Революция и семья Романовых - Генрих Иоффе

Но какая из двух групп, представленных в Сибирском правительстве, – «левая» или правая – имела больше шансов в борьбе за влияние? Это во многом зависело как от личных качеств министров обеих групп, так и от развития общей политической ситуации, определяемой целым комплексом факторов.

Субъективно эсеровская (точнее, проэсеровская) группа министров уступала своим конкурентам. Единственным «настоящим» эсером в правительстве являлся, пожалуй, Б. М. Шатилов, но он был «путаником и вздыхателем», человеком слабым и безвольным. Г. Б. Патушинский, формально состоявший в партии эсеров, больше был увлечен областническими идеями; он отличался такими чертами, как самолюбие и вспыльчивость (его считали «сибирским Керенским»), Сочувствовавший эсерам В. М. Крутовский, обидчивый и капризный, ни с кем не блокировался, так как сам хотел играть первую скрипку[680].

Правая часть правительства – И. Михайлов, И. Серебренников, затем Гришин-Алмазов и др. – энергией, изощренностью в искусстве политических интриг явно превосходила своих правоэсеровских коллег. Особую роль здесь играл И. Михайлов. Сын известного народовольца А. Михайлова, в начальный период своей политической деятельности близкий к эсерам, он затем резко повернул вправо, установил тесные связи с торгово-промышленными и военно-монархическими кругами. В эсеровской среде его окрестили «Ванька Каин»[681]. По воспоминаниям современников, это был матерый карьерист и интриган с «лицом херувимчика», «сибирский Макиавелли» или «сибирский Борджиа». В самом правительстве, по показаниям сибирского кадета А. Соловейчика, данным, очевидно, в связи с делом о колчаковском перевороте 18 ноября 1918 г., И. Михайлов постепенно сколотил и возглавил небольшую группу, которую так и назвал: «моя группа». В нее позднее входили министры: земледелия – Н. И. Петров, продовольствия – Зефиров, снабжения – И. И. Серебренников, а также управляющий делами совета министров Г. К. Гинс. Эта группа, по существу, вела «свою политику». Для «стиля» Михайлова вообще характерно было протаскивание и насаждение повсюду «своих людей», создание внутриправительственной мафии[682].

С первых же шагов деятельности правительства Вологодского «Михайловская группа» стала брать верх. Объяснялось это, конечно, не только ее «боевитостью» и напористостью. Вся политическая обстановка играла ей на руку. Торгово-промышленные круги и монархическое офицерство, опьяненные успехами в борьбе с Советской властью, властно заявили о своих вожделениях. Правые газеты все более громогласно требовали установления военной диктатуры в целях полного «возрождения России», что на их языке означало решительное искоренение всех последствий революций 1917 г. Если самарский Комуч (и Западносибирский комиссариат), по словам левого кадета Л. Кроля, хотел держать революцию на грани эсеровских требований, то Временное Сибирское правительство стремилось «назад от революции», даже щеголяя «возвратом к старым внешним формам»[683].

Уже в начале июля 1918 г. были приняты постановления об отмене декретов Советской власти и восстановлении законов Российской империи, денационализации промышленности, возвращении всех земель их бывшим владельцам (в том числе и помещикам). В августе правительство отдало приказ о запрещении деятельности Советов и аресте всех представителей Советской власти в Сибири[684]. По свидетельству эсера А. Аргунова, специально обследовавшего деятельность Временного Сибирского правительства (при смене его Директорией в октябре 1918 г.), «смертная казнь, военно-полевые суды, репрессии против печати, собраний и пр. – вся эта система государственного творчества быстро расцвела на сибирской земле»[685].

Сразу была начата принудительная мобилизация в Сибирскую армию под начало генералов и офицеров – махровых черносотенцев (к осени она была доведена примерно до 200 тыс. человек). И не случайно многие белогвардейцы, оказавшиеся в «Народной армии» Комуча, потянулись с Волги в Сибирь: Сибирское правительство и Сибирская армия были им ближе опостылевшей эсеровской «учредилки». Методы действий Сибирской армии были не менее жестокими, чем методы «Народной армии» Комуча, описанные поручиком Л. Бобриковым: те же расстрелы, шомпола, грабежи и мародерство. Жажда мести и реванша гнала офицеров Сибирской армии вперед. В их среде упорно распространялись слухи, что где-то в Сибири, скорее всего в Омске, до поры до времени скрывается великий князь Михаил Александрович, который вот-вот должен «открыться» и повести армию через Урал на Москву…

В то время как комучевская «Народная армия» вместе с белочехами рвалась к Казани, части Сибирской армии (также вместе с белочехами) развивали наступление в направлении на Екатеринбург – Пермь. Их задачей было соединение с интервентами и белогвардейцами, действовавшими на Севере (Архангельск), для последующего выхода на пути к Петрограду и Москве. Вместе с тем Сибирское Временное правительство усиленно формировало новые части в тылу.

Несмотря на определенные разногласия, имевшиеся между Самарой и Омском, существовали тенденции, толкавшие их к объединению. Прежде всего, тенденция военная, интересы совместной борьбы с Советской Республикой. Но действовала и тенденция политическая. Как эсеровская контрреволюция, так и омская буржуазно-помещичья реакция остро нуждались в признании и поддержке союзников. С одной стороны, союзники поощряли и поддерживали различные местные правительства и группы, исходя из тех опасений, которые у них вызывали перспективы воссоздания единой и мощной России (такая перспектива не способствовала бы проведению интервенционистского курса стран Антанты, укреплению их экономического и политического влияния на более отдаленные сроки). С другой стороны, антисоветские устремления Антанты, желание искоренить «революционную заразу», шедшую из России, настоятельно требовали концентрации всех контрреволюционных сил и потому союзники поощряли объединение местных правительств, противостоявших Советской власти. Между тем их разобщенность, в частности разобщенность Самары и Омска, дезориентировала антантовскую агентуру в Поволжье и Сибири. Интервенты хотели бы делать ставку с верными шансами на выигрыш, т. е. на те антисоветские силы, которые выглядели бы предпочтительнее с точки зрения успешной борьбы с Советской властью. Бывшие российские послы, оставшиеся в различных столицах Европы, в своих телеграммах контрреволюционным лидерам в России постоянно напоминали об этом. Так, посол в Риме М. Н. Гирс в конце июля 1918 г. телеграфировал послу в Токио В. Н. Крупенскому о том, что союзники готовы на контакт с любым антибольшевистским правительством, но «не могут признать одно из них, прежде чем не узнают шансов принятия его страной и содействия, которое оно могло бы им оказать».

Учитывая двойственность союзнической политики, внутренняя контрреволюция стремилась к сплочению своих рядов любой ценой, но каждая из соперничавших сторон рассчитывала при этом одержать верх. Московские контрреволюционные «центры» («социалистический» «Союз возрождения» и кадетский «Национальный центр»), имея в виду эту перспективу, усиленно перебрасывали на Восток свои кадры. Впрочем, эсеры опередили в этом кадетов. Теперь те стремились наверстать упущенное. Сосредоточивая внимание на Юге, где разворачивалась Добровольческая армия, и командируя туда своих представителей, «Национальный центр» отнюдь не игнорировал и Восток. Туда наряду с посланцами «Союза возрождения» должны были направиться «сам» Милюков, Н. И. Астров, В. А. Степанов и др. Но вышло иначе. По разным причинам эти люди оказались на Юге, а на Восток отправились кадеты Л. А. Кроль и В. Н. Пепеляев. В письме, позднее написанном руководству «Национального центра», Пепеляев прямо писал о цели своей миссии: «Национальный центр командировал меня на восток для работы в пользу единоличной диктатуры и для переговоров с адмиралом Колчаком…»[686]

Но известно ли было в «Национальном центре» о местопребывании Колчака летом 1918 г.? Уезжая летом 1917 г. в Америку, Колчак, связанный с «Республиканским центром», с некоторыми монархическими и кадетскими деятелями, оставил при центре своего представителя – лейтенанта Фомина. Да и находясь в США, он не потерял связи с Россией, о чем свидетельствуют его письма к разным лицам в Петроград. Еще в канун Октября, зная, что Колчак предполагает вернуться в Россию, кадеты предложили ему баллотироваться в Учредительное собрание. Позднее, уже весной 1918 г., кадет С. В. Востротин уехал на Дальний Восток, в полосу отчуждения КВЖД, где сотрудничал с генералом Хорватом и членом его «правления» Колчаком. Летом 1918 г. Востротин вошел в состав «делового кабинета» Хорвата и, конечно, не мог не знать о всех «злоключениях» Колчака в Харбине, об его отъезде в Японию и т. д. Трудно предположить, чтобы Востротин или кто-либо иной не информировали обо всем этом кадетский ЦК, а следовательно, и «Национальный центр» в Москве.