Каиново колено - Василий Дворцов

— А актёрская? И вот ваша, педагогическая? Они-то где?

— А вот актёрских и педагогических способностей не бывает. И то, и другое, дар. Что такое дар? Дар, это соединение способностей и душевных свойств. Это нечто, обращённое в окружающий мир и через душевные чувства, к людям. Педагогический дар может быть ложным и может быть истинным. Если в педагогическом даре соединяются способности и душевные свойства, то это дар истинный. А если соединяются способности и одна только эмоциональность, ложный. Что вы затаились? Да, по-моему, актёрский дар с позиций нравственной психологии, это всегда ложный дар, потому что актёрский дар, это всегда соединение способностей со страстной эмоциональностью.

— Это в вас поповство прорывается.

— Ой, ли! Я стараюсь катехизис от правил уличного движения отличать. Скажу более: у нас в храме за приснопоминаемого убиенного Игоря Талькова постоянно частичка вынимается. Удивляетесь?..

— Да и нет! Я тут о другом: я всегда чувствовал в противостоянии церкви и театра некую зависть, причём с обеих сторон. Мне даже кажется, что от этой вот зависти и происходит бравада неким театральным сатанизмом. Точнее, мелким бесенизмом: мол, раз вы так, то мы этак.

— Бесенизм.? Какое вы замечательное словечко употребили. Только вряд ли у церкви есть причина завидовать, а у театра повод. Тут отношения господина культа и служанки культуры. Знаете, это когда хозяина нет, прислуга его одёжу примеряет.

— Стоп! А не попадалась ли вам одна интереснейшая статья Флоренского о демоновиденьи Блока?

— Флоренский о Блоке? А есть такая? Нет, даже не слыхивал. Жаль, но нет, не попадалась.

— Там о служанке и госпоже, то есть, о культуре и культе, точь в точь написано, как вы сейчас сказали. И ещё много о духах, которые определяют вдохновение. Светлые, тёмные, лунное, солярное творчество. Я только не понял: человек-то чем виноват, если его от рождения тот или иной преследует.

— Нет, конечно, человек часто не виновен, тем более, если с детства. Одержимость сложный очень вопрос, тут каждый раз индивидуальный подход нужен. Отчего врождённая? Ответственность поколений, родовое наследие: бывает, родители колдовали, бывает, деды свято молились. Но бывает, что и сам Господь, вопреки своим же законам, волю проявит. Он же Творец своей вселенной, тут всё в Его власти. А где, говорите, статья публиковалась?

— Нигде, я рукопись читал. То есть, машинопись.

— Каюсь, не знаком. Но позвольте продолжить собственные измышления: в коммунистический период господина в России долго дома не было… Вот тут-то театр и повеселился до невозможного. Это вроде того, как бы затянувшуюся школьную вечеринку бесенята превратили после полуночи в оргию. Простите, но я уверен, что завидует церкви только советский театр, не русский, а советский.

— А я другого и не знаю.

— Не только театр, или там иное искусство, разбаловались в это дикое время, но и наука, и техника. И даже сельское хозяйство. Бездуховность, как беспризорность, тут грех и разврат неизбежны. Когда нет единоначалия, то начинается разброд и склоки. Ибо тогда кто во что горазд дует. Всё стало нерусским.

— Я путаюсь: …нерусским… это для вас как?..

— Бесцельным. Для нас с вами бесцельным. Смысл-то какой в этой стране жить без русской идеи? Обогащаться? Умничать? Грозить соседу? Пустое всё, сие в Швеции или Америке гораздо сподручнее делать. А наша идея проста до невозможности: …Русь Святая, храни веру Православную…

Глава восьмая

Снег. Снег. Снег.

Февраль. Мать родна, все холмы, поле, всё бесконечно белое!

Снег. Снег. Снег.

За окном Сибирь, а она и есть бесконечность. Бескрайность. Бесприютность.

Поезд стучал, стучал как растревоженный нагрянувшими переменами пульс, и замкнутая в его составе жизнь пассажиров длинной-длинной двойной ниткой стремительно раскручивалась вслед секундам отбиваемых стыков. Целеустремлённость неутомимо тянущего состав локомотива была просто фатальна. Из пункта А в пункт Б с таким-то сроком. И ещё: ты можешь никуда не спешить, медлительно пить чай, бледный от полудужки лимона, дремать, прикрывшись огромным кроссвордом, смотреть сквозь двойное стекло или же любоваться на своё в нём отражение, но при этом неотступно ощущать, как тебя несёт, несёт, несёт. Из этого вот пункта А в пункт Б… Нет, неприятная, это вещь, вылизанная до гильотинного блеска рельс, диспетчерски размерянная, отнивелированная железная колея. И, забавно, что чем жаднее глядишь в окно, надеясь захватить памятью мелькающую мимо чужую жизнь, тем меньше запоминаешь: из пункта А в пункт Б всё повторяется, повторяется, и заснеженные сопки, заснеженные равнины, заснеженные станции и мосты сливаются в одно бесконечное и нераздельное проходящее… В Сибирь. В бескрайность. Бесприютность.

Сергей пил. Неспешно, почти одиноко. Как только можно одиноко пить на виду чужих людей, то есть, в свой интерес на фоне показного безразличия. В его купе садились, выходили, расстилали и скручивали постели, обильно ели и громко храпели. А он, демонстративно выставив под откидным столиком отвратительно новые протезы, надевать не больше чем на полчаса!.. неразговорчиво цедил из маленького пластикового стаканчика, стараясь не сильно хмелеть, но и не трезветь до ломки. Дремал тоже сидя в уголке, просыпаясь от озноба, из-за шторки чувствительно дуло. Проводники, сами приносившие за двойную цену водку, с деланной заботливостью подсаживали в купе только мужчин, заранее предупреждая, что инвалида и ветерана нужно потерпеть… Те и терпели. Пытались, правда, пару раз составить компанию, пожалеть и морально поддержать, но, уразумев его настрой, стыдливо дули своё пиво отдельно.

Хватит с него бесед. В госпитале наболтался. С церковнослужителем, реально и ритуально, всё как полагается. На ближайшее время исповедальная тема исчерпана. И ещё. Когда Сергею подогнали протезы и показали как ими ходить, когда на деньги, высланные сестрой, купили билет до Новосибирска, и Светочка, дежурившая в тот день с красными припухшими веками, принесла ему выстиранную и подштопанную ею одежду, вместе с ненужными уже, такими летними туфельками!.. вдруг совершенно неожиданно передали письмо, да не письмо!.. записку от жены Геннадия. Вдовы Геннадия. И в ней главный вопрос: …Он, правда, не мучался?.. Подчерк ровный-ровный, со всеми полагающимися завитушками, учительский. Сергей тогда чуть не кончился. Сидел в коридорчике, гонял под языком валидол и недоумевал: вот, повстречал человека, которого впервые со дней далёкой юности захотелось считать другом. А теперь один вопрос: …он, правда, не мучался?.. Почему так? Кто и где составляет это проклятое расписание: кому сколько проехать по дороге, сколько провести задушевных бесед, кого-то спасти или укокошить, родить и перетерпеть боли? Ну, не случайно же всё… Чтобы на бесконечно пустой трассе в одой точке и в одном мгновении собрались легковушка, КАМАЗ, мотоциклетка и лошадь. А если это так, если действительно, что когда где-то некий неведомый диспетчер включает зелёный семафор, и раздаётся первый крик новорождённого, а в тот же миг кому-то другому где-то в другом месте приходится раскорчёвывать поле, чтобы засёять его подсолнечником, чтобы, отжав семечки и разлив масло по банкам, через сколько-то лет продать его нерасторопной бабе, которая прольёт его около трамвайных путей? То, что тогда? Что тогда пресловутая свобода воли? Воля, это же и ум, и желание, и сила в желании. А если всё предопределено и предписано, то в чём же тогда смысл человечьих стремлений? А! Стремлений, куда? Или, от чего?.. Эх, птица-тройка. И нет ответа. А, может быть и есть: суета, братцы, всё суета…

Сергей пил. Неспешно, почти одиноко. За упокой души Геннадия. И Петра. Святых душ. И за покой окаянной души Сергея.

А в Красноярске он отстал. В первый раз сам надел протезы, взял костыли и с помощью сердобольных соседей выкарабкался подышать, просвежиться в подмерзающий вечер. И отстал. Понадеялся на двадцатиминутную стоянку, потащился в вокзальный буфет. А теперь занудный мент в сто десятый раз задавал одни и те же вопросы, а подступающее похмелье стискивало череп и выдавливало в горло желудок. Наконец всё проверено, запротоколировано, подписано. Следующий поезд западного направления был через полтора часа. Старлей, хоть и зануда, но сам отвёл в медпункт, уговорил приютить и напоить чаем. Дежурная врачиха померила давление, ахнула и зло уложила его на ледяную, застеленную пятнистой клеёнкой, кушетку. Вколола в вену какую-то гадость, и Сергей придремал.

Его втолкнули в общий вагон. Высоченный, сутулый проводник незло, но искренне матерился. Свободных нижних полок не было, и что с этим калекой делать, у него в голове не укладывалось. В конце концов, посадил на собственную кровать, пока что не прояснится… Сергей сидел тише воды и ниже травы, выслушивая внутренние бурления организма и стараясь не заплакать от накатившей непреодолимой жалости к самому себе. В чём смысл человечьих стремлений? А в чём смысл его страданий? Суета, всё суета.