Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века - Джейн Т. Костлоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А затем с описания переключается на чувственный опыт:
Цветы липы очень душисты. Кому не случалось с наслаждением вдыхать в себя медовый аромат, разливаемый вокруг себя цветущей липой, в особенности в теплую летнюю ночь. Этой чудной и весьма сильной ароматичностью своих цветов, липа резко выделяется из всех прочих наших лесных дерев, кроме разве черемухи, цветы которой пахнут также очень хорошо и сильно, но только они далеко не так нежно-душисты, как цветы липы [Кайгородов 1893, 2: 50][299].
Вяз. Ботаническая иллюстрация из книги Д. Н. Кайгородова «Беседы о русском лесе» [Кайгородов 1893, 2: 116]
В этих статьях меньше поэзии, чем в хрестоматии, которую Кайгородов подготовит в 1902 году, и все же большинство глав начинается со строчки из какого-то стихотворения или народной песни, а в тексте время от времени встречаются отсылки к произведениям русских авторов. В статье про липу, например, после слов о распространенности в России липовых аллей цитируется отрывок из «Записок охотника» Тургенева:
С давних уже пор и до настоящего времени, липа составляет одно из любимейших аллейных деревьев в садах и парках. Без особенного преувеличения можно сказать, что нет почти на Руси большого, старого сада, главное украшения которого не составляла бы тенистая липовая аллея. И действительно, в этом отношении липа, помимо своей красоты, вполне заслуживает такого предпочтения между прочими нашими лесными деревьями, потому что густотой своей листвы и полнотой производимого ею отенения она превосходит их всех, да к тому же и очень скоро вырастает в большое дерево [Кайгородов 1893, 2: 54][300].
Эти тексты были написаны в годы, когда активизировалась общественная дискуссия о судьбе русских лесов и их вырубке. На тот момент, когда эссе, из которых будут собраны «Беседы», начали выходить в «Семейных вечерах», уже созывались комиссии для изучения обезлесения и его последствий для гидрологии, Марков, Достоевский и Заломанов подняли лесной вопрос, а Репин начал работу над своим «Крестным ходом»[301]. Можно поместить в этот контекст и «Беседы» Кайгородова: несмотря на то что они наполнены этнографическим любованием тем, как русские люди обратили лес и его изобилие себе на пользу, в них также звучат непрекращающиеся стенания и предостережения на тему растрачивания Россией своего лесного богатства. Первая статья первого тома начинается с признания дерева «полезным и прекрасным созданьем» и заканчивается призывом «любить и охранять» его. Второй том также приглашает «любить и беречь». В отдельных эссе описываются примеры разрушительных или беспечных действий: распространенная практика валки кедра ради его орехов, когда само дерево оставляют лежать и таким образом превращают его в отличное топливо для лесных пожаров, уничтожающих как леса, так и населяющих его животных; гибель огромных площадей липовых лесов, обдираемых ради лаптевого лыка; бессмысленное истребление молодых лип, к которому приводит «бесхозяйственная пастьба скота на вырубленных местах, почти повсюду практикуемая у нас в крестьянских и помещичьих лесах. Не успеет показаться на месте вырубки молодая, сочная поросль, как она тотчас же объедается скотом, и это повторяется из года в год»[302]. Эссе о дровах «У камина» заканчивается просьбой к читателям представить себе гигантскую площадь леса (около 2 000 000 гектаров), которая ежегодно вырубается для обогрева русских домов, и то, что произойдет, если ее не засадить вновь и не вести устойчивое лесопользование для сохранения дерева и в будущем [Кайгородов 1902: 86]. Двадцать лет спустя Кайгородов цитирует письмо Чайковского об ужасах обезлесения:
Но зато вне дома – ужас. Весь, буквально весь лес вырублен, а остатки и теперь вырубаются. Осталась только роща за церковью: гулять негде… Господи, до чего исчезновение леса меняет совершенно характер местности и до чего это печально! Все эти милые тенистые уголки, существовавшие еще в прошлом году – голая плешь! [Кайгородов 19076: 31][303].
Здесь Кайгородов ставит под вопрос не использование человеком древесины как таковое: как он пишет во вступительной главе «Бесед», «разумное пользование дарами природы составляет неотъемлемое право человека», однако «несправедливо и недостойно <…> из пустой прихоти или по мимолетному капризу наносить ущерб прекрасной жизни дерева» [Кайгородов 1893, 1: 22]. Кайгородов пишет в первую очередь как профессор лесной технологии, человек увлеченный и интересующийся тем, как люди находят новые способы использования природных ресурсов. Но его все больше беспокоит усиление позиций некомпетентности и жадности, подталкивающих к использованию леса по «прихоти», и неспособность отдельных людей и русского правительства в целом как-либо с этим справиться. В 1882 году, за несколько лет до выхода Лесного закона 1888 года, Кайгородов прочитал на Первом российском съезде лесохозяев доклад с просьбой «рекомендовать правительству меры, немедленное принятие которых могло бы хоть отчасти задержать быстрый ход лесов истребления и хотя бы отчасти предотвратить те бедственные последствия, которыми он угрожает благосостоянию России». Как пишет Разгон, «доклад был выслушан, напечатан в “Трудах” съезда и, конечно, никакого воздействия на владельцев лесов и лесопромышленников не оказал» [Разгон 1983: 64].
Два отрывка из «Бесед» дают нам особенно четкую картину взглядов Кайгородова на лесопользование и актуальное тогда сокращение лесов, и в обоих для выражения своих мыслей он обращается к русской истории и литературе. В первом случае, во вступительной статье ко второму тому, «Чернолесью», цитируются С. Т. Аксаков, один из крупнейших русских писателей-натуралистов, и Н. А. Некрасов, чей эмоциональный стих мы коротко рассматривали в главе третьей. Второй пример начинается с героического изображения Петра Великого как разумного преобразователя России, а заканчивается пассажем, напоминающим мрачную тургеневскую картину безразличной природы из зачина «Поездки в Полесье».
«Чернолесье» начинается длинной цитатой из «Записок ружейного охотника Оренбургской губернии» Аксакова:
Из всего растительного царства дерево более других представляет видимых явлений органической жизни и более возбуждает участия. Его огромный объем, его медленное возрастание, его долголетие, крепость и прочность древесного ствола, питательная сила его корней, всегда готовых к возрождению погибающих сучьев и к молодым побегам от погибшего уже пня, и, наконец, многосторонняя польза и красота его должны бы, кажется, внушать уважение и пощаду… но топор и пила промышленника не знают их, а временные выгоды увлекают и самих владельцев… Я никогда не мог равнодушно видеть не только вырубленной рощи, но даже падения одного
