Цивилизации древней Европы - Гвидо Мансуэлли

В III–IV вв. мирные племена торговцев и торговых посредников уступают место иному обществу, возглавляемому военной аристократией и ее клиентелой: в погребениях вождей всегда обнаруживается оружие наряду с местной и иноземной продукцией. Глубокое изменение коснулось германцев: агрессивная военная организация заменила хозяйственное сотрудничество. Впрочем, экзотические предметы добывались не только посредством торговли, но равным образом и в ходе набегов или пиратских действий.

На торфяных разработках в Дании было найдено множество предметов «романского» происхождения: оружие, утварь, одежда, ремесленные изделия, иногда помещавшиеся на корабли, которые затем опускались на дно, как в Хьёртшпринге и Нидаме. Это может объясняться обычаем посвящать добычу, включая пленных и скот, богам. Вероятно, что сокровищница, обнаруженная в торфянике Англси, также имела религиозный характер. Найденная в Бьорке (Швеция) бронзовая ваза, относившаяся к погребальному убранству, носила посвящение галло-римскому богу Аполлону: по-видимому, она составляла часть добычи, захваченной алеманнами, когда они прорвались через лимес в 213 или 260 г. Можно заключить, что в I в. и отчасти во II в. н. э. превалировали, за небольшим исключением, мирные отношения. Затем все изменилось: началась серия грозных вторжений, которая была открыта в эпоху Марка Аврелия маркоманами и квадами и со временем привела к разрыву лимеса.

Еще один источник сведений — изучение найденных монет. Кельты первыми ввели использование монеты в континентальную экономику. Римская торговля способствовала гораздо более широкому распространению денег, и римская монета вытеснила локальные монетные системы. Согласно рассказу Тацита, в конце I в. н. э. племена, жившие вблизи лимеса, использовали монету как средство обмена; у других преобладал простой обмен. Германцы предпочитали скорее серебро, чем золото, так как первое было более удобно для покупки товаров небольшой ценности. Более того, они питали недоверие к монете, которая начала обесцениваться при Нероне. В их глазах была важна действительная стоимость, а не номинальная. Циркуляция монеты продолжалась за рамками каждой официальной эмиссии, хронология тайников и погребального имущества, включавшего монеты, остается неясной. Римская монета циркулировала от одного края Балтики до другого, но с запада на восток она постепенно теряла собственную ценность и рассматривалась скорее как редкая вещь. Золото было воспринято благосклонно начиная с IV в.; восточная монета распространилась в то время более широко. Германцы эпохи Великого переселения обладали значительными запасами золота в виде монет и поистине великолепных изделий. Причина этого была скорее политическая, нежели экономическая; Римская империя платила золотом союзникам и федератам, так же как за невмешательство — германским и восточным племенам.

Распространение римских торговцев и непрерывные отношения с Римом, мирные или нет, не привели к глубоким изменениям в цивилизации внутренней Европы. Если некоторые виды привозной продукции были привилегией меньшинства — например, «нуворишей» Любсова, — то другие были доступны всем: один из типов бронзовой ситулы был назван «ситулой бедных». Материальная культура обогатилась, таким образом, некоторыми элементами, однако не изменившись в «романском» направлении. Нравы, институты оставались такими, каковыми они сложились в железном веке. То же можно сказать об инструментах. Эта «примитивность» поразила цивилизованных римлян: страницы Тацита, посвященные превосходству цивилизованного человека перед варваром, не столь эмоциональны, как восхищение моралиста своего рода «природным государством», в котором соединились те безмятежность и простота, которые утратил римский мир. Эти литературные рассуждения нарисовали совершенно достоверную картину, которая подтверждается данными раскопок. В течение первых веков нашей эры племена, наиболее близкие к римской границе, находились примерно на том же уровне развития, что и галлы в эпоху Цезаря; по другую сторону Эльбы набеги народов, пришедших с севера и востока, вызвали нестабильность и прервали эволюцию, что привело к жесткой оккупации территории. Волны новых переселенцев, пришедших из этих краев и расположившихся на территории оседлых племен, повсеместно сохранили свой протоисторический культурный тип.

Несмотря на относительную мобильность, каждое племя все же можно локализовать на некотором географическом пространстве. Если абстрагироваться от малых групп, то картина, соответствующая двум первым векам нашей эры, могла быть следующей: между бассейнами Рейна и Эльбы расселились хавки, батавы и фризы; южнее жили сикамбры, осевшие в бассейне Рура, а в бассейне Среднего Везера — херуски, которые оказали наиболее энергичное сопротивление римской экспансии. Ближе к верховьям Дуная гермундуры сохраняли хорошие отношения с империей. К северу от Норика и Паннонии маркоманы, подчинявшиеся Марободу, объединились с квадами и карпами, что позволило им предпринять свой первый набег против Римской империи. Завоевание Дакии оставило вне границ язигов, которые вместе с бастарнами заняли регион между Великой Германией, Germania Magna, и территориями народов востока, роксоланов и других степных кочевников, сарматов, которые вытеснили скифов, и, наконец, тех, что остались от скифских групп. Могущественные племена, часто напоминавшие о себе вплоть до III в., впоследствии потеряли свою значимость, если не были поглощены новыми группами, выступившими главными действующими лицами в длинной череде событий, которым суждено было привести к падению Западной Римской империи. Готы, герулы, бургунды, англы, саксы, ломбарды покинули свои исконные территории на севере; вслед за ними с востока двинулись аланы, гунны и, наконец, венгры.

Прочность лимеса и римские контрудары сначала заставляли некоторые из этих племен двигаться в направлении, противоположном нужному. Так, например, готы, направляясь на восток, захватили Северное Причерноморье в ущерб сарматам, но гунны вытеснили их оттуда; таким образом, они были вынуждены вновь повернуть на Запад, опустошив Южные Балканы и Иллирию. Параллельно саксы и англы достигли Британии, франки пересекли лимес в низовьях Рейна, вандалы и бургунды вторглись в Галлию и Испанию.

Прежде чем детально излагать события, которые разворачивались в III–IV вв., на мой взгляд, нужно осветить отношения римского мира с миром варварским.

Существование варваров у ворот империи среди прочих проблем поставило военную проблему, которая со временем усложнялась. История III в. изобилует оборонительными и наступательными операциями, растянувшимися на тысячи километров, которые насчитывал лимес.

Сама тетрархическая структура империи, пытаясь создать более эффективные механизмы обороны, адаптировалась к насущным потребностям, но это повлекло за собой огромные расходы и тяжелым бременем легло на экономику римского мира; это был порочный крут, который делал любое решение практически невозможным. Однако время не ждет, нужно было любой ценой отбросить волны завоевателей.

Римляне испробовали еще одну систему, которая заключалась в противопоставлении одних варваров другим: для этого нужно было либо заручиться их дружбой или обеспечить их нейтралитет, заплатив им, либо поселить союзные племена (федератов) на границах империи и закрепить за ними землю, которую они должны будут защищать. Август подал тому пример, переместив убиев в район будущей Колонии Агриппины и приняв их под римский протекторат.

Последней мерой стало привлечение целых отрядов варваров на военную службу, так что римским в армии осталось только название и военачальники. Это положение вещей восходило, впрочем, к очень древней традиции: римские и италийские легионеры всегда разделяли свою участь со вспомогательными войсками, рекрутировавшимися в провинциях и даже за границей; «специальные должности» каждой армии всегда занимали неримские элементы.[59] Кризис империи своими корнями уходит в наиболее плодотворный процесс романизации — уничтожение социальных и национальных барьеров. Формирование римской цивилизацией провинций сопровождается сокращением древних кастовых привилегий: в основном империю всегда представляли, в противовес сенату, колониальная буржуазия, народ, провинции, армия. Несмотря на формы и риторику, в течение трех веков периферийный римский мир привыкал к сосуществованию с варварами. В некоторой степени, и в степени немалой, этот мир сам по себе содержал варварский компонент. С III в. провинциалы долгое время занимали ключевые имперские позиции. Если римский мир игнорировал происходящее внутри германских и восточных земель, то внутриконтинентальные народы, напротив, очень хорошо представляли условия жизни римского мира и ощущали его привлекательность. Миграции утратили характер движения к неизвестному, что было свойственно им в доисторический период. В отличие от конфликта между римлянами и парфянами, который столкнул две имперские доктрины, войны между империей и варварами имели целью интеграцию. Не случайно конец долгой эволюции социальной истории, отмеченный эдиктом Каракаллы, распространившим на все провинции право римского гражданства, совпадает по времени с тем переворотом, в ходе которого контроль над империей был передан де-факто в руки военных. Последние, осознав свою определяющую роль, не видели больше никакой преграды своим притязаниям, тем более что сами являлись арбитрами высшей власти. Постепенное проникновение варваров в армию открыло им доступ к гражданству, карьере и более высоким чинам. Со временем формируется непреложная солидарность варваров, несмотря на соперничество, которое противопоставляло различные племена и вне этнического сознания. Империя успешно использовала в своих интересах разногласия между потенциальными соперниками, делая невозможным всякий компромисс. Процесс ассимиляции, который мы набросали в общих чертах, породил новую ситуацию и проблемы, решение которых больше не могло откладываться. Зарождение на границах самой империи владычества гуннов усугубило происходящее. Натиск на Запад этого дикого, отсталого народа, возглавляемого вождями насколько предприимчивыми, настолько же и жестокими, привел к подчинению оседлых и кочевых групп и племен Восточной и Центральной Европы. Гунны создали настоящую территориальную империю и беспрестанно грабили римские земли, требуя выплаты тяжелой дани золотом и препятствуя набору наемников из варваров. Впервые, хотя это положение было зыбким, варварский мир предстал компактным, сильным и грозным противником. Закат гуннского господства не решил проблемы; напротив, этот упадок соответствовал кризису, который противопоставил, практически разделив внутренние территории Европы на две части, сторонников и противников интеграции варваров, которая казалась единственной альтернативой ассимиляции. Военачальник Аэций, который оттеснил Аттилу на Запад, на самом деле был одним из защитников варваров; военные были ярыми сторонниками политики интеграции, как чуть раньше Стилихон, тем более что сами предводители племен, опиравшиеся на свои армии, были необходимы империи и вот-вот должны были начать играть первую роль в ее политических и военных делах. История IV–V вв. изобилует именами и лицами этих предприимчивых, ловких предв'одителей, которые занимали главные посты в обоих мирах одновременно. Каждый вел личную политику, которая не обязательно соответствовала политике того или иного народа, но способствовала аннулированию практически всякого различия между «внутренним» и «внешним» — понятиями, ставшими чисто формальными. В самой структуре поздней империи, направленной на то, чтобы свести все проблемы к узкой среде двора, на уровне высоких сфер государства проявилась оппозиция варварам. Она связывалась с потоками, благоприятствующими возвращению к греко-римской культуре и классицизму, отныне лишенному всякого внутреннего смысла. Так, ссора по поводу статуи Победы странным образом смешалась с усилиями, направленными на вытеснение варваров. Старая сенаторская аристократия начала борьбу против новых элементов, которые искали опоры, с одной стороны, в христианской идеологии, а с другой — в силе варваров. Впрочем, политика Константина I практически разрушила низшие классы к выгоде высших классов, крупных собственников и сановников, и трансформировала римское общество, некогда очень разнообразное, в сообщество подчиненных, управляемых тесным меньшинством, во главе которого стоял император. Именно в недрах этого меньшинства нужно искать непосредственных виновников ситуации, которая ускорила распад империи, по крайней мере западной ее части. Вопреки названию invictissimi,[60] которым любили похваляться императоры, большая часть Европы оказалась во власти варваров, под одновременным воздействием внешнего давления и внутренней политики военных предводителей. Дата 476 г., — когда Одоакр во главе многообразного формирования заставил последнего императора Западной империи сложить регалии и провозгласил самого себя rex gentium, королем варваров, которые обосновались на Апеннинском полуострове, — остается ценным ориентиром в истории древнего мира.