Отцовская скрипка в футляре (сборник) - Иван Сибирцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да вроде бы так. Вроде бы правильно. Все, как в ООН. Кому судьба, тому и фарт.
— Фарт что, фарт всегда в наших руках. Тьфу! Тьфу!.. — вроде бы покрасовался Юрий перед приятелем. — А вот судьба? Судьба, Коля, дело туманное…
За год никто из них не нарушил уговор. Если Николай работал в вечерней смене, Юрий не показывался у Тани. Если Юрия отправляли в командировку, Николай всячески уклонялся от встречи с девушкой.
В тот непогожий январский вечер они завернули в вечернее кафе тоже втроем.
Сели за столик, обогрелись. Николай внимательно оглядел Юрия, встревоженно заметил:
— Ты сегодня какой-то вроде бы не такой. Лицо горит, глаза блещут… Вроде бы лихорадка у тебя…
— И правда, Юра, — согласилась с Николаем Таня. — Какой-то ты встопорщенный, что ли.
— А, ерунда, — беспечно отмахнулся Юрий. — Ветром нажгло, вот и горят щеки.
Заказывал Юрий ужин с напугавшей Таню жадностью:
— Куда так много? Будто купец в старину…
Юрий накрыл своей ладонью лежавшую на столе ладонь Тани, искательно заглянул ей в глаза и сказал робко:
— Догадливая, Танюша. — И признался вроде бы шутливо, но с несвойственной ему отчаянностью: — А вообще-то, к месту про купцов. Сегодня мне охота напиться именно по-купецки. Так, чтобы по мордасам лупить кое-кого, зеркала, посуду…
— Ничего себе. Скромное желание, — напряженно засмеялась Таня. — Может быть, мы уйдем, Коля? Пусть он один дерется и ломает все вдребезги.
— Вроде уговор же у нас, — возразил Николай, — чтобы всюду втроем.
Едва официантка подала заказанное Юрием, он, не притрагиваясь к еде, с жадностью опорожнил фужер водки. Посидел, словно бы закаменев, наполнил фужеры шампанским и сказал глухо:
— Коля ты мой, Николай! Давно я порывался сказать тебе, как в той частушке: сиди дома, не гуляй. Да все не поворачивался язык. Уговор наш, дружбу нашу с тобой ломать не хотел. Ты знаешь, Коля, слово свое я держал твердо. Ни разу Танюшу за руку не взял за твоей спиной, ласкового слова не шепнул ей. — Он заслонил ладонью глаза от света и сказал еще глуше: — Один я знаю, чего это стоило мне… Ведь люблю я Таню больше жизни, больше матери своей люблю…
— Ты, парень, что-то вовсе с тормозов соскочил, — испуганно и осуждающе сказал Николай. — Видно, сегодня водка тебе не впрок Уговор же у нас…
Юрий смотрел прямо перед собой и, казалось, не видел покрасневшей до слез Тани, но все же уловил мгновение, когда она попыталась встать. Мягко, но властно накрыл своей ладонью ее ладонь на столе и сказал, словно они были наедине:
— Не уходи, Таня. Прошу тебя. Трезвый я. И к тебе со всей моей душой. Хочешь, при всех на колени перед тобой встану… Только ты одна, Таня, спасти меня можешь. Уйдешь, значит, все — гибель мне, без тебя нет для меня ни жизни, ни солнца, ни стариков моих, никого. И сил моих никаких нет, не выгрести мне без тебя к берегу… Люблю я тебя и при нем, при Николае, прошу тебя, Таня, стать моей женой. А откажешь, с любовью этой уйду в могилу!.. — И, точно лишь сейчас вспомнив о Николае, всем телом крутанулся к нему и заговорил умоляюще: — Ты, Коля, зла не держи на меня. Знаю, что только ты мой истинный друг, прочие так… собутыльники на дармовщинку… Ты пойми меня правильно, друг единственный, найдешь ты еще свою судьбу и любовь, а мне без Тани не жить… — И, низко склонившись над столом, приник губами к дрогнувшей руке Тани.
Таня растерянно оглянулась на соседний столик, где перестали звенеть рюмками и ножами, прислушиваясь к словам Юрия, сглотнула слезы и спросила гневно:
— Ты что, артист? Новую роль репетируешь? Чувствуется богатый опыт и навык! Только я не Лидия Ивановна Круглова, перед которой все поселковые кавалеры ползают на коленях и ручки ее целуют! И не пугай. И могила тебя минует, и прочие страсти… И у нужного берега ты вынырнешь… А что до твоей необыкновенной любви ко мне, то спасибо, конечно. Только вот беда, нечем мне тебе ответить. Нет у меня любви к тебе. Нет! — Она словно задохнулась на этой фразе, договорила грустно: — Ты уж прости меня за это. Но сам понимаешь, разве кто волен в любви. А если уж честно… Я люблю Николая и пойду замуж только за него, если он, конечно, возьмет меня…
— Да что ты, Танечка… Да я! — Губы Николая дрогнули, покривились, казалось, он заплачет.
Юрий медленно и тяжело, точно она была перешиблена, снял свою руку с руки Тани и сказал:
— Куда ни кинь — кругом клин. Может, ты и права, Танюша. Может, ясновидица ты! Какой я против Николая жених! У него бульдозер в руках. И сегодня, и завтра, и до скончания дней. А я нынче — князь, завтра — грязь. Кончилась моя карьера. — Он снова заслонил лицо ладонью, не то от света, не то от любопытных взглядов, и сказал с неожиданной лихостью: — А! Все, как говорит один мой недобрый знакомый, гримасы бытия… Я с вами, друзья мои, последний нонешний денечек… Нынче — здесь, завтра там. Да так далеко, что и в лупу это место не рассмотришь на карте. А поскольку на свадьбе мне у вас не быть, вот тебе, Таня, мой свадебный подарок! — Он быстрым движением извлек из кармана коробочку, раскрыл ее и надел Тане на палец золотое кольцо-веточку с тремя крохотными лепестками и с тычинками-бриллиантиками посередине. Сказал с горькой усмешкой: — Вознесся я в мечтах, думал, станет обручальным это колечко, а теперь вот примите, как говорят дипломаты, уверения в моем совершенном к вам почтении… — Лицо его потемнело, голос стал сдавленным: — Между прочим, на кольце, под лепестками, буковки Т. С. Думал — Татьяне Селяниной, а сейчас просто Татьяне Солдатовой.
Таня взглянула на свой палец, этикетку на кольце и сказала мягко, но решительно:
— Ты прав, Юра. Коля мой — обычный бульдозерист, я — рядовой бухгалтер. И такие дорогие подарки нам отдаривать нечем.
— Правильно, Танюша, — с облегчением сказал Николай. — Не к лицу нам такие подарки.
— Стало быть, и в этом прокол. Что же, на нет и суда нет. — Юрий сам снял с пальца Тани кольцо, осмотрелся, обрадованно крикнул попавшейся на глаза официантке: — Эй, Тася, ты, кажется, Сергеева. Так что все буковки сойдутся. Иди-ка сюда, озолочу тебя… На память от бывшего Юрки Селянина. Может, ты хоть когда вспомнишь, что был такой в поселке.
Тут Юрия властно крутанула за плечо чья-то сильная рука. Перед ним стоял и пепелил его взглядом суженных яростью черных глаз Федор Иннокентьевич Чумаков.
— Ты что тут выступаешь, молокосос! Устроил, понимаешь, спектакль! То в дон Кихота играешь и Дульсинею Тобосскую, то бижутерией разбрасываешься! Напились, понимаете, до потери сознания и ориентировки. Не можете водку, пейте кефир. Безответственность! Только позорите честь нашего славного рабочего коллектива. А ты, Тася, — начальственно кивнул он поспешившей на зов Юрия официантке, — ступай и продолжай работать. И не слушай этого суслика. Устроили, понимаешь, представление!
Юрий скинул со своего плеча руку Чумакова, сказал с дерзкой усмешкой:
— А, ясновельможный товарищ Чумаков! Собственной персоной. Ужинаете, значит, с народом. Трогательно, аж слеза прошибает… А вот чужие разговоры подслушивать — нехорошо!.. Нехорошо, Федор Иннокентьевич, как вы любите говорить, аморально! И не бижутерия это, а мои деньги и мой каприз. И никакой я не член рабочего коллектива. Это вон Николай рабочий человек. А я — порученец, как говорит мой отец, Селянин Павел Антонович, при вашей особе.
Большие выпуклые глаза Чумакова вовсе сузились, артистически поставленный голос стал шипящим:
— Правильно, ты, Селянин, не рабочий и не порученец. Ты — просто шпана и алкоголик! И ты еще пожалеешь о своем дебоше…
Юрий словно бы от удара отпрянул назад и проговорил сдавленно:
— Спасибо, Чумаков, спасибо за все! Уж коли подслушивал сейчас, послушай и мой последний сказ. Сегодня я полдуши друзьям распахнул, а завтра… — Он понизил голос почти до шепота. — Завтра могу и всю душу…
— Распахивай! Если кто ее рассматривать станет, — усмехнулся Чумаков. — Чужая душа, как говорится, потемки…
— Федор Иннокентьевич, — напомнила о себе снова подошедшая официантка. — Давеча вы заказывали навынос бутылку шампанского. Так будете брать?
— Непременно, — с готовностью сказал Чумаков. — А этим пропойцам больше ни грамма!..
— Слушаюсь, Федор Иннокентьевич, — заверила официантка.
Держа за горлышко бутылку, точно противотанковую гранату, Чумаков медленно и грузно двинулся к выходу…
Юрий осмотрел зал, но, не уловив ни одного сочувственного взгляда, вернулся к своему столику и грустно сказал:
— Не помню, в чьей-то пьесе кто-то говорит: «Испортил песню, какую песню испортил дурак…»
— Вот и все, — со вздохом подытожила Таня. — Выпили по рюмке, Юра, не спрашивая счета, швырнул официантке на стол много денег. Та аж ахнула… На улице мы расстались. В первый раз за год пошли в разные стороны. Мы с Колей к моему дому. Юра к себе. Пошел — и не пришел никуда… — Таня потупилась, поскребла ногтем на полированной столешнице какое-то пятнышко и сказала тихо: — Так что я себя и Колю виню. Пошли бы мы тогда вместе с Юрой, сейчас бы он был живой… А мы сильно счастливые были тогда. Очень обошлись с ним круто, не дошло до нас, что маялся он чем-то… Ведь он же, подумать только, даже на Федоре Иннокентьевиче выместил зло. В тот момент все равно ему было, кто перед ним. Он бы и отца родного не пощадил… Сильно я его тогда подкосила. Но ведь сердцу не прикажешь, верно? — она улыбнулась виновато и грустно.