Собрание сочинений в десяти томах. Том 10 - Юзеф Игнаций Крашевский

— Да! Это не гордая каштелянша! — сказал мысленно. Но Ягуся и размахивавший палкой доктор уже уходили.

— Кто это? — спросил Ян. — Его жена?

— Нет, дочь, — ответил Тит. — Ведь ты же ее знаешь? Должен знать, кто он?

— Я вижу его впервые и никогда ничего о нем не слыхал.

— Пойдем потихоньку, я тебе расскажу по пути. Но начну с самого главного: наш доктор не доктор по профессии; никто не знает, кто он и чем занимается, и все считают его сумасшедшим.

— Как? Такой нормальный, он был бы…

— Сумасшедший, это так, или так кажется. Весь город в силу его речей, образа жизни, странного костюма признал его единогласно сумасшедшим.

— Что же он такого ненормального наделал?

— Вот слушай. Старая бабушка, которую ты видел из окна, о которой ты мне даже упоминал, некогда здешняя купчиха, имела дочь, в то время еще юную красавицу, Юлию. Это был цветок ее вдовьей жизни, любимое и избалованное дитя, девушка не бедная, но и не богатая, единственный ребенок. Знаешь, что такое подобные дети; это счастливые создания, которых молодость вознаграждает за всю жизнь, так как никто потом не может относиться к ним с таким же сердцем как мать; везде и всегда им будет плохо после райского детства. В то время когда вся виленская молодежь была без ума от красавицы Юлией, которую называли королевой, так она была чудно красива и величественна, в Вильно появился странный субъект, о происхождении которого, роде, национальности даже и материальном положении ходили самые странные слухи, а это всегда означает, что людям ничего не известно. То, что люди обыкновенно прячут в себе, опасаясь, что их обвинят в странностях, он обнаруживал без малейшего стеснения, без раздумья, как это люди будут принимать и толковать. Он говорил правду часто горькую, а иногда столь странно звучащую, что его принимали за ненормального. Его звали доктор Фантазус, но шепотом передавали друг другу, что это была выдуманная фамилия, принятая им, чтобы пустить пыль в глаза. Хотя он и звал себя доктором, но не лечил, не пользовался обыкновенными лекарствами; он говорил, что в человеке никогда не болеет тело само по себе, а всегда лишь в зависимости от души; он прописывал особенное лечение, большей частью нравственного характера, иногда смену климата, какую-нибудь воду, другую квартиру, определенное общество, чтение, церковную службу или т. п. средства.

Языки, которыми мы здесь пользуемся, знал прекрасно; по лицу он как бы казался иностранцем, пришлым. Жил скромно, но никогда не нуждался в средствах: давал бедным, даже попрошайкам. Его принимали в лучших домах, но он предпочитал держаться бедняков, чем обивать барские пороги. Наибольшей его странностью были рассказы и разговор настолько увлекательный, что часто люди, не вполне даже его понимавшие, в невольном восторге, увлеченные ходом его мысли, слушали его речи часами. Можно было сказать, что его слово связывало и приковывало слушателей. Чаще всего он рассказывал о малоизвестных странах: Индии, Китае, Африке, и всегда так, как если б побывал там лично. Хотя бы спросить его о самом затерянном уголке мира, тотчас он начинал самым точным образом описывать его. То же самое было и с историей: всякое событие прошлого он передавал так, как если бы был его свидетелем, с подробностями удивительной точности. Его иногда спрашивали, откуда он их узнал? Он отвечал с улыбкой: "Я там был"… Совсем как в сказке, — поворачивался и уходил, задумавшись. В то время он был молод и красив, вернее — очень привлекателен; он встретился с Юлией и — к великому отчаянию матери — стал у них часто бывать, явно влюбившись и ухаживая. Испуганная мать молилась; Юлия с первой встречи, словно чувствуя, что она ему предназначена, прильнула к нему. Переполох матери и родственников нельзя передать словами. Мать пыталась отвадить авантюриста, но он как бы не замечал этого, входил всегда, когда хотели ему закрыть двери перед носом, и упорно подсаживался к Юлии. Острые словечки, упреки, даже очевидный гнев матери — ничто не действовало. Он на все отвечал вежливо и продолжал свое. Усиленно старались собрать о нем сведения, но за исключением того, что он явился сюда прямо из Астрахани, больше разузнать нельзя было ничего.

Наконец, однажды вечером официально попросил у матери руки дочери; мать дрожала как лист.

— Я уже заручился словом Юлии, — сказал он; — Юлия меня любит, она ни за кого другого не выйдет замуж.

— Но кто же вы? Ради Бога! — спросила мать.

— Я доктор Фантазус, — ответил он. — Я дам Юлии независимое положение, я богат. Остальные сведения обо мне принадлежат одному мне; это тайна, которой теперь раскрыть не могу. О счастье Юлии я буду заботиться, и Бог мне свидетель, что я сделаю для нее все, что в человеческих силах. Что я не недостоин ее по своему происхождению, в этом даю вам слово порядочного человека, а если хотите — поклянусь.

Мать, не зная, что делать, плакала; но дочь своими уговорами добилась у нее обещания, добилась согласия, несмотря на страх, который возбуждал во вдове доктор Фантазус.

После свадьбы молодые переехали в роскошную квартиру; мать в день венчания благословила их, все еще беспокоясь и тревожась за будущее.

Это был не напрасный страх, это было предчувствие. Счастливая совместная жизнь продолжалась недолго. Юлия в момент болезни, давшей жизнь двум сестричкам, опасно заболела, поцеловала сирот и навсегда закрыла глаза. Какой-то лопнувший в груди сосуд сделал всякую помощь излишней. В момент ее смерти доктор исчез из города, и напрасно его искали. Мать Юлии продала движимое имущество и взяла внучек к себе. Ежегодно, в течение около полутора десятка лет, она получала деньги и письмо от зятя. Эти краткие письма были адресованы со всех концов света: то из Испании, то из Татарии, то из Гоа, из Бомбея, из Кантона, из Тегерана, из Отаити, наконец, раз из Лиды — и притом самым странным образом.

Почтовый штемпель свидетельствовал, что он действительно писал оттуда. Не спрашивал о детях, но наоборот, казалось, прекрасно знал, что с ними; в некоторых случаях даже советовал бабушке, что делать, словно знал в деталях положение ее и дочерей. Хотя средств было достаточно, но вдова воспитывала детей скромно, в обстановке, к которой привыкли, и сберегая деньги, так как не ожидала, кем зять вернется и хотела кое-что отложить для внучек, постоянно опасаясь, что получение писем и денег прекратится. Между тем старушка была все ближе к