Судьбы вертящееся колесо - Абдухаким Фазылов

— Нет, Алим Акрамович. Меня какой-то шайтан попутал. Надеюсь, больше это не повторится.

— Ну, ладно, допустим, на этот раз я тебя прощу. А что собираешься делать с народом? Люди наверняка уже знают обо всем. Как же мне работать с ними, сознавая это?

— Алим Акрамович, вы же знаете сотрудников. Никто не посмеет даже упомянуть при нас об этом дне. Между собой тоже скоро перестанут говорить, побоятся доноса. Так постепенно и забудут… — и тихо добавил, — если вы не измените своего отношения ко мне.

Директор сделал паузу, сморщив лоб, потом сказал строго:

— Ладно. Впредь стерегись, больше не прощу. Сегодня же сходи к психиатру. Считаю, что всего этого не было. Но если почувствую, что это было задумано тобой, смотри, твоя карьера кончена, и не только как химика. Я тебя везде достану.

Нет, не сверхъестественная сила, воплощенная в образе шайтана, а несколько простых, правдивых высказываний смогли устроить такой переполох в застоявшемся мраке институтского быта. Только теперь правда перестала быть для меня абстрактным понятием. Подумать только, всего несколько фраз, произнесенных публично, и так, что вещи в них назывались своими именами…

— На одной твоей, так называемой, правде далеко не уедешь, — пренебрежительно бросил шайтан у меня дома, разглядывая картину «Последний день Помпеи», висевшую над моим столом.

— Не тебе говорить об этом! — меня разозлил его тон. Я, можно сказать, наконец увидел силу, разрушавшую зло и несправедливость, а он издевается над моей верой.

— Допустим, несколько человек где-то изрекли правду. Ну и что? Эти люди вскоре сами откажутся от нее, иначе рано или поздно с ними расправятся другие, не заинтересованные в такой правде. Я лично не раз участвовал в таких операциях. Самое забавное, они же не по своей инициативе и, значит, не всегда будут ее говорить, эту самую правду. В основном только тогда, когда я или ваши судебные органы копаемся в их извилинах, вытряхивая ее оттуда. После нас они, как мы имели возможность убедиться, начнут врать вдвойне — лишь бы реабилитироваться перед теми, кому успели насолить против своей воли. Другие же преспокойно продолжат врать и лукавить, лицемерить и злословить, клеветать и маскировать свои деяния в зависимости от необходимости и обстоятельств. Не могу же я, например, вселиться в черепа всех проходимцев одновременно, согласись?

— Не много ли на себя берешь, шайтан, судя о делах людских?

— Но, но, но, — прервал он меня обиженно, — в этом-то я кое-что понимаю. За вашими делами, в основном, наблюдаем, а иногда и вмешиваемся в их ход мы, а не те, кто на небесах, как наивно представляют верующие у вас. Тому, кто высоко вознесся, не до вас, поверь мне. Он знает себе только делить вас на грешников и безгрешных, как говорится, уже после пожара.

«С ним надо быть поделикатнее, — подумал я. — Ведь нам еще вместе работать. К тому же он, кажется, совсем не глуп, его голыми руками не возьмешь».

— Хорошо, хорошо. Возможно, мы ничего не добьемся в мировом масштабе с помощью наших операций. Но, по крайней мере, перепутаем карты ближайшему окружению. А то у них все получается слишком гладко и складно. Просто обидно.

— Ты думаешь, у них все получается так, само по себе? Как бы не так. Возьми хотя бы такой факт, что все ваши общественные организации, в придачу и Ученый совет, превращены в службы, обеспечивающие надежную стабильность порядков вашего института. Это же ведь результат многолетней кропотливой работы вашего шефа и его сподвижников. Им надо было находить, как у вас именуют, беспринципных, но кровно заинтересованных в научной карьере людей, протолкнуть их на ключевые посты общественных организаций и через них проводить свои дела. А это дело непростое — ведь искатели правды оказывают сопротивление. Против них приходится бороться.

— Не оскорбляй это слово! Борьба ведется только за справедливость. Карьеристы, проходимцы и приспособленцы маскируют свои действия этим возвышенным понятием.

— Ну и принципиальный же ты у меня. Прямо топорная прямолинейность суждений. Чего же ты хочешь, в конце концов, от людей?

— Чтобы никто не обманывал, никто не пробивался вперед, расталкивая других локтями, и никто не устанавливал свою личную власть над другими.

— И что будет в результате? Чего ты этим добьешься? Неорганизованной, мелкомасштабной псевдосправедливости — анархии? Не лучше ли организованная несправедливость? Это все-таки система.

Я чувствовал, что теряю самообладание.

— Не интересует меня твоя философия. Я самый обыкновенный человек и считаю, что меня несправедливо притесняют. Я им покажу, как…

— Ха-ха-ха! Личные счеты, корысть, — восторженно взвизгнул, потирая руки, шайтан, — так мне приятнее работать!

У меня в руках оказался тяжеловесный том недавно переплетенного институтского годового отчета, готовый плюхнуться на шайтана…

Небеса не собирались разверзнуться и не случилось страшного землетрясения, к удивлению сотрудников, для которых незыблемость авторитета директора и его зама были не меньше, чем одна из основ мироздания. Дела в институте шли своим чередом, и все постепенно начали забывать, как правильно предсказал это Расул Сагдуллаевич, о необычном случае в кабинете директора. Казалось, понимание между шефом и «Правой рукой» даже возросло пуще прежнего. Сбитые с толку завлабы спешили засвидетельствовать свои верноподданнические чувства, тщательно скрывая недавнее нетерпение в ожидании крупных перемен «наверху». Все лишний раз убеждались, что в этом институте ничему не надо удивляться и, самое главное, не надо раньше времени выдавать свое отношение ко всяким неожиданностям, особенно если неожиданности касаются личностей из руководства.

Поучительным примером послужили два инцидента, когда не в меру преданные своим шефам сотрудники — один Бузрукходже Саидходжаевичу, другой Расулу Сагдуллаевичу — понесли публичные наказания. Первый, будучи обижен при обычном, мягко говоря, не совсем равномерном дележе поступивших на склад дефицитных химреактивов, потерял осторожность и во всеуслышание накричал на сотрудников лаборатории «Правой руки», что их время уже кончилось, мол, хватит обирать других, скоро все равно их всех разгонят во главе с шефом. Поспешив лишний раз засвидетельствовать свою верность «Правой руке» и Алиму Акрамовичу, Бузрукходжа Саидходжаевич уволил этого не в меру преданного сотрудника «по собственному желанию».

А второй, у которого подошла очередь на получение дефицитной мебели через профсоюзную организацию института, шепотом поинтересовался у председателя месткома — рассчитывать ли ему на что-нибудь перед фактом ожидаемого снятия с поста «Правой руки». Информированный по секрету об этом «предательском» вопросе «Правая рука» лишил его очереди на дефицитную мебель и, мало того, в обстановке один на один заявил, чтобы тот не рассчитывал и на премию за этот год.