Взлет и падение Третьего Рейха - Уильям Ширер

«Надо сделать так, — сказал Гитлер 4 ноября на предвыборном собрании в Бреслау, — чтобы этот день был отмечен в истории нашего народа как день спасения, чтобы можно было потом сказать: 11 ноября немецкий народ формально потерял свою честь, но вот прошло пятнадцать лет, наступил день 12 ноября, и немецкий народ вернул себе честь».

В канун выборов, 11 ноября, в обращении к народу по радио почтенный Гинденбург тоже призывал: «Проявите завтра стремление к национальному единству и солидарности с правительством. Отстаивайте вместе со мной и рейхсканцлером принципы равноправия и почетного мира и покажите всему миру, что мы оправились от болезни и с Божьей помощью сохраняем единство немецкого народа!» Реакция немецкого народа, прожившего пятнадцать лет в обстановке отчаяния и недовольства в результате поражения в войне, была почти однозначной. В референдуме участвовали 96 процентов зарегистрированных избирателей; 95 процентов этого числа одобрили решение об уходе из Женевы. На выборах в рейхстаг за список нацистской партии (в него вошли также Гинденбург и шестеро ненацистов) отдали свои голоса 92 процента избирателей. Даже в концлагере Дахау 2154 заключенных из 2242 проголосовали за правительство, по вине которого они там оказались! Правда, во многих населенных пунктах раздавались угрозы в адрес тех, кто уклонялся от голосования или кто голосовал «неправильно»; были случаи, когда избиратели боялись, что власти узнают, кто из них голосовал против режима, и подвергнут их наказаниям. Но даже с этой оговоркой итоги голосования (а их-то, во всяком случае, подводили честно) свидетельствовали о потрясающем успехе Адольфа Гитлера. Не оставалось сомнений, что вызов, брошенный им внешнему миру, поддержало подавляющее большинство немецкого народа.

Через три дня после референдума и выборов Гитлер вызвал к себе польского посла Юзефа Липского. Об итогах их беседы было опубликовано совместное коммюнике, удивившее не только немецкую, но и мировую общественность. Правительства Польши и Германии договорились «рассматривать вопросы, касающиеся обеих сторон, путем прямых переговоров и отказаться от всякого применения силы во взаимных отношениях ради укрепления мира в Европе».

К Польше немцы относились с большей ненавистью и презрением, чем даже к Франции. С их точки зрения, тягчайшим преступлением версальских миротворцев было то, что они отделили Восточную Пруссию от рейха Польским коридором с целью отторгнуть Данциг и передали полякам Познанскую провинцию и часть Силезии; хотя там и преобладало польское население, территории эти принадлежали Германии со времен раздела Польши. Никто из немецких государственных деятелей в годы существования республики не считал эти приобретения Польши узаконенными навсегда. Штреземан и слышать не хотел о переговорах с Польшей относительно «восточного Локарно» как дополнения к Локарнским договорам о западных границах Германии. А генерал фон Сект, отец рейхсвера и вдохновитель внешней политики республики в первые годы после ее основания, в 1922 году заявил правительству: «Существование Польши невозможно терпеть, оно несовместимо с самой сутью образа жизни Германии. Польша должна исчезнуть с лица земли, и она исчезнет». А еще он добавил, что ее уничтожение «должно быть одной из основных целей политики Германии… С исчезновением Польши рухнет одна из главных опор Версальского мира — гегемония Франции».

Пока Польша не стерта с лица земли, рассуждал Гитлер, ее надо оторвать от союзной Франции. Курс, который он избрал, сулил кроме достижения конечной цели ряд непосредственных выгод. Декларируя отказ от применения силы к Польше, он мог еще громче кричать о мире, чтобы рассеять подозрения, вызванные в Западной и Восточной Европе его поспешным уходом из Женевы. Склонив поляков к прямым переговорам, он мог действовать в обход Лиги Наций и тем ослабить ее влияние. При этом он не только наносил удар по концепции коллективной безопасности, но и подрывал союзнические отношения Франции с Восточной Европой, оплотом которой являлась Польша. Немецкий народ, традиционно ненавидевший поляков, мог этого не понимать, но ведь в том и состояло, по мнению Гитлера, одно из преимуществ диктатуры перед демократией, что при ней можно, не вызывая шума внутри страны, какое-то время проводить в жизнь политику, не пользующуюся поддержкой народа, однако обещающую важные конечные результаты.

26 января 1934 года, за четыре дня до встречи Гитлера с депутатами рейхстага по случаю первой годовщины его прихода к власти, было объявлено о подписании сроком на десять лет польско-германского договора о ненападении. С тех пор Польша, уничтожившая под руководством диктатуры маршала Пилсудского остатки собственной парламентской демократии, начала постепенно отходить от Франции, на помощь которой она опиралась с момента своего возрождения в 1919 году, и все теснее сближаться с нацистской Германией. Этот путь и привел ее к гибели задолго до того, как истек срок договора о «дружбе и ненападении».

Выступая 30 января 1934 года в рейхстаге, Гитлер мог взглянуть на истекший год как на год свершений, не имевших аналогов в истории Германии. За какие-то двенадцать месяцев он низверг Веймарскую республику, заменил демократию личной диктатурой, ликвидировал все политические партии, кроме собственной, разгромил органы самоуправления земель и их парламенты, разрушил федерацию и объединил рейх, уничтожил профсоюзы и всякого рода демократические организации, изгнал евреев с государственной службы и запретил врачам и адвокатам еврейской национальности заниматься частной практикой, отменил свободу слова и печати, лишил суды независимости и унифицировал под властью нацистов политическую, экономическую, культурную и общественную жизнь народа древней цивилизации.

Всеми этими достижениями и решительными действиями на международной арене, приведшими к выходу Германии из сообщества наций в Женеве и продемонстрировавшими ее упорное стремление добиться равенства с великими державами, Гитлер снискал себе, как показали результаты референдума и выборов, поддержку подавляющего большинства немецкого народа. Однако с наступлением второго года его господства над нацистами начали сгущаться тучи.

То, что на небосклоне сгущались тучи, объяснялось наличием трех нерешенных взаимосвязанных проблем: продолжающиеся громкие призывы лидеров радикального крыла партии и СА ко «второй революции», соперничество между СА и армией и вопрос о преемнике президента Гинденбурга, которому, как это выяснилось уже в начале весны, жить оставалось недолго.

Рема, начальника штаба СА, численность которых выросла к этому времени до 2,5 миллиона, не удалось нейтрализовать ни с помощью жеста, который сделал Гитлер, назначив его членом кабинета, ни с помощью дружеского письма, посланного ему фюрером по случаю новогоднего праздника. В феврале он представил кабинету пространный меморандум, в котором предлагал рассматривать СА как основу новой народной армии, в которую кроме СА вошли бы части СС, рейхсвера и объединения бывших фронтовиков. Все эти формирования, согласно проекту, должны были подчиняться единому министерству обороны, главой которого, как легко догадаться, рассчитывал стать Рем.

Ничего более отвратительного, чем эта идея, офицерский корпус не мог себе представить. Его старшие чины не только единодушно отвергли это предложение, но и обратились за поддержкой к Гинденбургу. Рухнули бы все традиции военной касты, если бы армия вдруг оказалась под контролем бандита Рема и его неотесанных коричневорубашечников. В добавление ко всему генералов потрясли слухи, получившие широкую огласку, о коррупции и оргиях гомосексуалистов, практиковавшихся среди окружения шефа СА. Как показал впоследствии генерал фон Браухич, «перевооружение было слишком серьезным и сложным делом, чтобы подпускать к нему казнокрадов, пьяниц и гомосексуалистов».

В то время Гитлер не мог позволить себе обидеть верхушку армии, поэтому он не поддержал проект Рема. 21 февраля он доверительно сообщил Антони Идену, приезжавшему в Берлин обсудить тупиковую ситуацию, сложившуюся в связи с проблемой разоружения, что готов сократить численность СА на одну треть и допустить инспекторов, которые могли бы проверить, не получают ли остальные две трети оружия и не проходят ли военное обучение. Когда сведения об этом обещании Гитлера стали известны Рему и другим главарям СА, они ожесточились еще сильнее. С приближением лета 1934 года отношения между начальником штаба СА и высшим командованием армии значительно ухудшились. На заседаниях кабинета происходили громкие скандалы. В марте министр обороны заявил Гитлеру протест по поводу того, что СА, не имея на то права, вооружают тяжелыми пулеметами многочисленный отряд специальной штабной охраны. Фон Бломберг добавил, что это представляет угрозу не только армии, но и осуществляемой под руководством рейхсвера тайной программе перевооружения Германии, поскольку командование СА действует открыто.