Дети Везувия. Публицистика и поэзия итальянского периода - Николай Александрович Добролюбов

который волновался из-за отставки Раттацци; Кадорна был друг Раттацци, но в то же время человек слишком старый и больной, чтоб составлять в министерстве серьезное противодействие Кавуру. Затем, как известно, после Виллафранкского мира министерство Кавура подало в отставку, и на некоторое время учредилось было министерство Раттацци. Но оно, как противное отчасти видам Наполеона, отчасти же ненавистное клерикальной партии, не могло долго удержаться, и в начале 1860 года Кавур опять явился главою министерства, с Фанти, Мингетти, Веджецци[487], Мамиани, Ячини[488] и т. п. личностями, не очень замечательными. О всех этих министерских изменениях надо сделать одно общее замечание: выбор графа Кавура падал обыкновенно на те или другие лица не столько во внимание способности их к делу, сколько по соображению их сговорчивости. Нужно было, чтоб они были руководимы, maneggiabili, как выражаются итальянцы. Это свойство графа Кавура – не терпеть вокруг себя людей самостоятельных и способных – признают за ним все решительно. Хвалебные отзывы отличаются от беспристрастных и противных только характером выражений. Например, еще в 1854 году Орсини[489] писал к одному из своих друзей: «Бедная Италия, если только от Раттацци или Кавура ожидает своего спасения и независимости! Один – законоискусник и абсолютист, другой – смесь острого ума и деспотического высокомерия. Он хлопочет о том, чтобы разжиреть самому и обескровить (dissanguare) нацию. Шуты, которые охотятся за должностями, возносят его до небес и, льстя ему, портят и ту малую частичку добра, какую вложила в него натура». Далее Орсини приводит два примера, которых мы тоже не опустим здесь, так как они касаются личностей, слишком близких к Кавуру. «Может быть, вы знаете не хуже меня, – пишет Орсини, – что сицилиянец Джузеппе Ла Фарина, представлявшийся некогда республиканцем, трется теперь в передних Кавура, и если бы тот сказал ему не знаю что, он всё бы исполнил с униженнейшею преданностью. Не говорю тебе о Луиджи Фарини: это ужас! Как он подл душою – это знает вся Романья, видевшая, как он в кардинальских покоях добивался благоволения Пия IX; и теперь он в Пьемонте, безобразною лестью промышляя себе должности и, может быть, со временем, отличия…»[490]. События последних двух лет слишком грустно оправдали жесткое суждение Орсини, хотя приверженцы «кавурианизма» до сих пор стараются придавать какой-то ангельски непорочный оттенок грязным отношениям Фарини и особенно Ла Фарины к Кавуру. Однако же сами эти господа не могут не сознаться в том, что Кавур, точно, наклонен был окружать себя личностями ничтожными и преклонявшимися пред ним. Не будучи столько развитыми, чтобы понимать всю пошлость такого поведения, эти господа и не стараются скрывать его, а, напротив, выставляют даже с некоторою похвальбою: «вот, дескать, наш-то барин каков!..» Так, например, один из самых ревностных панегиристов Кавура, профессор Роджеро Бонги, выражается следующим образом: «Уверенный в своей цели и зная, что может и сумеет достичь ее, Кавур не знает других противников, кроме тех, которые ему мешают в эту минуту; но он очень рад сегодня воспользоваться теми, против кого восставал вчера, – если только сегодня они могут ему быть полезны… В товарищи по власти он, как обыкновенно бывает с людьми, издавна привыкшими побеждать и видеть себя правыми, – предпочитает людей, которые не могут заслонить его блеском своего имени, ни противиться ему энергией своей воли или силою ума; точно так же в исполнители своих решений он предпочтительно берет людей новых, созданных и управляемых им самим»[491]. Не думайте, что профессор Бонги проговаривается из желания показаться беспристрастным; нет, у приверженцев Кавура было принято хвалить его за то, что он один и сам собою управляет делами; это было даже особым видом лести. Так, например, сатирический журнал «Fischietto» («Свисток»)[492], усердный слуга Кавура и употреблявший значительную долю своего остроумия на подличанье перед ним, нередко помещал карикатуры в этом смысле. Нарисует, например, министерскую комнату: стол завален портфелями, Кавур сидит на стуле, положив ноги на стол, и пишет обеими руками и обеими ногами; на бумагах видны сделанные им вычисления, чертежи, ноты… под его стулом и под столом валяются прочие министры спящие, – подпись: «Кавур делает всё, а прочие – остальное». Это считалось сатирою на министерство, и никому, по-видимому, не приходило в голову спросить: зачем же Кавур набирает себе такую дрянь?.. Приведем еще отзыв человека совершенно беспристрастного, принадлежащего к левой в парламенте, но вовсе не разделяющего крайних тенденций и бесконечно уважающего Кавура как дипломата. Этот отзыв принадлежит г. Петручелли де ла Гаттина. В своих очерках парламентских личностей, превознесши дипломатические таланты Кавура и назвав его гигантом, г. Петручелли де ла Гаттина продолжает: «Во внутренней политике мы находим в нем человека менее полного, менее совершенного. Кавур имеет общее понятие о делах; идеи его – широки, очень либеральны и не запутанны; но ему недостает практического уменья вести дела. Сверх того, часто он бывает несчастлив в выборе людей: доказательство – ряд агентов, которых посылал он в Южную Италию. Кавур чувствует себя выше мелочей, которые, однако же, бывают очень важны в администрации; в этом-то и состоит слабая сторона его политики – потому что в иностранных делах никто не оспоривает его превосходства…

Есть и другая сторона, неприятно поражающая в Кавуре, это – его личность. Кавур понимает себя и понимает людей, его окружающих; он ценит их очень мало и дурно делает, что дает им это чувствовать. Он не терпит равных себе, не привыкши встречать их много. Всё, чего он касается, должно сгибаться перед ним, должно согласиться быть окамененным в этой могучей руке. Сам король уступает его магнетическому влиянию. А кто не хочет уничтожиться перед Кавуром, тот решительно становится его врагом, или, лучше сказать, противником.

Прибавьте к этому его манеры – резкие, тяжелые, без всякого внимания к чужой щепетильности; саркастическую улыбку, кристаллизованную на его губах, привычку давать приказания, его мещанскую фигуру, которая не дает никаких шансов успеха даже его комплиментам и вежливостям в отношении к тем, кого он хочет завлечь; его речь, отрывистую или вялую, его голос, хриплый и металлический, дурно действующий на вас с первого раза, его жест – нетерпеливый и неровный, – и вы довольно полно представите себе этого человека, который мало привлекает вас сам по себе, если вы не привязаны к нему другими отношениями.

В парламенте Кавур держит себя, совершенно как будто бы левой стороны не существовало, как будто бы он находится в своем салоне, среди своих, – особенно когда ему скучно. Он разговаривает, смеется, оборачивается спиной к