Украшение и наслаждение - Мэдлин Хантер

Вскоре Эмма нашла тропинку, извивавшуюся по утесу, повернула направо, а потом на юг — туда, где начинался долгий подъем к Дувру. Наконец она остановилась в том месте, где уже однажды побывала, — неподалеку от этой скалы и нашли тело ее отца. И отсюда можно было видеть всю береговую линию. Конечно же, и ее было видно с моря, но сейчас Эмма об этом не думала; ее больше интересовала земля под ногами. Ведь почва могла оказаться предательской — как и случилось в ту ночь с ее отцом. Местами тропинка очень близко подступала к краю утеса, а местами сам край утеса был изъеден временем и непогодой.

Эмма опустилась на землю, заставив себя сдерживать охватившую ее панику. Ведь если бы она ей поддалась, то наделала бы множество ошибок, могла бы даже убежать.

Единственный же способ обрести спокойствие — не думать о возможной неудаче.

Закрыв глаза, Эмма всеми силами противилась страху. И попыталась отдаться на волю освежающего бриза. Но оказалось, что это только ухудшило дело и вызвало нескончаемую дрожь — такую же, как та, что охватила ее в тот день в саду.

Раздосадованная Эмма встала и отряхнула платье. И вдруг увидела карету на подъеме дороги. На фоне закатного неба она походила на темное расплывчатое пятно, и Эмма щурилась, стараясь рассмотреть экипаж.

А потом она заметила темную мужскую фигуру, приближавшуюся к ней. Прошло еще несколько минут, и Эмма узнала этого мужчину.

— Саутуэйт… — прошептала она в ужасе.

Она решила, что надо бежать, но тотчас подавила страх и попыталась выглядеть беззаботной.

Граф подошел к ней и остановился на расстоянии вытянутой руки. Улыбнувшись, он сказал:

— Приветствую, Эмма! Ведь вы написали, что отправились в Озерный край…

Эмма промолчала. И они медленно зашагали по тропинке. Карета же, находившаяся у подножия холма, тоже медленно двигалась.

— Написав вам письмо, я вовсе не собиралась информировать вас о своих планах, — проговорила наконец Эмма. — Я тогда еще не решила, куда отправлюсь. И я не думала, что мне придется как-то объяснять свой выбор.

— Да, конечно… — кивнул Дариус.

Когда он только увидел ее, она была ужасно бледна. И явно смущена его появлением. Но теперь ей удалось овладеть собой, и она уже походила на ту Эмму, которую он знал.

А она вдруг остановилась и, окинув его хмурым взглядом, проговорила:

— Раз уж вы упомянули про мое письмо, то ясно, что вы его получили. Принимая же во внимание его содержание… Сэр, почему вы с таким упорством сопровождаете меня? Мне ваша настойчивость кажется обременительной.

— Вижу, вы все такая же… Да, я прочел письмо. И мне наплевать на его содержание. Я не привык, чтобы меня бросали без всяких церемоний и безо всякой причины.

— Без причины? Да причин масса, Саутуэйт! И они столь очевидны, что не стоит их перечислять. А теперь… Пожалуйста, отправляйтесь соблазнять какую-нибудь другую женщину, а меня оставьте в покое!

С лицом, пылающим от негодования, Эмма поспешила удалиться. Но граф тотчас догнал ее и, стараясь приноровиться к ее шагу, заявил:

— Весьма сожалею, но я не могу оставить вас в покое.

— В таком случае вы даже более самоуверенный, чем я думала, — пробурчала Эмма.

Граф внезапно остановился и обнял ее. Она вздрогнула и попыталась вырваться, но тщетно. А он, крепко обнимая ее, сказал:

— Не могу, потому что не согласен так легко потерять вас. Мне кажется, вы сами себя не понимаете. Во всяком случае, не вполне понимаете.

Его палец оказался у нее под подбородком, и он приподнял ее лицо. Затем поцеловал ее сначала в одну щеку, потому в другую и, наконец, в губы.

— Я настаиваю на своем праве повлиять на вас и заставить вас передумать, Эмма.

С этими словами он обнял ее за талию и повел вниз.

Эмма всхлипнула и пробормотала:

— Что вы де… Думаете, я поеду с вами?

Она снова попыталась высвободиться, но граф не отпускал ее и вел дальше.

— Как и всегда, обещаю строжайшую сдержанность и скромность, — сказал он с улыбкой.

— К черту скромность! Я настаиваю на том, чтобы вы отпустили меня! А если вы желаете подискутировать на эту тему, то я готова принять участие в дискуссии после того, как отдохну несколько дней.

— Я бы предпочел уладить это дело сейчас же.

Граф вдруг подхватил Эмму на руки и направился к открытой дверце кареты. Кучер и двое слуг смотрели на него с совершенно невозмутимым видом.

Глаза Эммы округлились, и она, отчаянно вскрикнув, ударила Дариуса по лицу, потом закричала:

— Вы не понимаете! Я не могу поехать с вами!

Уже у кареты Эмма снова ударила графа и пробормотала:

— Остановитесь немедленно. Иначе я обвиню вас в похищении.

— В таком случае, дорогая, я готов признать, что это похищение.

Эмма прильнула к окну стремительно мчавшейся кареты, с каждой минутой уносившей ее все дальше от того места, где она должна была находиться грядущей ночью. Мысли ее путались, но одно Эмма знала твердо, — знала, что если ночью не подаст сигнала фонарем, то не выполнит требования контрабандистов. И что тогда будет с Робертом?.. О Господи!

Тут Саутуэйт дотронулся до ее плеча, но она шлепнула его по руке. Он попытался заключить ее в объятия, но Эмма снова ударила его и, тотчас же всхлипнув, сказала:

— Перестаньте! Не трогайте меня! Вы ничего не знаете, и для вас это игра. Игра для гордых и заносчивых мужчин. Для таких, как вы, я всего лишь игрушка.

— Вы не игрушка, Эмма.

Он вздохнул и сел напротив, чтобы видеть ее лицо.

Но она не желала на него смотреть. И смотрела в окно до тех пор, пока карета не остановилась на подъездной аллее Краунхилла.

Выбравшись из Экипажа, Эмма сразу направилась к дому. Не обращая внимания на слуг, она зашагала по лестнице в поисках той комнаты, где была в прошлый раз. Отыскав комнату, вошла, хлопнув дверью. Затем повернула ключ в замке и подбежала к окну.

Терраса внизу казалась ужасно далекой. Невозможно было ни спрыгнуть, ни спуститься.

И все же Эмма надеялась, что рано или поздно сумеет ускользнуть — не сегодня, так завтра. Она гадала, сколько времени потребуется, чтобы добраться до отцовского особняка.

— Эмма!

Она замерла на мгновение, потом прокричала:

— Уходите, Саутуэйт! На этот раз не будет совращения в бальном зале!

В ответ — молчание. Она молилась, чтобы он ушел. Ей не хотелось оскорблять его, напротив, хотелось… О Боже, он ведь не знал, насколько опасным было промедление, которое он навязал ей, и насколько ее смущало его присутствие. «Уходи, уходи, чтобы я не надорвала свое сердце, проявляя холодность и жестокость», — мысленно твердила Эмма.