Роза из клана Коршунов - Татьяна Чернявская

— Я схватил ведьму! — острое лезвие окровавленного кинжала прижалось к высокому воротнику форменного серого платья, ведун не был силён, как носитель, но был поразительно живуч как человек. — Тварь, хотела убить нашего Наследника?

Каринка судорожно сглотнула. Ситуация была безвыходной. Она просчиталась, очень жестоко просчиталась, когда не позволила тадо съесть этого нахального ведуна. Мало кто из людей, став ведуном, может отказаться от тьмы или признать, что он не Читающий, а расходный материал. Зато, каждый, кто стал ведуном осознанно, живёт лишь одной мыслью о наращивании собственной власти и убийстве. Этот ведун был из числа добровольцев, иначе не стал бы шептать ей на ухо: "Великие врата опять попались…".

— Если хоть кто-нибудь из вас, — девушка вскинула подбородок, едва не схлопотав опасную рану, — посмеет меня, хоть пальцем тронуть, его постигнет участь этого тадо. И мне безразлично, сколько вас будет!

Если речь и произвела эффект на обычных людей, но на ведуна больше подействовала дурная привычка пленницы подтверждать свои наиболее храбрые заявления топаньем нагой. Увы, каблук и сила её упрямства не настроили зашипевшего от боли мужчину лояльнее. Ведун злобно рыкнул:

— Ах ты…

— Отставить, — коротко и очень серьёзно бросил ему бывший обладатель замечательного жеребца, а ныне печальный пешеход с расцарапанной скулой и драной дорогой курткой. — Ведьму не трогать. Их у нас триста лет не было. Отвезём во дворец, отцу покажу.

Прежде чем благоразумно потерять сознание от пережитого и тем самым каким-то образом смягчить неминуемое унижение, Каринаррия Корсач успела отметить, что было в улыбке этого мужчины нечто определённо нехорошее. И это нечто сильно роднило его с Владомиром.

… дура…

Впервые девушка согласилась с голосом.

Об узах и сетях

Стоит отметить, что вопреки ожиданиям ведьму действительно не тронули. Очнулась Каринаррия в весьма приличной серебряной клетке на ворохе свежей и приятно пахнущей крапивы. Не ожидая такого приёма, девушка даже обрадовалась тому, что из всех возможных повреждений у неё осталась глубокая царапина на шее и несколько черноватых синяков на руках. Грабить, насиловать или пытать, как того требовала ситуация, тюремщики всё-таки постеснялись. Кошелёк, резные шпильки для волос и скромный браслетик, разумеется, исчезли, что свидетельствовало об обыске, но накидка и платье остались при ней. Видимо, быстро распространяющиеся слухи о новоявленной ведьме, покушавшейся на жизнь Наследника, сделали своё чёрное дело, и даже надзиратель, суровый и неприятный мужчина средних лет, не подходил к ней без защитного амулета. Девушка несказанно была рада туманным суевериям простого населения, обеспечившим ей более комфортные условия.

Помимо невысокой серебряной клетки в четыре шага наискось ведьме была выделена отдельная камера с тяжёлой осиновой дверью. Тёмная, сырая и глухая, она, видимо, была самой глубокой на всю тюрьму и значительно удалённой от других пленников, так что ни их голоса, ни привычная вонь антисанитарных условий не слишком беспокоили врождённой брезгливости юной аристократки. Её непроглядная темнота была глуха, холодна и абсолютно закрыта. Даже мерзкий голос, довольный подобным ходом событий не утруждал себя посещением дерзкой ведуньи, удостоверившись в её непреклонности. Непреклонность выражалась в презрительном молчании и струной вытянутой спине. Хотя внешний вид и не играл на пользу Каринаррии, девушка изо всех сил поддерживала благородство.

Она не сразу заняла позицию мученицы совести и зареклась не издавать и звука. В первый же день, как неудавшаяся спасительница и крайне удачная ведьма пришла в себя, она ещё пыталась просветить своих дознавателей в особенности образования тадо и собственный вклад в спасение Наследника. Но быстро заметив, что любое её слово перевирается и принимается за умелый обман, перестала разговаривать вообще и даже объявила голодовку. Голодовка объявилась случайно, когда пришедший дознаватель решил, открывая клетку для еды, дать волю рукам и законно получил миской по голове. Больше горячую еду ведьме не приносили, приняв тарелку за весомое оружие в её хрупких ручках. Каринаррия с радостью отказалась и от подозрительного вида хлеба, который уважающий себя человек есть не станет. Вода, приносимая в тяжёлой ржавой мисе, с охотой восполняла своей подружке всё, что могла, стягиваясь из гроллинского пайка едва ли не мясным бульоном. Единственное, что было действительно неудобно: отхожее место и затёкшие ноги. Но, поплакав немного из-за такого унизительного положения, Корсач пришла к здравому решению, что вполне могло быть и хуже, и слегка успокоилась.

Её не терзало раскаянье в содеянном и злобный червь самоедства, вгрызающийся в душу, не нашёптывал крамольных мыслей о циничном безразличии к действиям тадо и ведунов. Даже зная о последствиях. Каринаррия Корсач не отреклась бы от своего решения и попыталась бы что-нибудь сделать, может, более продуманно, более осторожно и благорассудно, но всё-таки сделать. Каринка ругала себя лишь за избыток самоуверенности, заставивший её, серое и по сути своей жалкое создание без силы и умений, считать себя вершительницей судеб и реальным противником для господина ведунов. За годы добровольного заточения, девушка уже несколько раз твёрдо решала, что роль её в истории не может быть сколь-нибудь примечательной, а детские мечты о сражениях и походах безосновательны и глупы с её способностями и талантами. Она прекрасно смерилась с мыслью о своей ненадобности и незначительности, поэтому и не желала больше подвигов и великих деяний. Она лишь хотела приносить как можно меньше проблем и по возможности не вредить окружающим людям.

Угрызения совести по поводу безосновательной самонадеянности и дерзости продлились около трёх дней, что Каринка посчитала вполне достаточным для благородной дамы, и сменились серой и однотипной тоской обречённого пленника перед не самой приятной казнью. А то, что казнь непременно состоится, сомнений не было. Девушка, перебрав все возможные темы для рефлексии и придя к неутешительным выводам касательно своей персоны, даже слегка порадовалась, что её мучения и бессмысленное существование прекратится. Огорчал, конечно, способ их прекращения. Но, поскольку ни семьи, ни друзей, ни покровителей у Каринаррии не было, её позорное сожжение вряд ли смогло бы запятнать их репутацию.

Время шло, а сдвигов в её пленении не наблюдалось. Это становилось уже откровенно скучным. Пленница, проснувшись после очередной предположительной ночи, решительно отодвинула всякие условности и, придвинув к себе тяжелейшую ёмкость с водой, запустила во влагу бледные пальцы.