживает!

Как бы то ни было, а из вчерашней битвы с лечащим врачом он вышел победителем. Выписка назначена на сегодня. И не промежуточная какая-нибудь, когда один этап лечения сменяется другим, еще более муторным, когда больницы и реабилитационные центры чередой, когда бесконечные консилиумы и консультации и привычное уже удивление врачей. Пуля в сердце – а он живее живых! Выкарабкался с того света, дотянул до Львова, пережил сложнейшую операцию, сцепив зубы, день за днем боролся с большими и маленькими проблемами и только на этапе поздней реабилитации сдался, начал капризничать, рваться домой.

А потому и рвется, что есть к кому! Дома Яся и дед, еще не до конца оправившийся после операции, но уже бодрый и полный планов, готовящий дом к приему самого главного, самого долгожданного члена семьи, в суете этой забывающий о своих стариковских проблемах.

Это дед ему все рассказал. Про то, как Яся вместе с истекающим кровью, но до последней минуты бодрящимся Литошем на себе вытаскивала полумертвого Вадима из оврага. Как наконец подоспели Герины ребята, как за ним, Вадимом, и потерявшим сознание Литошем прилетел вертолет из Львова. Про то, как Яся рвалась в вертолет, как ночи напролет проводила у постели мужа. Про то, как Гере приходилось силой уводить ее домой. Вот такая упрямая Вадиму досталась жена.

А в Рудом замке сменился хозяин. Дед с молчаливого Вадимова одобрения переоформил договор аренды на Литоша. Теперь пан Йосип звонил едва ли не каждый день и со свойственной ему экспрессией рассказывал о том, какие грандиозные у него планы, о том, что уже практически готов макет памятника, посвященного памяти его предков, о том, что в округе больше не видно ни одного волка, что призрачная волчица обрела наконец покой и роду Закревских больше ничто не угрожает, о том, какой великолепный получится из Рудого замка краеведческий музей.

Может, и получится, Вадим не спорил. Одно он знал наверняка: пришло время озаботиться новым родовым гнездом, заново переписать историю рода. И хоть дед настаивал на том, чтобы они с Ясей жили у него, Вадим в самое ближайшее время планировал заняться строительством собственного дома. А призрачная волчица… Кожа до сих пор помнила прикосновение тонких женских пальцев, и особо темными ночами в ушах звучал тихий перезвон монист. Что это было, Вадим не знал, а расспрашивать Ясю не хотел, чувствовал, что вспоминать о том, что случилось там, в овраге, ей до сих пор тяжело. Может, позже, когда все у них наладится и боль, до сих пор острыми клыками впивающаяся в горло, отступит, уйдет вслед за призрачной стаей.