Новый Мир ( № 12 2009) - Новый Мир Новый Мир

Но дни летят, летят быстрее птиц!

И вот уже в Скутари на погосте

Чернеет лес, и тысячи гробниц

Белеют в кипарисах, точно кости.

И прах веков упал на прах святынь,

На славный город, ныне полудикий,

И вой собак звучит тоской пустынь

Под византийской ветхой базиликой.

И пуст Сераль, и смолк его фонтан,

И высохли столетние деревья...

Стамбул, Стамбул! Последний мертвый стан

Последнего великого кочевья!

Собаки не протестуют, помнят, чье мясо съели, стоически вылеживаются.    Что касается опустевшего сераля — в переулках севернее улицы Истиклаль процветает современная индустрия развлечений, основанная опять-таки нашими лаокоонихами-«наташками». Остановившемуся несколько лет назад в отеле Перы поэту К. сразу же была предложена «русская девушка». «Вот если бы турецкая…» — ответил он. Контакт оборвался [17] .

П. Вайль, описывая в «Гении места» личные впечатления от Стамбула, из двух «гениев» предпочтение отдает Бродскому, а не Байрону: «Свидание на площади Галатасарай, в центре Перы. К молодому человеку подходит девушка в традиционной одежде — платок до бровей, балахон до пят. Он левой рукой показывает ей с возмущением часы, а правой коротко бьет в челюсть. Зубы лязгают, время сдвигается, пара под руку отправляется по проспекту Истиклаль». Не думаю, чтобы это были стамбульцы с их сегодняшним уровнем «космополитической лояльности». Скорее всего приезжие из глубинки — анатолийской или европейской (в Европе турки, насколько я понимаю, живут замкнутыми, с отчасти остановившимся временем общинами). Когда я ехал по Стамбулу в переполненном трамвае и на освободившееся место моя спутница усадила меня, сама отказавшись сесть, то сидевший напротив турок средних лет, быстро оценив внимательным взором ситуацию, встал и весьма настойчиво усадил ее на свое место.

Проходим мимо Галатасарайского лицея (турецкого аналога Итона), британского и российского (где служил еще Константин Леонтьев) консульств, заходим в Музей Перы. Здесь выставка английской ориенталистской живописи XIX века. На фоне портретов Байрона и прекрасных одалисок, пейзажей и баталий особенно запомнилась картина «Укротитель черепах». Мужчина с благородной бородой, в красном халате и чалме, сжимая в руках дудочку и забросив за спину миниатюрный барабанчик, внимательно наблюдает за окружившими его черепахами с воздетыми вверх головами. Достойная ориенталистская реплика в адрес чисто европейской линии Лаокоона.

К концу дня силы были почти исчерпаны, но я, преодолевая очевидное сопротивление спутницы, настоял-таки на посещении Музея современного искусства (существующего в Стамбуле лишь с 2004 года — ни старого вокзала, в соответствии с общеевропейской модой, ни заброшенной электростанции не нашлось, и музей разместился в складах порта Каракёя). И змеиное кольцо Стамбула, отвергнув черепашьи утопии как устаревшие, здесь опять замкнулось, можно сказать, окончательно, щелкнуло, как наручники на руках героя антитурецкого фильма Алена Паркера «Полуночный экспресс». Собственно, их было только три — картины, в которых стены Феодосия (а какие еще?), сжимаясь в кольца, устроили воистину змеиную авангардную пляску на просторах мегаполиса, среди множества интересных, а может быть, и нередко вторичных образцов турецкого авангарда. Это городской ландшафт без названия работы Мустафы Оразана (Mustafa Orazan), где кольца стен напоминают одновременно и карусель, и электропилу для промышленной ликвидации воспетых Дали комплексов, и две картины живущего в Нью-Йорке Эрола Айяваса (Erol Yavas) — «Падение крепости» («The fall of the castle») и «Слава победы» («The glory of victory»).

«Стенная» живопись складывается в своеобразные стено-метаморфозы, сознание циркулирует в этих головокружительных превращенных формах, возвращаясь в итоге к исходному пункту. Кажется, что сами вещи приобретают при этом опыт головокружения. Айявас добивается синхронизации символики архитектуры, понятия и цвета. Вводя на других картинах в качестве персонажа камень Каабы, он выбирает в качестве сверхцели каменных метаморфоз художественный синтез трех главных религий (христианства, ислама и буддизма).

Произрастание монетки, или Кто заглянет под крышку турецкого ноутбука?

Боспор на протяжении многих столетий играл роль защитных стен Константинополя. Четвертый день был посвящен дворцу Долмабахче — султанской резиденции со времен Крымской войны, роскошный азиатский Версаль, в котором самый популярный художник — Айвазовский, и азиатской части Стамбула, куда отправились на рейсовом катере. Особняки прибрежной части азиатского Стамбула имеют, пожалуй, более европейский вид, чем противоположная, напоминая берлинский Грюнвальд (где, между прочим, разместилось посольство Турции).

«Стамбул раздавят, но не таков Арзрум», — пророчески предрек Пушкин в «Путешествии в Арзрум» сущность турецкой революции Ататюрка, уход государственного центра вглубь анатолийской Турции (хотя новой столицей стала Анкара, а не Эрзрум, переносить столицу в столицу турецкой Армении тогда было бы все равно что переносить столицу советской России в Киев после голодомора). Последние годы аскетичный Ататюрк прожил во дворце Долмабахче, где и умер в 1938 году. В давке при прощании с вождем погибли всего десять человек (думаю, читателю ясно, что слово всего имеет тут сугубо компаративистский смысл, указывающий не на меньший, сравнительно с российским вождизмом, масштаб народного почитания, а на лучшую организацию похорон и большую внутреннюю дисциплинированность ощутивших нужду в прогрессе масс, ставших опорой режима «демократии на штыках»).

Когда траурный поезд шел ночью по Анатолии, крестьяне выходили со свечами к железнодорожному полотну, чтобы освещать ему путь. Знаковый жест совершил один мальчик, положивший на рельсы монету, а потом показывавший ее всем со словами: «К ней прикоснулся Ататюрк!» Новая Турция как будто бы выросла из этой монетки (как Россия — из укуса от Софии). Пятнадцать лет тело Ататюрка пролежало в Этнографическом музее новой столицы, пока там не был построен едва ли не самый роскошный мавзолей в стиле античного храма.

Томас Венцлова интерпретирует эссе Бродского следующим образом: «Мож­но постулировать пропорцию: Москва относится к Риму так, как Петербург относится к Констан­тинополю. Рим и Москва — старейшие, первичные города, находящиеся в центре соответствующих государственных универсумов и при этом естественно, постепенно выросшие из своей почвы. Константинополь и Петербург — младшие, вторичные города, эксцентрические по отношению к своим универсумам, созданные однократным волевым актом выдающегося реформатора. Оба названы именами своих основателей (в случае Петербурга это имя небесного покровителя Петра, что, впрочем, не меняет дела). При этом в обоих случаях имена эти были заменены на другие, „варварские”. Москва и Рим расположены на суше („на семи холмах” у небольшой реки), Петербург

и Констан­тинополь — на морском берегу. В случае Константинополя речь идет о городе, расположенном на самой границе Европы и Азии и при этом обращенном к той Азии, которую еще предстоит вовлечь в культурный мир Римской империи. В случае Петербурга мы имеем дело с идеально обратной ситуацией: это, как известно, „окно в Европу”, позволяющее азиатской или полуазиатской России приобщиться к Западу (заметим, что в обоих случаях эти „сверхзадачи” оказались невыполненными или выполненными далеко не полностью). В мифологии Константинополя и Петербурга, как недавно указал Ю. М. Лотман, устойчив эсхатологический мотив „невечного города”, который должен быть стерт с лица земли наводнением — точнее, потопом <…> Бродский постоянно держит в памяти сетку уподоблений Стамбула и Ленинграда, один меридиан — более восточный Стамбул слегка сдвинут на запад <…> Поездка в Стамбул оказывается психологическим и метафизическим субститутом невозможного возвращения в Ленин­град, в Россию, в „некрополь” Чаадаева и Ходасевича» [18] .

Интересно, был ли сам Венцлова в Стамбуле? Вероятно, нет: какой поэт удержался бы, чтобы не привести свои личные впечатления в ходе чисто текстуальной интерпретации?

Главной проблемой для Европейского союза является не Россия (с «особостью» которой, как говорится, «все ясно», вопрос о вступлении ее в ЕС в ближайшие годы не стоит), а именно Турция, признавался известный немецкий политолог на VII Всемирном конгрессе «Европа — наш общий дом» в Берлине в 2005 году. Так что теперь Турция, как и ее культурная столица Стамбул, охвачена, подобно Лаокоону, двумя змеями-искушениями — европейским выбором или лидерством в исламском мире.