451° по Фаренгейту. Повести. Рассказы - Рэй Брэдбери

– Капитан Битти.

Монтаг не шелохнулся, он стоял, устремив взор в холодную белизну стены прямо перед собой.

– Впусти его, хорошо? Скажи, что я болен.

– Сам скажи! – Милдред побежала в одну сторону, потом в другую и вдруг замерла с широко открытыми глазами – динамик у входной двери тихо-тихо, едва слышно позвал ее по имени: «Госпожа Монтаг».

«Госпожа Монтаг, госпожа Монтаг, кто-то пришел, кто-то пришел, госпожа Монтаг, кто-то пришел…»

Голос динамика медленно угасал.

Монтаг убедился, что книга хорошо спрятана за подушкой, осторожно подобрался в постели, заняв полусидячее положение, и расправил одеяло, чтобы оно прикрыло ноги и половину груди. Немного помедлив, Милдред шевельнулась и вышла из комнаты, и тут же в спальню вразвалочку, засунув руки в карманы, прошествовал Капитан Битти.

– Заткните «родственничков», – произнес Битти. Его взгляд окинул комнату, не остановившись ни на Монтаге, ни на его жене.

На этот раз Милдред выскочила из комнаты бегом. Голоса в гостиной, несшие всякие вздор, перестали орать.

Капитан Битти уселся в самое удобное кресло, его лицо излучало миролюбие. Неспешно набив свою медную трубку, он раскурил ее и выпустил огромное облако дыма.

– Вот, подумал, не заехать ли мне, чтобы навестить нашего больного.

– Как вы догадались?

Битти улыбнулся своей обычной улыбкой, которая демонстрировала конфетную розоватость десен и конфетную белизну мелких зубов.

– От меня не скроешься. Ты собирался позвонить мне и попросить отгул на одну ночь.

Монтаг сел в кровати.

– Ну так и бери этот отгул! – сказал Битти.

Он уставился на свой зажигатель, этот вечный спичечный коробок, на крышке которого было написано: «ГАРАНТИРУЕТСЯ МИЛЛИОН ЗАЖИГАНИЙ», и принялся рассеянно чиркать химической спичкой – загасил, щелкнул, загасил, щелкнул, бросил несколько слов, загасил, щелкнул, посмотрел на пламя, загасил, посмотрел на дымок.

– Когда поправишься?

– Завтра. Может быть, послезавтра. В начале той недели.

Битти попыхивал трубкой.

– Все пожарные рано или поздно сталкиваются с этим. Все, что им нужно, – это понять, что к чему, понять, как крутятся колесики. И еще надо знать историю нашей профессии. Ее больше не преподают новичкам, как раньше. Позор, черт побери! – Пых-пых. – В наши дни только пожарные начальники и помнят ее. – Пых-пых. – Ладно, я введу тебя в курс дела.

Милдред беспокойно заерзала.

Целую минуту Битти усаживался поудобнее, обдумывая то, что собирался сказать.

– Когда же все это началось, спросишь ты, с чего пошла наша профессия, как она стала тем, чем стала, где, почему? Ну, я бы сказал, что по-настоящему она началась во времена той заварухи, которую называют Гражданской войной, хотя наши уставные книжки утверждают, будто основа была заложена гораздо раньше. Факт остается фактом: наши дела не особенно ладились, пока фотография не заявила о своих правах. Затем – кино в начале двадцатого столетия. Радио. Телевидение. Вещи стали завоевывать массы.

Монтаг сидел на кровати не двигаясь.

– А поскольку вещи обрели массовость, они стали проще, – продолжил Битти. – Когда-то книги адресовались немногим – кому-то здесь, кому-то там, кому-то где-нибудь еще. Поэтому книги могли позволить себе отличаться друг от друга. Мир был просторным. Но затем мир заполнился глазами, локтями и ртами. Население удвоилось, утроилось и учетверилось. Фильмы, радиопередачи, журналы, книги – все свелось к единой норме, уподобилось тесту для пудинга. Ты следишь за ходом моих мыслей?

– Думаю, что да.

Битти уставился на узор табачного дыма, образовавшийся в воздухе.

– Вообрази себе. Вот человек девятнадцатого столетия, с его лошадьми, собаками, повозками, медленным движением. А вот век двадцатый– ускорь съемку. Книги урезаются. Сжатый стиль.

Дайджесты. Таблоиды. Все сводится к плоским шуткам, комиксам, простейшим концовкам.

– Простейшим концовкам, – кивнула Милдред.

– Сначала классиков урезали до пятнадцатиминутного радиошоу, затем снова урезали – до колонки в книге, на чтение которой уходит две минуты, и наконец все закончилось статьей в энциклопедическом словаре из десяти или двенадцати строк. Конечно, я преувеличиваю. Словари предназначались для справок. Но находилось все больше людей, чье представление о «Гамлете»… – ты, Монтаг, конечно, знаешь это название; а вот для вас, госпожа Монтаг, оно, скорей всего, не более чем где-то слышанное слово, – так вот, чье представление о «Гамлете», как я уже сказал, было почерпнуто из одной-единственной странички текста в книге дайджестов, которая взывала: «Теперь вы наконец-то сможете прочесть всех классиков! Не отставайте от своих соседей!» Понимаешь? Из яслей в колледж и обратно в ясли – вот схема интеллектуального движения, которая сохраняется последние пять столетий или около того.

Милдред поднялась и стала расхаживать по комнате, она брала в руки то одну вещь, то другую и тут же ставила их на место. Битти не удостоил ее даже взгляда и продолжил:

– А теперь, Монтаг, крути фильм еще быстрее. Быстрее! «Щелк», «Тик», «Так», «Трюк», «Крик», «Взгляд», «Глаз», «Нос», «Здесь», «Там», «Темп», «Стой», «Вверх», «Вниз», «Вбок», «Из», «Где», «Как», «Чем», «Кто», «Что». А? На! Бух! Чмок! Трах! Бим! Бом! Бум! Дайджесты. Дайджесты дайджестов. Дайджесты дайджестов дайджестов. Что? Политика? Одна колонка, две фразы, заголовок! И тут же все растворяется в воздусях! Раскрути человеческий разум волчком, наподдай ему крепкими руками издателей, рекламщиков, радиовещателей, взвихри его так, чтобы с этой центрифуги слетели прочь все ненужные мысли, даром тратящие время!..

Милдред разгладила простыню. Монтаг ощутил, как скакнуло его сердце, и скакнуло еще раз, когда жена похлопала по подушке. Вот она уже тянет Монтага за плечо, она хочет подвинуть его, взять подушку, взбить ее попышнее и вернуть на место. И тогда она, наверное, вскрикнет и уставится на то, что лежит за подушкой, или просто протянет руку и спросит: «Что это?» – а затем с трогательным простодушием вытащит спрятанную книгу.

– Школьные программы сокращены, дисциплина упала, всякие там философии, истории, языки выброшены на свалку. Английскому и правописанию постепенно придавали все меньше значения и в конце концов это значение вовсе свели к нулю. Жить – сейчас, если работаешь – тебя уважают, после работы – какие угодно удовольствия. Зачем учиться чему-то еще, кроме нажимания кнопок, щелканья переключателем и завинчивания гаек?

– Дай я поправлю подушку, – сказала Милдред.

– Нет! – прошептал Монтаг.

– Молния вытесняет пуговицу, а человеку как раз этой малости времени и не хватает, чтобы призадуматься, когда он одевается на рассвете. Где они, эти философские и потому меланхолические минуты?

– Вот здесь поправлю, – сказала Милдред.

– Отстань, – шепнул Монтаг.

– Жизнь – это большая банановая кожура, Монтаг, ты поскальзываешься на ней и со всего маху прикладываешься задницей – шлеп! – а все вокруг надрывают животики – ха-ха-ха, ой-ей-ей, ух ты!..

– Ух ты, – сказала Милдред, дергая за подушку.

– Ради бога, оставь меня в покое! –