Иди куда хочешь - Генри Олди

В ответ сутин сын медленно стащил с головы высокий шлем с чешуйчатыми нащечниками.

Кажется, Черный Баламут все еще продолжал что-то говорить, предлагать, уговаривать, но вот он в упор взглянул на улыбающегося Карну.

И осекся на полуслове.

В первое мгновение Кришна не поверил своим глазам. Он смотрел — и не верил, не хотел верить, сопротивлялся всем существом, пауза затягивалась, проклятый сутин сын улыбался…

Наконец Черный Баламут тряхнул головой, словно отгоняя наваждение. К рукам Карны, частично скрытым воронеными наручами, он даже не стал присматриваться — нетрудно было догадаться: доспех постигла участь серег.

— Дурак! — Прекрасное лицо Черного Баламута на миг стало уродливым, чувственный рот отвердел, и лошади заржали от боли: стрекало прошлось по их спинам, а поводья удержали на месте. — Ах, дурак… Оставайся здесь! Сдохни! Ты даже не знаешь, чего лишился, тварь земная!

Сквозь презрение в голосе аватары Опекуна пробивались недоумение и растерянность.

— Знаю, Баламут. Знаю. Видишь, иногда легче самому освежевать себя, чем примерить диадему владыки. А теперь — убирайся! Я не хочу тебя видеть.

— Может, ты еще и проклянешь подлого Баламута?! — Сегодня собственный голос плохо слушался Кришну, и издевка выворачивалась наизнанку, превращаясь в страх. — Ну, давай же: «Если есть у меня духовные заслуги…» Я жду!

— Проклятие — оружие отчаявшихся, Кришна. Нет у меня духовных заслуг, нет и отчаяния. К чему мне проклинать тебя — ты сам себя проклял! Ступай и живи с этим!.. И поверь мне: еще минута, и я без всяких проклятий убью тебя, убью просто и безыскусно, прямо сейчас, на глазах у всех!

Черный Баламут молча хлестнул лошадей поводьями, разворачивая колесницу на месте, — Карна оценил искусность маневра. И все же Кришна не выдержал, обернулс через плечо:

— Но почему?! Почему не мне?! Если ты все равно отдал…

— Ты тоже не ответил мне на один вопрос, Баламут. Теперь мы квиты. Прощай. Поле Куру ждет нас.

По равнине Курукшетры, пожирая пространство, словно время, то ничтожное время, которое еще оставалось до начала Великой Бойни, неслась прочь колесница Черного Баламута. Карна смотрел ей вслед и думал, что Кришна — все-таки бог, хочет он того или нет.

Громовержец тогда тоже не смог понять — почему?

7

ОСУЖДЕНИЕ

Грозный сказал:

— А этот неизменно любимый твой друг, о царь, который всегда подстрекает тебя на битву с добродетельными родичами, этот низкий и подлый хвастун Карна, сын Солнца, твой советник и руководитель, этот близкий приятель твой, надменный и слишком вознесшийся, отнюдь не является ни колесничным, ни великоколесничным бойцом! Бесчувственный, он лишился своего естественного панциря! Всегда сострадательный, он также лишился своих дивных серег! Из-за проклятия Рамы-с-Топором, его наставника в искусстве владения оружием, и слов брахмана, проклявшего его по другому случаю, а также благодаря лишению боевых доспехов своих он считается, по моему мнению, в лучшем случае наполовину бойцом!

Дрона сказал:

— Это именно так, как ты сказал, о могучий! И сказанное никак не может быть ложно. Перед каждым сражением он бахвалится, но когда доходит до дела, его видят отвратившимся от участия в нем. Сострадательный не ко времени и нерадивый в большинстве случаев, Карна из-за этого является, по-моему суждению, только половинкой колесничного бойца!

Услышав эти слова, сын возницы с широко раскрытыми от гнева глазами сказал Грозному, уязвляя его словами точно стрекалом:

— О Дед наш, хотя и невинен я, все же ты из неприязни ко мне терзаешь меня упреками на каждом шагу. И я понимаю ваш замысел с сим белобородым Брахманом-из-Ларца! Один я уничтожил бы силы Пандавов вкупе с вождями, но мужи Совета не желают гибели родичей!.. Да будет так! Грозный назначен в предводители войск, а заслуги всегда приписываются военачальникам, но никоим образом не рядовым воинам. Поэтому я вовсе не стану сражаться, пока здравствует сын Ганги! Но когда Грозный будет повержен, вражеские махаратхи узнают мощь сутиного сына…

Тысячи лет подряд сказители будут повторять друг за другом эти слова, не изменив даже запятую, на память цитируя «Великую Бхарату», и слушатели станут внимать, повторяя про себя:

— Это именно так, как ты сказал, о могучий. И сказанное никак не может быть ложно… не может… ложно…

Слушатели побоятся спросить у многомудрого пандита: почему же книги сказания сказаний, книги повести о победе добродетельных Пандавов над злокозненными врагами называются по именам Кауравских воевод — «Книга о Грозном», «Книга о Дроне», «Книга о Карне»?!

Слушателям будет очень хотеться хоть на миг увидеть все своими глазами.

И встать на Курукшетре плечом к плечу с теми или другими, даже если это будет последнее, что случится в их жизни.

КНИГА ПЕРВАЯ

ИНДРА-ГРОМОВЕРЖЕЦ ПО ПРОЗВИЩУ ВЛАДЫКА ТРИДЦАТИ ТРЕХ

Бали сказал:

— Раньше, о Индра, пред моим гневом все трепетало, Нынче же я постиг вечный закон сего мира.

Раз уж меня одолело Время, чтимого владыку гигантов, То кого иного, гремящего и пламенного, оно не одолеет?!

Тебя также, царь богов, Многосильный Индра, Когда придет час, угомонит могучее Время, Вселенную оно поглощает, поэтому будь стойким!

Ни мне, ни тебе, ни бывшим до нас его отвратить не под силу…

Зимний Месяц Магха, 29-й день

ДОСПЕХ С ЧУЖОГО ПЛЕЧА

Проникшийся величием сказанного здесь никогда не вкушает скоромного, к супруге приходит только в положенное для зачатия время, соблюдает пост и ест лишь по вечерам! Но и при нарушении законов людских и человеческих лишь одна строка из сего святого писания дарует небо и освобождает ото всех грехов! Вспоминайте же нашу мудрость всегда: во время приема пищи, в час сношения с супругой и в суетный миг ловли барыша — да будет вам благо!..

Глава III

ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЬ ГОСПОДА

1

… И сотряслось Безначалье. Небо плакало камнями, созданными из грешных помыслов, покрытые слизью волосы прядями свисали вниз, щекоча язвы Прародины, однокрылый, одноглазый и одноногий перепел, воцарясь в зените вместо солнца, изрыгал дурно пахнущую кровь. Метеоры рвали горизонт в клочья, и кровавые ошметки громоздились погребальным курганом, чтобы вновь и вновь лопаться распоротым чревом, выплевывая наружу требуху Мироздания. Волны Предвечного океана сшибались рогатыми быками, слонами в течке, чьи виски давным-давно лопнули от переполнявшей их мады, брачный танец их походил на блуждание слепых гор, и пламенные стрекала перунов лишь ярили исполинов, заставляя убыстрять пляску «мертвецкого кола».

Костяная ваджра каменела в кулаке, стряхивая брызги молний с каждого зубца, космы накидки плевались зеленоватыми искрами, сошедшими с ума светляками, пеной конца света, — мерцание это заставляло дальний берег биться в истерике, исходя лавинами озноба. Снег шел, чтобы сразу растаять и стечь белесым гноем, ливень закипал на лету: все три мира смешивались в одно безнадежно исковерканное целое, быль становилась небылью, правда — ложью, и даже ярость Крушителя Твердынь не могла быть полностью уверена в том, что она

— именно ярость, именно Крушителя и именно Твердынь.

Эра Мрака заканчивалась, не успев начаться.

Тысячи голов Опоры Вселенной исходили надрывным шипением, костяные гребни их обугливались от ласки молний, и могучие извивы чешуйчатой плоти…

Так вот, всего этого не было.

Молний, ярости, светопреставления — не было.

Совсем.

Понурясь, я тихо брел себе без смысла и цели по свинцу Прародины, над которым всего три дня назад бился с огненной пастью: шаг, другой, третий, тридцать третий…

Владыка Тридцати Трех шагов.

И все мне казалось: рядом идет высокий воин, упрямый сутин сын, понимавший свободу иначе, чем понимаем ее мы, суры-небожители. Нас ведь амритой не пои — дай сыграть в блестящие камушки, каждый из которых беззвучно кричит:

— Не трогай меня!.. Пусти, сволочь!

Теперь я уже не мог сказать: «Мы смотрим — они живут. Божественные бирюльки — и смертная правда. Молния из земли в небо. Клянусь Судным Днем! — мы похожи не более…» Теперь это было бы ложью. Теперь это «они» упрямо превращалось в «мы», и разорвать нашу связь было гораздо сложнее и болезненнее, чем содрать приросший к коже доспех. Прав был Брихас, когда отсоветовал мне брать панцирь среди прочих даров вспахтанного океана… трижды прав. Панцирь и серьги. Коварные игрушки времен, о которых разве что Брахма в состоянии сказать: «Да, помню…» — и то соврет.