Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы - Константин Михайлович Симонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мег (смеясь). Его хватит от злости удар.
Смит. Удар? Нет, он не таков. Злость только укрепляет его организм. Говорят, когда в тридцатом году он обанкротился, у него от злости вдруг прошла подагра, и прошла навсегда, и он уехал ловить рыбу во Флориду. А через два месяца вернулся и все начал сначала. Вот. А тут маленькая неприятность с маленьким служащим.
Мег. Положим, неприятность большая.
Смит. Но служащий маленький. Тем хуже для него. То есть для меня…
Пауза.
А помните, Мег, как пятнадцать лет назад я впервые пришел в вашу маленькую редакцию на Астор-Плейс? Только что из колледжа, молодой, счастливый и честный.
Мег. Вы и сейчас честный.
Смит. Сейчас? Да. Почти. Но тогда я был молод, и мне казалось, что можно быть счастливым и честным одновременно.
Мег. А сейчас вы несчастны?
Смит. Очень. Я уже не в том возрасте, когда еще можно высмеивать заурядное счастье иметь жену, дом, чековую книжку. Мне трудно думать, что через десять дней я собственными руками разрушу все это, как карточный домик.
Мег. Может быть, еще как-нибудь обойдется?
Смит. Может быть… Кстати, тот «паккард», на котором вы приезжаете сюда, он тоже в рассрочку, как и все остальное, впрочем.
Мег. Но жена не в рассрочку.
Смит. Да, жена не в рассрочку. А впрочем, не знаю. Ничего не знаю.
Мег. Гарри, вы негодяй. У вас хорошая жена, она вас любит.
Смит. Да, меня она любит, но я еще не знаю (хлопает рукой по стенограмме), как она отнесется к автору этой книги. Я сейчас сам лишаю ее того счастья (обводит глазами комнату), которого она так долго ждала и за возможность которого наконец она полюбила меня, может быть, больше, чем за все остальное. Я не смогу даже упрекнуть ее, если она уйдет от меня. Я обманул ее.
Мег. Она не уйдет от вас, Гарри. От вас, такого, каким вы были в молодости и каким опять стали сейчас, нельзя уйти.
Смит. Не знаю. Если бы я мог это знать.
Мег. Скажите ей всю правду о книге. Сегодня же.
Смит. Ни за что. А вдруг – нет? А так еще десять дней тихого счастья. Нет, пока этого никто не должен знать, кроме вас, мой старый, мой маленький, мой смешной лохматый друг.
Пауза.
Мег. Я поеду.
Смит. Нет. Останьтесь на час. Пообедайте с нами. Пока в этом еще нет нужды, но Джесси все равно готовит сама, и чудно это делает. Оставайтесь. Я сегодня вдруг проснулся ночью и вспомнил Фрэда Вильямса таким, каким он был когда-то, и нашу с вами газетку, которую враги называли красной, хотя она была всего-навсего честной. Между прочим, вы не замечали, Мег, что все чаще слово «красный» становится синонимом честного?
Мег. Вот кончите книгу, и вас тоже снова назовут красным. Это не так плохо, Гарри. Много миллионов людей в Америке будут за вас. У них нет права голоса в наших газетах, но они молча будут за вас. Да.
Смит. Да. Боюсь только, что это прилагательное «красный» сильно сократит мои доходы. Черт меня дернул послушаться Джесси и купить в рассрочку этот большой дом вместо маленького, и сразу, как хотел я. Был бы хоть дом.
Входит Джесси. Она в фартуке.
Джесси. Ну, кончили? (Подходит к Смиту, целует его.) Устал?
Смит. А ты?
Джесси. Я – очень. С этим яблочным пирогом, как говорит Морфи, дьявольская возня.
Смит. А как Боб, проснулся наконец?
Джесси. Кажется, да. Во всяком случае, полчаса назад кто-то фыркал и чертыхался в ванной.
Смит. Я просил Мег пообедать с нами.
Джесси. Очень рада. Я просила ее вчера, но она не осталась.
Мег. Вчера надо было за вечер расшифровать двадцать страниц.
Джесси. Хоть бы вы уговорили его почитать мне.
Смит. Я нарочно сказал Мег, чтобы она оставляла все расшифрованное в Нью-Йорке. Сейчас – только вперед. Когда кончу, прочту все сразу.
Джесси. Но скажите, Мег, это интересно? Я вам так завидую.
Мег. Да, это очень интересно.
Пауза.
Джесси, когда у вас обед?
Джесси. Через полчаса.
Мег. Я пока приму у вас ванну. Хорошо?
Джесси. Конечно. Возьмите мой халатик, он висит там.
Мег. Спасибо. (Выходит.)
Джесси (заглядывая в лежащую на столе стенограмму). Хорошо идет?
Смит. Ничего.
Джесси. Ну почему ты не хочешь диктовать мне? Честное слово, я не хуже стенографирую, чем твоя Мег, а для меня это было бы такое счастье.
Смит. А для меня такое счастье, что ты можешь наконец не стенографировать, не писать на машинке, что ты можешь привыкать быть просто хозяйкой этого дома. Хозяйкой – и все. И даже этот яблочный пирог – только твоя прихоть, не больше.
Джесси. Ты ничего не понимаешь. (Указывая на стенограмму.) Это тоже была бы только моя прихоть, раз диктуешь ты. Ты. (Целует его.) Нет, ты прав, я бы тебе мешала. (Снова целует его.) Я бы не могла удержаться. (Заглядывает в стенограмму.) Но мне так интересно. Я несколько раз втихомолку заглядывала сюда. Но у Мег другая система знаков, я с трудом понимаю у нее одно слово из десяти. Пока ты спишь, я сама по утрам убираю твой кабинет и ползаю по полу и подбираю твои бесчисленные окурки. Вчера их было сорок два.
Смит (целуя ей руку.) Ну зачем ты?
Джесси. Как зачем? Мне приятно. А потом я отворяю окно и сижу здесь, в твоем кресле, и что-нибудь пою, бормочу себе под нос и думаю о тебе и о том, что бы еще повесить здесь, над диваном, когда ты кончишь книгу и мы опять получим деньги. Здесь надо повесить маленькую хорошую акварель, думаю я. И опять что-нибудь пою и бормочу, а потом иду будить тебя…
Смит. У тебя усталый вид.
Джесси. Я устала от счастья. Я десять раз за день подхожу к этой двери и слушаю, как ты ходишь по комнате, и когда твои шаги приближаются к двери, мне каждый раз хочется высунуться и поцеловать тебя. Но я этого не делаю и тихо стою за дверью. А потом ухожу к себе и опять думаю о тебе. И так до вечера.
Пауза.
Ну разве не хорошо,
