Знак Берендея. Язык до Китежа доведет - Дмитрий Хорунжий

— Изначально это и не песенка вовсе. Вот, послушай, — эльф взял лютню и заиграл.

Знакомая с детства мелодия в его исполнении зазвучала совершенно по-новому, и я вдруг с удивлением уловил в ней явный вальсовый размер на «раз-два-три, раз-два-три».

— Слушайте, да это же самый настоящий вальс!

— Он самый, — подтвердил Мидя, ни на миг не бросая игры. — Если хочешь знать, нам на культуроведении рассказали, что «Козлик» из вашего мира пришёл. Давненько, правда, около двух веков назад. Кто-то из эмиссаров ноты привез.

— Ноты? Правда? А я был уверен, что песенка народная, на слух передавалась.

— Она просто ушла в народ, — влезла Бася. — А автор у неё есть. Кстати, по непроверенным слухам — композитор в вашем мире довольно известный. Жаль только, умер молодым. Говорят, его конкурент отравил, из зависти.

— Это ты что, о Моцарте? — С удивлением сообразил я.

— А о ком же? — Киса довольно потянулась. — О нём, единственном и неповторимом. Талантливый был парнишка, в нашем мире частенько бывал. Во сне, правда, но бывал. Тут и вдохновение своё черпал.

— Чудеса, да и только. Вот ведь что выходит: полез я в чужой мир, плохо зная свой собственный… А он тоже ещё может удивить!

Закончив игру, Мидавэль забросил лютню за спину и вскочил на лошадку.

— Нужно ехать, пока дорога свободна. — Он вздохнул и проворчал: — Лучше бы мы днём отдыхали, а ночью двигались, как раньше. И спокойнее, и безопаснее.

Что же, возможно, он и прав. Если честно, я даже затрудняюсь вспомнить, когда мы сменили режим. Кажется, после ночёвки в «Рогатом Волке»…

Часов до шести ехали практически без остановок. Движение замедляли только деревушки да хутора, льнувшие к тракту. Приходилось притормаживать, чтобы не передавить шустрых кур с наклонностями Анны Карениной или важных, надутых гусей с дурным характером.

Когда солнце зависло над верхушками деревьев, Ваня вдруг забеспокоился.

— Сень, будь другом, давай свернём туда, — он указал на накатанный лесной просёлок.

— Зачем? — Не понял я. — Тебе приспичило?

— Да нет, не потому, — Дурак мотнул лохматой головой. — Видишь, за кустами на холме кресты торчат? Там погост, кладбище. А вон, гляди, и церковка виднеется. Я её купол давно углядел.

— Ну, углядел, и что?

— Так мы ведь ночью едва не сгинули, чудом выкрутились, петух бодай. Как любила говорить моя бабуля, «коль мог сдохнуть, да не сдох — помогал тебе сам Бог». Вот и надобно поблагодарить Всевышнего за спасение. Свечечку там поставить али молебен какой заказать…

— Нужно — значит, поблагодарим, — я коротко просигналил Мидавэлю и свернул с тракта в лес. Хоть себя верующим и не считаю, но к чужим убеждениям отношусь с уважением. — А ты, Иван Иваныч, выходит, православный?

— На том стоим, — мой спутник выдернул из-под ворота вышиванки простой железный крестик на крепком кожаном шнурке. — Вот, батя выковал, своими руками.

Я только головой покачал. Но, вовремя вспомнив, что Ванин предок был бурсаком-философом из Киевской духовной семинарии, удивляться перестал.

Старый, поросший травой просёлок петлял меж древних дубов и дремучих елей, и вот за стволами замелькали зелёные могильные холмики и кресты. Десятки, сотни крестов, разных по форме, цвету и размеру.

Чуть дальше, на открытой полянке, возвышалась старая, тёмная от времени деревянная церквушка с узкими стрельчатыми окошками и высоким закруглённым куполом. Я когда-то видел подобную в Переяславском Музее народной архитектуры.

Чуть в сторонке от церкви раскинулся скромный огородик, а у самого леса за высоким глухим забором одиноко белела хатка под камышовой крышей. Наверное, жилище священника.

«Уазик» с протяжным скрипом затормозил прямо напротив высокого церковного крыльца.

— Приехали, дружище.

Ваня выпрыгнул из машины и оглянулся на меня:

— Ты как, зайдёшь?

— Почему бы и нет?

Тут и Мидавэль подоспел.

— О! А я-то думаю, чего это вас вдруг в лес понесло? — Он спрыгнул с лошадки и с интересом оглядел церковь. — Красивое строение. Есть в нём что-то возвышенное, неземное. И энергия светлая, добрая.

Из-за угла церкви с лопатой на плече неторопливо выдвинулся рослый бородач богатырских пропорций, похожий на Деда Мороза в молодости. Одежду его составляли лишь просторные синие шаровары с красным кушаком да пара растоптанных сапог с короткими голенищами. В пышной каштановой бороде и длинных тёмных волосах поблёскивала седина, но доброжелательный взгляд, брошенный на нас из-под кустистых бровей, светился молодым любопытством.

— Мир вам, дети мои, — приятным глубоким басом проговорил богатырь. — Радость али беда привела вас в сей дом божий?

Мы промолчали, несколько озадаченные его оригинальным видом. Окинув себя взглядом, мужик слегка покраснел.

— Обождите чуток, сей же час облачусь в одеяние, подобающее сану, — он нырнул обратно за угол, и уже через минуту предстал перед нами в тёмной рясе до пят и с массивным позолоченным крестом на груди. — Вы уж не серчайте на меня за вид срамной. Гостей не ждал, матушке моей в огороде помогал. Я — отец Сергий, поп тутошний.

— Скажите, батюшка, отчего церковь ваша так далеко от людского жилья? — Спросил я.

— И не далёко вовсе, — покачал бородой священник, поднимаясь по скрипучим ступеням на крыльцо. — Здеся рядушком, с версту всего, село большое стоит да хуторов пяток. В лесе этом упокойничков своих схороняют. Сообща на погосте и церковку сию возвели. Проходите, дети мои, — он гостеприимно распахнул перед нами высокую двойную дверь.

Ваня заскочил первым, за ним зашёл Мидавэль, а уже последним — я.

Бася подумала и решила остаться в машине.

Внутри храма, несмотря на жаркий вечер, было свежо и даже прохладно. Приятно пахло ладаном и свечным воском. Со стен и колон из тёмных рам сурово взирали древние лики святых. Высокий потолок покрывала цветная роспись, едва различимая под толстым слоем копоти.

Мне редко доводится бывать в церквях, но от здешней обстановки повеяло вдруг чем-то на редкость родным, домашним и уютным. Давно на душе не было так мирно и спокойно.

Видимо, не один я это почувствовал. Даже Мидавэль, представитель в корне иной культуры, ощущал себя здесь вполне уверенно и умиротворённо.

— Так с чем пожаловали, дети мои? Что привело вас ко мне? — отец Сергий чинно сложил руки на животе, чуть пониже креста, и