Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы - Абрам Рейтблат

Еще одна его публикация этих лет – напечатанная без подписи сервильная статья о визите Николая I в Вильну540 – чуть не принесла ему, как он пишет в воспоминаниях, неприятности, поскольку некоторым в Вильне не понравились его описания императорского экипажа и поведения народа. В 1829 году он писал И. Лелевелю: «Положение мое в университете и до сих пор тяжелое. Должен скрываться и остерегаться. Постоянно в тревоге»541. А в 1832 году, после Польского восстания 1830—1831 годов, университет был вообще закрыт. И хотя Лобойко стал преподавать в созданных на основе университетских факультетов Виленской медико-хирургической академии (с 1832 года) и Виленской римско-католической духовной академии (с 1833 года; в последней он был также членом правления), а также входил в Школьный комитет, где отвечал за разработку программ преподавания русского языка, надежда на «налаживание мостов» между двумя нациями оказалась в прошлом. В академиях изучению русского языка и словесности придавалось особое внимание как средству приобщения к русской культуре и, в конечном счете, русификации, и Лобойко оказался очень востребован. Польский историк Л. Яновский даже писал: «Мы располагаем черновиками его [Лобойко] доносов на виленскую молодежь, которые не знаем куда посылал»542, однако ни изложения этих текстов, ни цитат из них он не опубликовал, а местонахождение их сейчас неизвестно. Другой польский историк, Р. Волошиньски, утверждал в 1974 г., что на следы этих доносов «напали недавно советские исследователи, однако результаты их расследования еще не опубликованы»543. Не опубликованы они и по сей день. Со ссылкой на Р. Волошиньского я повторил эти утверждения544, однако в дальнейшем в фонде III отделения никаких материалов, свидетельствующих о контактах Лобойко с этим учреждением, мне найти не удалось. Думаю, что пока нет достоверных фактов, которые могли бы подтвердить подобные подозрения, обсуждение этой темы следует снять с повестки дня.

Для помощи студентам в подготовке к экзамену Лобойко написал в 1833 году «Историю русской словесности»545, во многом революционную для своего времени: он начинал с древнерусской литературы, включил и фольклорный материал (предания, народные песни, пословицы, сказки и т.д.), а о литературе Нового времени речь тут не шла. Лобойко собирался доработать ее, включив биографии писателей, и опубликовать книгу «История российской словесности древней и новой». Вообще планы у него, как всегда, были обширные. В 1835 году он записывал, что собирается подготовить и издать, помимо упомянутой, книги «Библиография российская», «История славянской словесности», «География славянских народов», «Сравнительная грамматика славянских языков», «О российском стихосложении».

Однако ни одну из этих работ Лобойко не завершил. Он признавался Снегиреву: «Принимаюсь всегда за дело сгоряча, от излишнего усилия хвораю и охлаждаюсь. Как трудно уметь располагать своими телесными и умственными силами!»546 Кроме того, преподавание отнимало много времени, в письме Снегиреву от 21 октября 1834 года он сетовал: «Комитеты, заседания, поручения похищают весь наш досуг и едва оставляют нам времени для приготовления лекций. <…> Занимаясь более канцелярскими и школьными делами, я отстаю от словесности». А 26 апреля 1840 года в письме ему же Лобойко писал про «мучительные заседания в академии по делам опасным и продолжительным; комитеты, споры, ревизии, канцелярские бумаги <…> оставляют самую малую часть времени для необходимых учебных занятий»547. Действительно, кроме учебных нагрузок Лобойко время от времени приходилось выполнять поручения местной администрации. Так, виленский военный губернатор Н.А. Долгоруков в 1833 году поручил ему написать работу по истории Вильны, чтобы показать, что «россияне составляли некогда наибольшую часть его жителей и что посему Вильна была столько же русским городом, как ныне Киев и Чернигов». Лобойко, полагая, что «поляки не перестают считать себя древними и коренными жителями Вильны и Литвы <…> [а] сей образ мыслей поляков для общественного спокойствия весьма вреден, <…> употребил все <…> усилия оному противодействовать»548 и, используя редкие книги и рукописи, подготовил исследование «Вильна, столица Западной России и Киевской митрополии»549, которое позднее было опубликовано под измененным заглавием и с сокращениями в «Виленских губернских ведомостях»550. В том же 1833 году попечитель учебного округа Г.И. Карташевский поручил ему (исполняя указание министра народного просвещения) описать оказавшиеся в библиотеке Виленской духовной римско-католической академии рукописи из библиотеки закрытого Виленского университета. К 1836 году Лобойко описал рукописи из этого собрания (их было 132), и каталог вместе с рукописями был передан в Императорскую публичную библиотеку в Петербурге.

Отношение большинства окружающих к Лобойко было положительным. Е. Павлович писал впоследствии, что он был «добрый человек, влюбленный в свою жену, а еще больше, может быть, в ее музыку»551. Эпитет «добрый» тут не случаен; видимо это действительно важная черта характера Лобойко; показательно, что его употребляли в переписке применительно к нему многие современники552. Автор истории Виленского университета Ю. Белиньски писал, что в Вильне Лобойко «был всеми уважаем»553.

В то же время ни репутацией серьезного ученого, ни особыми успехами в преподавании он похвалится не мог. Судя по ряду свидетельств, и в науке, и в быту он нередко воспринимался как человек странноватый, не заслуживающий серьезного отношения. Так было еще в России. В 1821 году, до приезда Лобойко в Вильно, В. Пельчинский писал знакомому из Петербурга, что «Лобойко не злой человек, несколько чудаковатый <…>»554, через несколько лет, в 1824 году, О. Сенковский почти повторил это мнение: «…Лобойко вообще-то превосходный человек, но из-за своей этимологии и корнесловия он сделал себя несколько комической фигурой в этом городе, чему поспособствовали Булгарин с Гречем, оба его приятели; что еще хуже, что и Карамзин знает об этой его комической стороне, в прошлом году я слышал, как он смеялся над этимологией Лобойко <…>»555 В Вильне (что, возможно, было связано с негативным отношением к русским в польской среде, особенно после восстания 1830—1831 годов) критическое восприятие Лобойко усилилось. Учившийся у него Т. Добршевич вспоминал: «Профессор русской литературы Лобойко был скорее предметом шуток для молодежи, чем учителем. Добродушный, слабохарактерный, не осознающий важности своего поста и лишенный профессорского достоинства, он только забавлял и смешил, но ничему не учил, хотя не лишен был знаний по своему предмету. Впрочем, нужно признать, что только выдающийся и подлинный талант смог бы в то время преподавать с пользой эту литературу»556. Подобную репутацию усиливали влюбчивость Лобойко и его карикатурные попытки модно одеваться. Вначале (примерно в 1823—1824 годах) Лобойко выбрал объектом своих ухаживаний Хлевиньскую и «все время проводил в Одахове у матери возлюбленной»557, после нее (примерно в 1826—1827 годах) в схожей роли выступала Людвика Снядецкая (за ней ухаживал и будущий великий польский поэт Юлиуш Словацкий, тогда студент Виленского университета, учившийся у Лобойко), причем, чтобы понравиться ей, Лобойко, как пишет Л. Яновский, ссылаясь на неопубликованные письма И. Онацевича, «ездил верхом, не подозревая, что выглядит комично»558, а его ухаживания широко обсуждались в Вильне. Но в 1828 году он уже был помолвлен с певицей Евгенией Контской559, а в 1829 году женился на уроженке Митавы Генриетте (Андреевне) фон Клонман560.

Но отмечали мемуаристы не только производимый Лобойко комический эффект. Учившийся у него М. Малиновский называл его в своих мемуарах «большим невеждой, которому казалось, однако, что он сумеет распространить среди литвинов любовь к стихам русских классиков. Лобойко пренебрегал Пушкиным, но, как идолопоклонник, отдавал почести Державину»561. Аналогичным образом оценивал знания Лобойко профессор ботаники Виленского университета С. Юндзил, которой писал в своих воспоминаниях, что Лобойко, «человек спокойного характера и примерных нравов, однако ограниченных способностей и слабой заинтересованности русским языком и литературой, мало в них продвинулся»562. Для оценки знаний Лобойко сами цитируемые мемуаристы не обладали достаточной компетентностью, но можно предположить, что это отголоски распространенных в виленской среде мнений.