Техно-Корп. Свободный Токио - Виталий Вавикин

– Глупая, наивная девчонка! – сказал он, затем неожиданно стал серьезным и велел убираться.

Шайори и сама почувствовала себя глупой и наивной.

– Я сказал, убирайся! – заорал молодой мастер.

Она развернулась и заковыляла прочь. Вернувшись домой, Шайори закрылась в ванной и, стоя перед зеркалом, попыталась избавиться от эмблемы клана Гокудо, красующейся на ее лопатке. Боль активировала нейронную татуировку, и когда отец Шайори выбил дверь и вошел в ванную, то увидел дочь, по спине которой течет кровь, а в руках зажат медицинский скальпель, купленный в аптеке по дороге домой. Какое-то время отец и дочь смотрели друг другу в глаза.

– Ну давай, – неожиданно сказал Мисору. – Продолжай. Срежь эмблему своего клана.

Это был вызов. Шайори повернулась к зеркалу. Боль пугала больше, чем отец. Рука со скальпелем дрожала. Шайори прижала острие скальпеля к коже и потянула вниз. Рана появилась мгновенно, как и слезы, которые заполнили глаза и покатились по щекам. И причиной слез была не только боль. Причиной было понимание Шайори, что она не сможет сделать это, не сможет изуродовать свое тело, не сможет вынести боль, когда будет вырезать татуировку. Не сможет! Не сможет! Не сможет! Скальпель звякнул, выпав из рук. Шайори уставилась на отца, ожидая, что он рассмеется, но его лицо осталось хмурым.

– Приберись здесь и заставь себя улыбаться, когда выйдешь из ванной, – сказал он перед тем, как уйти.

Шайори осталась одна. Дверь захлопнулась. Дверь в ванную. Дверь в юность. Шайори была одна. Одна в этом мире. Вчера, сегодня – всегда. Она вышла из ванной, нацепив на лицо глупую детскую улыбку. Отец хмуро наблюдал за ней какое-то время, затем удовлетворился покорным поведением дочери и вернулся к своим делам. В доме снова поселился мир. Так прошел этот вечер. Так прошел год.

Оживленный, перенаселенный, пронизанный нейронными сетями и высокими технологиями, Токио умиротворял и беспокоил одновременно. Шайори чувствовала, как это странное восприятие становится ее частью, пробирается в грудь и выжигает там все остальные чувства. Умиротворение и беспокойство.

Шайори не знала, зачем сделала себе вторую нейронную татуировку. Ей было шестнадцать. Она бродила по улицам, взрывающим мозг и чувства нейронной рекламой, увидела тату-салон, обещавший любую услугу нейронного боди-арта за полцены, затем увидела, что салон закрывается через неделю, и вошла в приемную. Девушка-европейка с татуировкой белого кролика на шее устало улыбнулась посетителю. Шайори не знала, что означает этот нейронный кролик. «А может, и не нейронный? – подумала она. – Может, это просто рисунок?»

– Хочешь сделать татуировку? – спросила девушка-европейка.

Вместо ответа Шайори спросила девушку, почему они закрываются.

– Здесь сложная культура, – вздохнула девушка. – В Париже было проще.

– Так вы возвращаетесь в Париж?

Шайори улыбнулась, увидев, как растерянно пожал плечами активированный нейронный кролик на шее девушки.

– Забавно, – сказала она девушке-европейке.

– О! Он умеет не только веселить, – просияла та. – Если активировать его в постели, то этот кролик… Он… Он превращает в кролика меня, понимаешь?

– Не очень, – призналась Шайори и, когда девушка спросила, сколько ей лет, соврала, что уже восемнадцать.

– Странно, – протянула француженка. – Ты что, никогда не была с мужчиной?

– Нет.

– О!

Растерянность француженки заставила Шайори покраснеть. Эта девушка-европейка казалась ей такой… такой… такой нереальной. Словно сон, в реальность которого отчаянно хочется верить. Но сон всегда заканчивается и приходится возвращаться в семью, в клан Гокудо, к отцу…

– Как вы думаете, я могу получить себе такого же кролика? – спросила Шайори.

– Кролика? – француженка задумалась. – Не думаю, что в восемнадцать лет девушке нужен кролик.

– Тогда что, если не кролик?

– Может быть… – француженка нахмурилась. Задумался и ее нейронный кролик на шее. – Может быть, любовь? – спросила она.

– Любовь? – растерялась Шайори.

– Ну да, – беззаботно пожала плечами француженка. – Яркие, сочные чувства. У вас здесь так много крашеных манекенов – синергиков, что немного настоящей любви никому не повредит.

– Чем плохи синергики? – насупилась Шайори.

– Ничем, – француженка снова пожала плечами. – А чем плоха любовь?

– Ничем, – согласилась Шайори. – Только если это не счастье. У моей матери нейронная татуировка счастья. Когда она ее активирует, то становится похожей на синергика.

– Любовь – это не счастье. Любовь – это взрыв, – сказала француженка. – Любовь – это бунт, подчиняющий тело, восстающий против разума. И никакого покоя. Никакого синергетического счастья. Для молодой девушки это то, что нужно. Особенно если она хочет вырваться из-под родительского контроля и начать свою собственную жизнь.

– Собственная жизнь – это хорошо, – согласилась Шайори, прикидывая, хватит ли ей карманных денег, чтобы сделать татуировку, не пользуясь счетом отца, чтобы потом он не смог проследить платеж и отрезать руку еще одному мастеру нейронной татуировки.

Но в итоге проблема оказалась не в отце. Проблемой оказался возраст. Француженка проверила идентификационный чип Шайори и сказала, что сможет принять заказ только с разрешения родителей.

– А без родителей никак нельзя? – спросила Шайори.

– Извини, – всплеснула руками француженка, явно потеряв интерес к несовершеннолетнему клиенту. Ее белый кролик на шее сокрушенно вздыхал снова и снова, словно программа просто зависла.

Шайори покинула салон, но перед глазами долго маячил белый кролик и лицо иностранки. И еще идея сделать нейронную татуировку любви. Идея фикс, которую Шайори оберегала и лелеяла больше года, а когда наконец-то стала женщиной, не испытав от близости ничего кроме безразличия, решила, что пришло время воплотить мечту в жизнь.

До восемнадцатого дня рождения оставалось несколько месяцев, но Шайори не хотела ждать. Да и в Токио было много мест, где никто не станет спрашивать возраст, если платишь наличкой. Главное – сделать татуировку так, чтобы отец на этот раз не заметил, никто не заметил, если она не захочет показать сама.

– Никто, говоришь? – спросил нетрезвый мастер, от которого сильно пахло потом и чесноком.

Шайори кивнула и покосилась в сторону друзей мастера – пара немолодых гомосексуалистов, забившихся в дальний угол, шушукаясь в полумраке о чем-то своем. «Хорошо, что я не могу видеть деталей», – подумала Шайори, изучая затертую сальными руками брошюру с татуировками, которые могли сделать в этом салоне. Шайори была нужна только одна – нейронная татуировка любви. В брошюре предлагалось два вида рисунка: сердце и бутон розы. Сердце при активации пульсировало, роза распускалась. Пока Шайори пыталась определиться, нетрезвый мастер перекинулся с друзьями в темном углу парой сальных фраз об их общем друге, из которых Шайори поняла, что мастер тоже гомосексуалист. Потом они заговорили о Шайори в третьем лице, словно ее и не было здесь.

– Хочет тату любви?

– И чтобы никто не видел?

– А деньги-то у нее есть?

– Зачем же тогда прятать тату?

– Ну пусть тогда сбреет волосы. Интегрируешь модуль ей на череп. Потом спрячет все это под прической.

– Или можно на ягодицу.

– Или на ступню.

– Или…

– Эй! – разозлилась Шайори.

Гомосексуалисты смолкли.

– Выбрала рисунок? – спросил нетрезвый мастер.

Шайори протянула ему рисунок розы. Мастер хмыкнул, окинул Шайори безразличным взглядом.

– И куда интегрировать? – спросил он.

– Пока не решила, но только волосы сбривать точно не буду.

– Я разве говорил что-то о волосах?

– Они говорили, – Шайори ткнула пальцем в сторону пары гомосексуалистов.

– Так иди тогда к ним. Пусть они делают тебе татуировку! – разозлился нетрезвый мастер и пресно, с вернувшимся безразличием предложил интегрировать любовь на ягодицу.

– А может, на ступню? – спросила Шайори.

– Любовь на ступню?! – заржали гомосексуалисты.

Мастер молчал.

– На ступню можно? – спросила Шайори.

– Можно и на ступню, – пожал он плечами. – Только интегрировать придется глубже, чтобы не повредился при ходьбе жидкий модуль. Да и то нет гарантии, что он не будет включаться произвольно… В общем, если на ступню, то чем глубже, тем лучше.

– Это больно?

– Все нейронные тату больно, – он указал на оставшийся от удаленного бунта шрам на лодыжке Шайори. – Что у тебя там было раньше?

– Бунт и непокорность.

– Дурацкое тату, бесполезное. То же самое, что интегрировать себе модуль шизофрении или маниакальной депрессии.

– А такие есть?

– Хочешь сделать заказ на шизофрению?

– Нет.

– Тогда и не спрашивай.

– Ладно, не буду, – Шайори опустила глаза, разглядывая рисунок бутона розы. – Пусть будет ступня, – сказала она.