Юрий Ларин. Живопись предельных состояний - Дмитрий Смолев

И семья Лариных, и мой отец были неплохо знакомы с некоторыми людьми из итальянской компартии. В тот момент она привлекала особое внимание Лариных как инстанция, которая могла бы помочь в реабилитации Бухарина. Это было завязано и на еврокоммунизм 1970‐х годов, и на заинтересованность верхушки Советского Союза в сильных компартиях Запада. Ни к чему это не привело тогда, конечно, но все же это была ниточка, которую мы обсуждали в разговорах за общим столом.

Вот как раз за ту ниточку и потянул Юрий Ларин в 1978 году – довольно резко и крайне неожиданно для многих, даже близких ему людей. Хотя заметим, что реакция оказалась отложенной, отнюдь не мгновенной: между его разговором с партийным чиновником и составлением письма на имя Энрико Берлингуэра в действительности прошло несколько месяцев. Но импульс, безусловно, порожден был тоном и содержанием предшествующей телефонной беседы.

Пожалуй, нет необходимости воспроизводить здесь письмо целиком: в нем изложены, в частности, те факты и обстоятельства из биографии Бухарина, которые читателю уже известны. И о том, как семья безуспешно пыталась бороться за реабилитацию, известно тоже. Важнее представить себе общий строй и смысловую направленность этого послания. С первых же строк Ларин берет личную, а не сухую официальную интонацию:

Я пишу Вам это письмо в канун сорокалетия со дня трагической гибели моего отца – Николая Ивановича Бухарина. В то время мне было всего около двух лет, и я, естественно, не мог помнить своего отца. Но мать, проведшая много лет в сталинских тюрьмах и лагерях, чудом выжила и рассказала мне правду об отце.

Обозначив канву событий 1937–1938 годов, приведших к расстрелу Бухарина, и упомянув о неудачах, раз за разом постигавших семью при попытках добиться восстановления его честного имени, Ларин дает понять, что дело, похоже, застопорилось намертво:

Сотрудник Комиссии партийного контроля при ЦК КПСС сообщил нам по телефону, что обвинения, предъявленные на процессе Бухарину, с него не сняты, материалы процесса не пересмотрены, а до этого вопрос о восстановлении в партии не может быть решен. Таким образом, через 40 лет после казни отца, мы получили ответ, по существу подтверждающий чудовищные сталинские обвинения. Мое обращение в судебные инстанции (Верховный суд СССР) не дает никаких результатов – мне просто-напросто не отвечают.

Далее Юрий Ларин делает вполне закономерный вывод о том, что, открестившись на словах от преступлений сталинской эпохи, нынешнее советское руководство, тем не менее, отнюдь не стремится полностью избавиться от груза этих преступлений, «сбросив его в мусорную яму истории». И невозможность обелить посмертную репутацию Бухарина – своего рода симптом. По мнению автора письма, европейские коммунисты имеют моральное право указать на это однопартийцам в СССР.

Я обращаюсь к Вам, товарищ Берлингуэр, не только потому, что Вы являетесь руководителем самой крупной коммунистической партии Западной Европы, сбросившей этот груз, но и потому, что Н. И. Бухарин был коммунистом-интернационалистом, деятелем международного рабочего движения. Его знали коммунисты многих стран мира. Они всегда с теплотой вспоминали о нем. Некоторые из них живы и работают в рядах Итальянской коммунистической партии. Я имею в виду, прежде всего, товарища Умберто Террачини.

В финале письма содержится недвусмысленный призыв персонально к Берлингуэру вмешаться в происходящее – вернее, в непроисходящее:

Я обращаюсь к Вам с просьбой принять участие в деле восстановления справедливости в отношении моего отца. Я прошу Вас найти приемлемые формы Вашего участия в этом деле.

В послании упомянуты факты, которые для коммунистов на Западе давно уже не составляли большой тайны. Сенсационные разоблачения XX и XXII съездов КПСС, в свое время радикально перетряхнувшие международное коммунистическое движение и вызвавшие в нем множественные переоценки прежних убеждений, привели к тому, что некоторые «красные» сообщества за рубежом стали критичней и осторожнее относиться к советской идеологии. «Оппортунистические» настроения дополнительно подогрели еще и пражские события 1968-го. Дело принимало серьезный оборот. Достаточно вспомнить, что незадолго до отправки Лариным своего письма, в 1977‐м, лидеры трех крупнейших в Западной Европе компартий – французской, испанской и итальянской, – заявили о приверженности принципам того самого еврокоммунизма. Иначе говоря, марксистская теория отделялась ими от большевистской практики и трактовалась в более свободном, демократическом духе; соответственно, Москва переставала восприниматься в качестве безусловного ориентира и источника непререкаемых решений. Именно Берлингуэр был одним из главных инициаторов такого «идейного перерождения».

Неудивительно, что для еврокоммунистов фигура Николая Бухарина имела особое, почти символическое значение. Он предлагал «другой путь» и был уничтожен, став жертвой как раз того извращения марксизма, которое теперь следовало изжить и окончательно преодолеть.

Не будучи политологом или хотя бы знатоком «внутриконфессиональных» противоречий в международном коммунистическом движении, Юрий Ларин все же отдавал себе отчет в том, что отношение итальянских «левых» к роли его отца в истории несколько иное, мягко говоря, нежели в Кремле и на Старой площади. Риторика, выбранная автором письма, с той европейской позицией вполне согласовывалась – да и вряд ли он написал здесь что-то такое, в чем сам не был уверен. Вспомним характеристику Валентина Гефтера насчет семьи Лариных как «антисталинистов, но не антикоммунистов».

При этом Юрий Ларин совершенно не планировал оказаться в роли хедлайнера, говоря сегодняшним языком. Он лишь хотел подтолкнуть застоявшуюся ситуацию, вовлечь в нее новых «игроков», вывести проблему в интернациональное пространство – но не рассчитывал сам вдруг оказаться на авансцене. Тем не менее пришлось.

Я написал это письмо и отнес его Рою (Медведеву. – Д. С.), – рассказывал Юрий Николаевич. – А он, не спросив у меня, хотя я ему сказал, что это письмо лично для Берлингуэра, он стал его распространять, оно появилось в очень многих западных газетах. Достигло фонда Бертрана Рассела, который начал огромную кампанию, с привлечением широких слоев интеллигенции. А сам Берлингуэр собрал международную конференцию, очень большую, о роли Бухарина в коммунистическом движении.

К слову, одним из организаторов конференции, которая состоялась в Риме в июне 1980 года (для ее созыва потребовалось немало времени), стал британский писатель и политик Кен Кот, возглавлявший тогда упомянутый фонд. У него присутствовала еще и личная мотивация: к тому времени он как раз закончил собственную книгу о Бухарине – «The Case of Nikolai Bukharin». Через много лет Кен Кот разыскал почтовый адрес Юрия Ларина, и у них состоялось заочное знакомство.

Итак, «огромная кампания» и «международная конференция» – это было как раз то, чего и добивался автор письма. Однако на персональную свою вовлеченность в происходящее, как мы уже знаем, он не рассчитывал. Пусть имя его нигде