Время горящей спички (сборник) - Владимир Крупин

— Продалась власти церковь, ох продалась! Ох, скорблю. Время скорби к ограде придвинулось, кто внял? Ныне отпущаеши, Господи, а на кого мир оставлю, Россию-матушку, ох, на кого? Ах вы, пренеосвещенные митрополиты, архиепископы, епископы, пастыри и архипастыри. Воздежу к вам руце мои и перстом указую: оставили, греховодники, пасомых, пошто попечения о плоти превратили в похоти? Ох, невмоготу, нечем дышать! С дьяволятами ватиканскими молитесь, вот вы как экуменистничаете! Устегнуло время церкви, кончилось. Предсказанное! Ангелом света изображает ся антихрист, а вы все в церковь ходите, ах слепцы! Како чтеши Писание? Семи Церквам писано в Откровении Иоанна, апостола любви, семи! Дожила хоть одна? Вот и не верьте в Апокалипсис!

Старец и причитал, и угрожал, а то и обличал. Можно было понять так, что никто ему не угодил, особенно из священнослужителей. Но зачем он хотел меня видеть? Терять мне, опять же, было нечего, я сказал:

— Простите, батюшка, можно к вам так? Не разумею довольно слов ваших. Не сердитесь, но все ваши речитативы походят на шаманское камлание, а вы на ряженого. Можно спросить: вы давно причащались?

— А сколько раз за сорок лет причащалась Мария Египетская?

— Там пустыня, там ангелы ее причащали.

Он подошел. Взгляд его, признаюсь, был пронзителен. Седые усы и борода росли настолько сплошь, что и рта не было видно. Откуда-то из волосяных зарослей понеслись напористые слова:

— А здесь не пустыня? А? Здесь нет ангелов? Нет? Не видели? А видят те, кому дано. Вот вам в ответ на Марию Египетскую.

— Еще раз прошу прощения, — сказал я, невольно делая шаг назад.

— Исходящее от нас, то сквернит человека, — уже спокойно заметил он. — А что исходит от людей? Испорченный воздух, похмельные выхлопы, вопли эстрады, матерщина и блуд. Если бы от людей исходила молитва, с бесами было бы покончено. Все святое оплевано! Тяжело не то, что тянет плечи, а то, что душу не радует.

— Смиренно внемлю и ничесоже вопреки глаголю, — сказал я. — Но за что же все-таки вы так нападаете на священнослужителей?

— А это сие яко будет како? — язвительно вопросил старец.

— Грешно осуждать, — не отступал я. — Осуждать грешно, а тем паче обличать. Кто мы, чтоб обличать?

— Не знаю, кто вы, а вот я-то знаю, чья кошка чье мясо съела. В роскоши утопают. Все знаки предреволюционные. Это они видят? За заборами живут, с охраной ездят, обжираются в застольях по пять часов.

— Есть и старцы, — миролюбиво заметил я.

— Старики есть, где ты старцев видел?

— Надеюсь, он предо мной. Вас именно старцем рекомендовали.

— Это как Бог рассудит, — скромно ответил старец. — Старца кто делает? Народ. Но не эти же, от кого я ушел, не просители. Сидят часами у кельи, ждут. Заходит, на колени: «Спаси!» — «От чего?» — «Помидоры у меня выросли фиолетовые. Я думаю, мне их соседка марганцовкой поливала. Накажите ее». — «А помидоры ела?» — «Да». — «Вкусные?» — «Ну да». — «Ну и иди и ешь свои помидоры». Разве такие вопросы надо старцу ставить?

— Амвросию Оптинскому тоже простые вопросы задавали.

— Так то Амвросий. Великий старец! Ему можно о всякой ерунде говорить. А меня надо на больших вопросах выращивать.

— Например?

— Например? — Старец подумал. — Есть ли двенадцать тайных старцев на Афоне и кто к ним на подходе? Или: «Ще Польска не сгинела?» Или: «Ще не вмерла Украина?» А я отвечаю: «Ще, чи не ще, нам-то хай коромысло гнэця, хай барвинок вьеца». Довели Россию! Одно воровство да похоть. Сплошная тьма тараканья. Поздно уже, нет России.

— Куда же она делась? — вскинулся я. — И возрождаться ей не надо, она жива. Стоит на основании, которое есть Христос. С чего ей погибать? Как наскочат враги, так и отскочат. Ну, сорвут кой-где камня три. Нам только на Бога возвести печаль свою, Он препитает.

— Капитулянтские настроения, — выразился старец.

— Но мы же ни в земной жизни, ни в загробной не сможем выйти из созданного Богом мира. Мы — гости в его доме. Гости мерзейшие: паскудим, заражаем землю, воздух, воруем, пляшем на костях — за что нас еще привечать? Первой провалится Америка, а потом и весь мировой беспорядок, как костяшки домино. Россия еще подержится. Да и то.

— Что «да и то»?

Это меня спросил не старец, а Николай Иванович, оказавшийся вдруг рядом.

— Да и то, если и она провалится, то и это будет справедливо. Залезла свиная харя Запада в русский огород, мы ей за ушами чешем. Малое стадо спасется. Так оно и было всегда. Всегда на шею садились: то иностранцы, то большевики, то коммунисты. Сейчас вот демократы. Да ведь и они не надолго. Скоро заерзают от неудобства и страха. Ну, может, их-то изгнание без крови обойдется.

Местное телевидение

Старец, сидя на стуле, закрыл глаза и всхрапнул даже. Николай Иванович поманил меня. Мы вышли.

— Ну и как вам наш старец?

— Извините, отделаюсь незнанием. Может быть, он из бывших монахов или священников? Самость, гордыня видны в нем. Они в нем настоящие. А он? Не знаю.

Обратная дорога по коридору оказалась гораздо короче. Мы вернулись в комнату, откуда меня недавно увела к старцу Лора.

— Тогда я отдыхать, да? — спросил я. — «Скоро утро, но еще ночь». Из Иеремии.

— Насчет времени дня поспорю. Какая же ночь, когда мы способны сотворить день. — Николай Иванович подошел к стене, оказавшейся черной портьерой, и рванул ее в сторону. Солнце засияло во все широченное высокое окно. Я даже зажмурился.

— Отдыхайте, переодевайтесь — и на заседание. Увидите правительство России. Будущее.

— Все-таки о старце. Он актер? — спросил я.

— Вы меня восхищаете. Старец, каких много, вам интересен, а сообщение, что здесь правительство России, пропустили мимо ушей.

— Да и оно, думаю, искусственное.

— Нет, оно со старцем не корреспондируется. Так что позвольте вам этого не позволить. Оно настоящее.

Я поглядел на Николая Ивановича. Он был спокоен. Что бы еще такого спросить?

— Сейчас в доме моем, где вся эта мыслящая братия, вечер, ночь? День?

— Сейчас посмотрим. — Николай Иванович потыкал в кнопки компьютера.

На экране проявилось задымленное пространство моей избы и мои собутыльники. Махали руками. Сильнее других Ильич. Ахрипов, агроном Вася и Лева спали. Оборонщик разливал. Ни Аркаши, ни Юли, ни Гената не было. Я вслушался:

— Интеллего дерьмовое, молчать! — кричал музыкант Георгий. — Правильно Ленин характеризовал интеллигенцию. Он-то побольше других ушей Амана сожрал!

— Так он по себе и судил! — закричал наш Ильич. — Он же знал, что говорит, сам же интеллигент.

— А нынешние даже и такого имени не заслуживают. — Это проснулся социолог Ахрипов. — Если они уже педерастам дают зеленую улицу, знаете, как их назовем, запишите. Назовем их либерастами.

— Звук прибавьте, — попросил я Николая Ивановича.

— Сейчас некогда. Не волнуйтесь, все их слова записываются. Если интересно, потом сделаем распечатку. Вообще, крепко выражаются. — Он поглядел на бумаги около экрана. — Это вы их заразили мыслью о создании музея человеческой мысли? Последние два дня как-то они стали оживать, а то все сплошной хор «Бродяга Байкал переехал», да «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“».

— Они и сами в состоянии заразить кого угодно.

— Да уж. Выключить?

— Минуточку. — Я поглядел на моих знакомцев. Они по-прежнему жили там, в избе, в этом же реальном — или уже ирреальном? — времени, плавали за стеклом экрана, как рыбы в мутной воде. — То есть все они, и я, и тот, предыдущий, о котором я хотел бы узнать побольше, все были у вас под колпаком?

— А как вы думали? — даже обиженно ответил Николай Иванович. — Не можем же мы за просто так, за здорово живешь такую артель содержать. Правда, сейчас скинули с довольствия: не оправдали надежд. То есть специалисты они, любой и каждый, на все сто, но по выводам исследований разочаровали. Сейчас пустили их на беспривязное содержание, в масштабах, конечно, ограниченных. Кто сопьется, кто… да что мы о них?

— То есть отсюда они уже не выйдут?

— А зачем? — хладнокровно ответил Николай Иванович. — Им уже некуда возвращаться. Да и не надо. Зачем? Мы в известности не нуждаемся.

— Возьмите подписку о неразглашении.

— Ну, не детский же сад, — упрекнул Николай Иванович. — Подписка. Но попробуем еще их использовать. Так! Переодевайтесь, вас проводят.

— Николай Иванович, еще просьба — показать дом Ивана Ивановича.

— А кто это? — спросил Николай Иванович.

— Так, ерунда, — неожиданно для себя отговорился я. — А вот вопрос: могу я им отсюда что-то сказать? Они же меня начальником считают.

— Вообще не практикуем. Хотя? Хотя что мы теряем? Как гром небесный ваш голос прозвучит.

— Честно скажу, еще из-за того прошу, — объяснил я, — мне надо увериться, что не сплю, что все происходит у них и здесь в одно и то же время.