Том 5. Путь к большевизму - Дмитрий Фурманов

Теперь мне приходится работать во многих организациях, по многим вопросам, до которых прежде страшно и жутко было касаться: тут и библиотечное дело, и курсы, и просветительная комиссия, и общество грамотности, и рабочий клуб, и кружок пропагандистов. Особенно по сердцу именно эта последняя работа — работа пропагандистская. Я впервые увидел, что могу стройно, уверенно, а порою и жарко, передавать свои мысли, верования и надежды. Я видел многих на этом поприще неуверенными, неподготовленными, слабыми. А их авторитет непоколебим… И разом явилось сознание, что в новой области каждому необходимо начинать с азов, что стыдиться тут нечего, что больше надо верить, чем сомневаться и проч. и проч. Эти простые мысли как-то прежде не приходили на ум. А теперь они меня подняли, утвердили, дали жизнь…

Теперь и то бесконечно дорогое, то единое и светлое в жизни, — литературное творчество, — теперь и оно как-то стало ближе, стало понятнее, осуществимее, достижимее… Я, наконец, поверил в себя… Эта великая революция создала во мне психологический перелом. Она зажгла передо мною новое солнце, она дала мне свободные, могучие крылья… Многого еще я не знаю, ко многому только стремлюсь, но это уж не убивает меня, не заставляет опускать беспомощно руки. Я вижу, что и многие другие так же беспомощны, как я, что они так же горят одним лишь желанием, при скудости содержания… горят — и что-то совершают… Я с ними… Я тоже что-то делаю, я тоже кому-то помогаю, облегчаю движение чему-то огромному, светлому. Радость такого сознания безмерна и неповторяема.

27 марта 1917 г.

Организация бесед с рабочими как-то сама собою сконцентрировалась в моих руках. Завтра устраиваем новые пять бесед, это уж будет в итоге двадцать бесед… Правда, особенного труда здесь нет. Организационная работа легка, и плохо только одно: никто не берется активно работать по технике организации: приискание помещений, распространение билетов, огласка, осведомление лекторов и проч. С этим заботы много. При кружке пропагандистов необходимо будет создать для подобной работы особую комиссию. Особенно необходимо это будет тогда, когда организуются беседы по волостям. Распутица и недостаток средств передвижения пока не позволяют нам наладить это дело. Но уже на Пасхе, вероятно, будет устроен целый ряд подобных собеседований в ближайшем крестьянском округе.

Правда, беседы похожи больше на лекции; вопросы редки и случайны, но польза от этих бесед несомненная, хотя бы по одному тому, что после собеседований разгораются между слушателями жестокие споры. Многие молчат, боясь показаться смешными, не рискуют перед собранием выразить свои сомнения и просить объяснения непонятных мест. Зато потом между собою перетолковывают все слышанное вкось и вкривь. Явление, конечно, печальное, но так уж мы воспитаны, так подготовлены. Есть и храбрецы — они взбираются на трибуну и говорят, но это большей частью говоруны и только. Их занимает лишь самый процесс говорения, самый факт выступления и любования собой. У них обычно нет вопросов: они все знают, все понимают, спешат сообщить свое. А это свое поражает ненужностью, убожеством и фальшью.

В этой смелости сквозит страшная беспомощность, огромное желание знать и в то же время полное, абсолютнейшее незнание и непонимание самых простых вещей. Это не только у рабочих, но и у большинства выступающей интеллигенции,

30 марта 1917 г.

В местном Совете рабочих депутатов один за другим раскрываются провокаторы. Большей частью это лица, пользовавшиеся известной популярностью среди рабочих, хорошие работники.

Что их толкнуло на такое гнусное дело?

Неужели эта мизерная десятирублевая подачка? Едва ли она одна смогла бы завербовать в свои ряды таких людей. Тут кроется что-то другое. В большинстве это люди, так или иначе пострадавшие за старые политические грехи. Вполне допустимо, что страх дальнейшей волокиты, всевозможных надзоров, ссылок, заключений и прочей радости — все это заставило их круто повернуть свою жизнь в другую сторону. Конечно, служили они с отвращением, с мукой, со страхом и самобичеванием. Такое дело совершить нелегко. Потом втягивались, черствели, выполняли механически свое страшное дело предательства. Немного среди них найдется идейных работников, убежденных провокаторов. Большинство — трагические жертвы старого строя. А некоторые ведь служили отчаянно — за месяц предавали по восемь — десять человек. И что они получали за это? 15 рублей, собачью кличку и характеристику приблизительно в таком виде: «Лямка: 15 р., глуп, исправен, жаден, просит прибавки». Вот и все.

Теперь разъединяют ближайших друзей, — отцу родному перестанешь верить. Вчера сидели вместе, обсуждали, горячились, а сегодня, — сегодня его уж отправляют, куда следует. Есть у меня два типа на подозрении, правда, единственно на основании психологических наблюдений. Интересно, оправдаются ли эти мои предположения.

31 марта 1917 г.

По осмотре библиотек оказалось, что никто о них не заботился, что перестраивать надо все со дна до крышки. Решено у города просить 10 тысяч на реорганизацию. В ближайшую очередь разрешается вопрос о детской библиотеке, о летнем детском отдыхе, о книжном складе…

Комиссия по внешкольному образованию повела дело довольно широко и быстро. В составе нашлось пять — шесть активных работников и этого оказалось достаточно, чтобы разрешить много сложных вопросов. Что же бы было, если бы вся интеллигенция принялась за работу!

Против правых эсеров

1 апреля 1917 г.

На Пасху наметился целый ряд бесед и в городе и в деревне. Семь — восемь товарищей едут по волостям.

Теперь, когда я пишу эти строки, они уже возвратились. Результаты самые разнообразные. Одному с трудом удалось собрать тридцать — сорок человек, у другого в одном селе собралось свыше двухсот человек.

Старики жалеют батюшку-царя, женщины просят побольше хлеба. Знают, конечно, весьма мало, а из того, что знают, — многое в извращенном виде. Понимают туго. После одной беседы товарищу говорили: «Вот оно и хорошо. Мы на эту самую собранью пошлем Ивана Прокофьича. Он дело наше знает хорошо, глядишь, что и выйдет…».

Товарищ уверял, что от каждой деревни или даже города посылать представителя не придется, — слишком, дескать, много их на собрании будет. Весть эта принята была с сожалением. Волнует и успокаивает в то же время дело с землей.

Все они твердо верят, что земли прибавится, что дело это пустяковое и решить его можно «в полчаса»; пошел, облюбовал и запахивай, думать долго нечего.

Пока что, — темно и безотрадно.

Неожиданности, конечно, нет, а печаль все-таки остается.

2–9 апреля 1917 г.

За пасхальную неделю каких-либо особых фактов и осложнений не было. Так же велись беседы, так же устраивались собрания и совещания. Между прочим, Комиссией по внешкольному образованию решено открыть книжный склад, на что городское самоуправление должно отпустить 35 тысяч.

В ближайшие дни реорганизуется на демократических началах Городская управа. Коренной ломки, как видно, не предполагается. Старый состав будет пополнен представителями различных демократических групп.

Устроен был диспут «О войне». Чистый сбор в пользу клуба «Рабочий». Собралось свыше пятисот человек. Прения носили горячий характер. Мне пришлось выступить докладчиком. Даже не знаю, с чего начать, когда подхожу к этому знаменательнейшему и памятнейшему дню моей жизни.

На заре общественной работы мне пришлось вынести тяжкое испытание.

Я до сих пор не соберусь с мыслями. Винить тут, пожалуй, и можно было бы кой-кого, но чистосердечно разбираясь, анализируя и сравнивая, — вижу, что виной явилась все та же наша неподготовленность, растерянность и слабость.

Расскажу сначала про самый факт.

В вопросе об отношении к войне, само собою разумеется, мне пришлось наткнуться и на вопрос о 8-часовом рабочем дне. Только что накануне была у меня беседа в другом месте на ту же тему. Признаться, за последние дни газеты только случайно попадали мне в руки. А теперь время такое, что пропустить и один день опасно. Как раз на этом самом я и попался. В свое время было такое газетное сообщение:

«К рабочим Путиловского завода подошли солдаты и требовали возобновления работ…»

Оказывается, что после было опровержение этого факта, — опровержение от имени упомянутого в сообщении полка. Ничего не подозревая и будучи принципиально за 8-часовой рабочий день даже в условиях данного момента (поскольку он сводился лишь к повышению заработной платы, но не уменьшению вырабатываемых товаров и проч.), — я привел вышеуказанный факт, желая оттенить настроение солдат и их взгляд на сокращение рабочего дня.