Армагеддон был вчера - Генри Олди

Машина заурчала, точь-в-точь как Миня, когда ему дашь рафинадику, и навозным жуком уползла в подворотню. Рокот удаляется. Тишина.

Пожав плечами, я все-таки добрался до распечатанной колоды иконок и выудил наружу священномученика Киприана вкупе с Пантелеймоном-целителем. На всякий случай. Хуже не будет. Ишь, Ерпалыч, друг ситный — а образки-то дорогие, на меловке, и полиграфия знатная, полноцветка! Такие лишь в соборных киосках продаются. Щеголь ты, старичина… где тут у тебя, верней, уже у меня, спички? Ага, вот… Запалив свечки, я сунул их в специальные подставки перед зажимами для образков и собрался было «баю-бай». Луна плеснула в просвет горсть серебра, двор за окном вспыхнул умирающим фейерверком; и вновь серый силуэт замаячил близ теплоцентрали. Собака? Я пригляделся. Человек. Вроде бы человек. Силуэт наклонился, длинные руки зашарили в грязи — аккуратно, осторожно, словно опытный археолог откопал наконец заветный черепок и теперь намеревался выколупать его из плена веков, не повредив и краешка.

Если б кто знал, как мне все это надоело!

Что именно, Алик?

Все.

Иду спать.

2

…это «ж-ж-ж» неспроста! — сказал Винни-Пух.

Я потянулся, хрустя всем своим бедным скелетом. И снова услышал: жужжание. Тихое, вкрадчивое. Это «ж-ж-ж»…

Проклятье!

Дверь!

Дома у меня замок английский, хлопнешь дверью — он и закроется. А здесь еще и ручку вертеть надо — вот и забываю вечно запереть. Так и спал нараспашку. Заходите, люди-нелюди добрые…

Прокравшись к стенной нише, я сунулся внутрь, стараясь не скрипнуть лишний раз, и вскоре стал счастливым обладателем молотка. Цельнометаллического, с гвоздодером вместо обушка и длиной в локоть. Хорошая штука. Успокаивает нервы. Подумав, я прихватил еще и парочку «дротов», сунув их сзади за резинку пижамных штанов.

Теперь можно и в коридор.

Еще с полминуты я тупо стоял в коридоре, уставясь на входную дверь.

Запертую.

На два оборота.

Ж-ж-ж… это из ванной комнаты.

Я подкрался поближе. Ладони мигом вспотели, молоток скользким угрем заворочался в руках, норовя вывернуться… Свет. Свет из ванной. Там кто-то есть! Живой и жужжит. Ну, сейчас он у меня дожужжится!..

Вперед!

Всю свою злость, все раздражение беспокойной ночи, всю память о встрече с Месяцем-из-Тумана я вложил в этот пинок. Дверь распахнулась с болезненным хрустом, гулко ударившись о кафель стенки, я взмахнул молотком, поскользнулся на мокром линолеуме…

Очень болела спина. И еще — ниже спины, куда едва не воткнулся один из спасительных «дротов». Молоток, предварительно треснув меня по коленке, лежал рядом.

Касаясь гвоздодером стоптанного шлепанца на босой ноге, покрытой у щиколотки синими пятнами.

Шлепанец ловко притоптывал.

— Хрен ты старый, — собственный голос показался мне чужим. — Хрен ты… старый…

— Здравствуйте, Алик, — жизнерадостно сказал Ерпалыч, выключая электробритву. — Рад вас видеть.

Жужжание стихло.

3

Сидя напротив и по-бабьи подперев щеку ладонью, я с умилением следил, как Ерпалыч пьет чай. Вприкуску. С печеньем. Вот он макает печеньице в ароматный кипяток, внимательно разглядывает насквозь промокшее лакомство — и отправляет в рот.

Загляденье.

Я и не подозревал, что так соскучился по этому психу. Жив, курилка! Жив…

Перцовки, что ли, сходить ему купить?

— Вы даже не представляете, Алик, до чего я истосковался по нормальной человеческой пище! И вообще… по нормальному образу жизни. Ладно, об этом после. М-м, вкусно! Почему я раньше никогда не замечал, что печенье с чаем — это прелесть?! Пища богов! Вы понимаете, Алик… кстати, вы успели прочитать мое послание? — Я киваю. — Это славно… это очень даже славно. И что скажете? Впрочем, нет, мы гурманы, мы неторопливые знатоки, мы начнем с другого: скажите, пожалуйста, Алик, что вы делаете в моей квартире?

Радость уменьшается вполовину. Я начинаю чувствовать себя Идочкой, униженной и оскорбленной Идочкой. «Только что ж я теперь… куда я теперь?! С работы выгнали, жить мне негде — а тут еще и привод влепили! Все из-за вас и из-за дружков ваших, и зачем я только с вами связалась?.. Выкинут на улицу, на мороз…» Выдать этому гурману, что ли, от души?

Или матюгальника вызвать?!

— Живу я здесь, Ерпалыч. Вашими, так сказать, молитвами.

— Живете? И давно?

— Недавно. Как ты, благодетель мой, пропал пропадом, да как архары меня мордой в пол ткнули — с тех пор и живу. Хозяев Дожидаюсь. Мне вещички сразу собирать или можно обождать, пока барин чаек свой допьет?

— Какие вещички, Алик? Живите, живите, хоть навсегда вселяйтесь — я только рад буду! Просто… как бы это вам объяснить, Алик?.. Просто я не все помню. Вернее, помню, но не совсем обычно… А что это вы все в окошко коситесь? Ждете кого?

Я достаю сигарету. Чиркаю спичкой.

— Сват-Кобелища выглядываю, — отвечаю. — С ночи ушел, гад, и по сей час нету…

— Сват-Кобелище? Это ваш друг?

— Брат родной. Собака это моя… приблудная. Еще с той, с моей квартиры. Потом сюда вот за мной прибежала. Пора б вернуться с прогулки. Говорят, в городе в последнее время собаки исчезают…

Ерпалыч смущенно отставляет чашку с чаем в сторону.

— Понимаете, Алик… тут такое дело… короче, пес ваш вряд ли вернется.

— Эт-то еще почему?! Жрать захочет, вернется, как миленький!

— Ну, тут вы правы… просто я уже вернулся.

Дальше я слушаю, не перебивая.

— Понимаете, Алик, раз вы здесь, и явно не первый день — значит, кое-что вы уже поняли. Не все, конечно, и не так, как мне хотелось вначале… впрочем, шоковый метод не самый худший. Многие азиаты это прекрасно знали, да и одни ли азиаты? Вы ведь, Алик, — не обижайтесь, ради всего святого! — вы ведь мальчик из благополучной семьи. Был раньше такой ярлык у педагогов… Возможно, оно и к лучшему, что сперва мордой по дерьму. Если абстрагироваться от того прискорбного факта, что морда своя, не казенная, а дерьмо шибко вонючее.

Хотя я отвлекся.

Завидую я вам, Алик. Вы — существо редкое, вы способны представлять невообразимое и воображать невозможное. А в наших с вами условиях, когда небыль становится былью просто так, без грома и молнии, в обеденный перерыв… Я еще когда в НИИПриМе штаны просиживал, одну любопытную теорийку у моего старичка-эрудита — вы его, Алик, знаете как Деда Банзая — выпытал. Он полагал, что в любой мифологической реальности есть практически любые вакансии, кроме одной. Кроме писателя-фантаста, способного снять печать с окружающей реальности, воображением выйти за рамки представимого; а вы, Алик, только представьте себе рамки представимого для аборигена такой реальности — уж простите за тавтологию! Или лучше поясню на примере: Орфей, Боян-Златые-Струны или менестрель при дворе короля Артура сочиняет о несуществующем! Не о богах-героях, не про эльфов-гномов! — это ведь для Орфеев с менестрелями бытовка, чуть ли не повседневность! Скажем, сагу о мире, где между панельными многоэтажками ездят по рельсам трамваи, — и даже слово такое забавное сам придумывает: «трамваи»… не «виманы» индийские, не печку-самоходку по щучьему велению, а (вслушайтесь!) — тра-а-амваи-и-и! Смеетесь?