Шань - Эрик Ластбадер

Чжилинь перевел взгляд на женщину. Та встала, отдала ему пустую чашку и сдержанно поклонилась.

После ухода неожиданных гостей он вернулся за свой письменный стол. Колонки иероглифов, выведенных на бумаге аккуратным, красивым почерком, разбегались у него перед глазами. Он пытался сконцентрироваться на них, но тщетно. Вместо них перед его глазами стояли руки Сеньлинь, держащие белую фарфоровую чашку: длинные, узкие ладони, заканчивающиеся тонкими пальцами, такие нежные, белые, точно посыпанные пудрой. Лишь сломанные и обкусанные до основания ногти несколько смазывали впечатление от их необыкновенной красоты.

В следующий раз, когда они встретились, ее ногти уже успели отрасти, и было заметно, что над ними трудился мастер своего дела. Покрытые лаком, они блестели и при этом были изогнуты изящной дугой.

— Не знаю, что мне делать с ней, — признался другу Хуайшань Хан. Он вместе с женой пришел в гости к Чжилиню на званый обед. Оставив женщин — Чжилинь пригласил в гости свою знакомую и в придачу еще одну семейную пару, дабы избежать числа четыре, несчастливого в соответствии с китайскими традициями, — мужчины удобно разместились в кабинете. Третья пара, оставившая дома грудного младенца, ушла довольно рано.

— В чем дело?

Хуайшань Хан курил сигарету советского производства. Он имел привычку постукивать сигаретой о край пепельницы, даже когда на ней не было лишнего пепла. Возможно, все дело было в избытке энергии, от которой чересчур беспокойный (по мнению Чжилиня) Хан избавлялся лишь у себя на работе. В промежутках между заданиями или когда ему на дому приходилось ковыряться с нудными бумагами, выносить его присутствие становилось нелегко. Так было и теперь.

Нервным движением вскочив с кресла, он стал расхаживать взад и вперед по темно-бордовому ковру.

— Дело в Сеньлинь. Если быть откровенным, то это совсем не та женщина, которую я оставил дома, уходя на войну.

— Ей пришлось многое пережить, — возразил Чжилинь. — Почему бы тебе, набравшись терпения, не подождать, пока она вновь не станет собой? Дай ей время забыть о своих невзгодах.

— Время! — Хуайшань Хан негодующе фыркнул. — У меня нет времени. У меня уже накопилась целая куча дел, моя голова забита работой. И работой не пустяковой, уверяю тебя! А эта постоянная нервотрепка дома мешает мне.

— М-м-м... Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду докторов. Анализы, обследования, осмотры и еще один Будда знает что!.. — речь Хуайшань Хана от злости и раздражения стала отрывистой.

Все это время он продолжал метаться по комнате, точно тигр, запертый в клетке.

— И что же у нее находят? — поинтересовался Чжилинь.

— Понятия не имею.

— Ладно, но скажи хоть, какого рода ее болезнь? Медицинская или психологическая?

Хуайшань Хан выпустил изо рта большое облако дыма, зашипев при этом, что сделало его еще больше похожим на дракона.

— Это никому не известно. Врачи не могут мне сказать ровным счетом ничего. Они испробовали все средства. Иглоукалывание, мануальную терапию, травы... Полный перечень займет весь вечер.

— И что же Сеньлинь?

— Ты сам видел ее сегодня за столом. Она не ела вообще ничего. Тебе это не кажется странным?

— Она не была голодна. Хуайшань Хан воздел руки к небу.

— О Будда! Она никогда не бывает голодна! Она только пьет чай. И все.

— Она все больше теряет в весе.

— Что? — Хуайшань Хан пыхтел, точно паровоз. — О да, еще бы! Да и как может быть иначе?

— Когда я впервые увидел ее, она уже была чересчур худой.

— Вот именно чересчур.

— Значит, исходя из того, что ты только что говорил, она уже должна была умереть.

Хуайшань Хан, остановившись на мгновение, пристально взглянул на Чжилиня.

— Однако она жива. Быть может, врачи пытаются найти этому объяснение.

— Что бы они там ни пытались найти, — фыркнул Хуайшань Хан, вновь срываясь с места, — они до сих пор так ничего и не нашли. Между тем время не терпит.

— Почему?

— Потому что я получил от Ло тон ши задание исключительной политической важности. Оно требует моего отъезда из Пекина. — Хуайшань Хан наконец-то прекратил свою беготню и уселся на резной деревянный подлокотник кресла. — Я еду на юг, мой друг. В Гонконг и далее, вероятно, даже на Тайвань. Стало известно, что гоминьдановские агенты, сбежавшие от преследования Чан Кайши и обосновавшиеся на Тайване, тайно проникли в наши воинские части. И — так думает Ло тон ши, — может быть, даже в политические органы. — Лицо Хуайшань Хана потемнело. — Не исключен вариант, что наступит время, когда чистка станет политической необходимостью. Тогда нам придется беспощадно уничтожать предателей, затесавшихся среди нас. И когда это время наступит, именно наши люди разоблачат этих грязных изменников.

Уже второй раз Чжилинь слышал, как его друг употребляет выражение “наши люди”, имея в виду Службу общественной безопасности. Он подумал, что нет более яркого приверженца идеи, чем новообращенный Хуайшань Хан, который, покинув националистический лагерь, стал одним из наиболее горячих и непреклонных представителей лагеря коммунистического.

— Я не могу оставить Сеньлинь дома одну.

— Найди сиделку. Или, скажем, компаньонку. Хуайшань Хан покачал головой.

— Нет. Ни то, ни другое мне не подходит. Я не имею ни малейшего желания делать из своей жены инвалида и не стану нанимать сиделку. Что же касается компаньонки, то среди тех, кого я знаю, нет ни одной, которой я доверил бы такую задачу.

— Но ведь у Сеньлинь не может не быть родных.

— Естественно, они у нее есть. Беда в том, что и Сеньлинь происходит из рода Сунов... Ни единого Суна или Куна не осталось даже на Тайване. Они все удрали в Америку, спасая свою жизнь и богатство. — Он опять покачал головой. — Так что здесь у нее нет родных. — Он вдавил догоревший окурок в железную пепельницу. — Вот почему, мой друг, я вынужден просить тебя присмотреть за Сеньлинь. Я знаю, как ты мудр. Если кто и в состоянии разобраться, что с ней не так, то я уверен, что этот человек — ты.

Чжилинь сидел молча. Он с ужасом ожидал этого момента с той самой секунды, когда понял, что Хуайшань Хан может обратиться к нему с этой просьбой. Мысль о том, что Сеньлинь будет постоянно находится в его доме... Однако выбирать не приходилось. Он не мог отказать другу. Это был бы не только невежливый поступок, но, что гораздо хуже, откровенная пощечина их дружбе.

Наконец он кивнул и промолвил с тяжелым сердцем:

— Хорошо. Я согласен.

Хуайшань Хан встал. Теперь его военная выправка бросалась в глаза. Для политика, каковым являлся Чжилинь, это был тревожный знак. Политики учатся использовать людей, но не доверять им.

Какое удовольствие получаешь, глядя на это озеро, — заметил Мао. Он и Чжилинь не спеша прогуливались по берегу озера Куньмин. Они находились на территории, прилегавшей к великолепному Ихэюаню, Летнему дворцу. Весь этот комплекс, состоявший из зданий, храмов, беседок, садов, дорожек и рукотворных островков и находившийся всего в одиннадцати километрах к северо-западу от Пекина, создавался постепенно на протяжении жизни многих императоров. Могущественные правители Китая уединялись здесь, покидая столицу своей империи в разгар лета, когда там царила жара и духота.

— Даже ты, Ши тон ши, не знаешь, сколько раз Куньмин меняло свои очертания. Каждая династия имела своих мастеров, вносивших изменения в его облик. — Мао заложил руки за спину. — И все-таки оно по-прежнему стоит здесь, и его воды остались такими, какими были когда-то. Я думаю — это урок, который следует усвоить всем нам. — Он глубоко вздохнул — Я часто прихожу сюда и смотрю на него. В такие минуты я позволяю своим мыслям блуждать, как им заблагорассудится, чтобы таким образом проникнуть в прошлое. Увидеть, каким было это озеро сто, двести, триста лет назад, и тех людей, которые трудились на его берегах. — Он покачал головой. — Однако картины, рисуемые моим воображением, остаются для меня непонятными. Китай должен стать другим, Ши тон ши. И я не тешу себя иллюзиями относительно грядущих перемен. Они будут и мучительными, и кровавыми.

— На мой взгляд, было уже достаточно крови.

Мао слегка улыбнулся своему советнику одной из своих таинственных улыбок.

— Ну-ка, перестань! Где твой дух настоящего революционера, Ши тон ши? Пути твоего сердца поистине непостижимы для меня. Смерть — это неизбежная спутница перемен, часть их самих. Ни один переворот, ни одна настоящая революция, Ши тон ши, не обходится без кровопролития. Старое должно уступать место новому, молодому. Кровь старого режима орошает землю, на которой всходят посевы революции.

— У наших революционеров в руках автоматы, а не плуги.

Мао кивнул.

— Да, пока что это так. Возможно, так будет и всегда. Все это зависит не от нас, а от наших врагов. Китай достаточно натерпелся унижений и оскорблений от непрошеных гостей, империалистических варваров. Мы больше не можем позволить себе оказаться слабыми и беззащитными перед лицом агрессии. Американцы уже убедились, что у меня стальная хватка. Теперь они шлют свою помощь Тайваню и натаскивают гоминьдановских агентов, которые, попадая, на материк, проникают в наши ряды. Они хотят уничтожить нас изнутри, но — клянусь Буддой! — им это не удастся.