Трактат о двух Сарматиях - Матвей Меховский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Единственное место, где, хотя бы с большим сомнением, можно предполагать влияние русского летописного источника, это рассказ о нашествии Батыя на Русь. О комете Длугош не упоминает и о разорении Рязани, Суздаля, Чернигова не говорит. Между тем, рассказ о комете имеется в русских летописях, Лаврентьевской (ПСРЛ 2-е, I, 447), Новгородской 4-й (ПСРЛ 2-е, IV, 202) и Густинской (ПСРЛ 1-е, II, 334)[43], как, разумеется, и сведения о Рязани, Суздале и Чернигове. Некоторые стилистические мелочи (см. наши примечания 9, 14, 20), в том же рассказе у Меховского отчасти подтверждают возможность русского влияния, но все это, во-первых, недостаточно определенно для решительного вывода, а во-вторых, при любом решении вопроса не может, по своей видимой случайности, иметь какого-либо общего значения в оценке Трактата. Тем не менее мы не желали бы совершенно исключить русскую летопись, как возможный источник его, тем более, что и А. Боржемский (о. с., стр. 19 и таблица источников там же), перечисляя источники Хроники, для двух случаев указывает, правда с осторожной оговоркой (zdaje sie), Ипатьевскую и Волынскую летописи.
Следов пользования «славянскими хрониками» в фактах Трактата мы отметить не можем, но, говоря вообще, Меховский, наверное, знал такие материалы[44].
Особый вопрос — об иных, помимо письменных, источниках Трактата. Многие главы его не находят себе соответствия в известных нам письменных источниках, а в то же время, при проверке, оказываются в достаточной степени фактически точными. Естественно предположить, в качестве их основы, либо личное наблюдение автора, либо использованные им устные сообщения. Это относится к главам, посвященным быту и нравам татар, природе и быту Руссии, Московии, Югры и русского севера, а также к некоторым фактам из польско-литовских и литовско-русских отношений конца XV — нач. XVI века. Если последние могли черпаться автором-современником из личных наблюдений, то все, что касается Татарии, Руссии и Московии, едва ли.
Как мы уже говорили в биографическом очерке, Меховский после возвращения из заграницы только дважды выезжал из пределов Польши — в Рим и в Буду. В России он не был. К. Мейнерс, утверждавший обратное[45], вообще в суждении о Трактате допускает ошибки, странные для ученого с такой славой фактолога, в данном же случае, не зная подлинника, он, очевидно, как и полагает автор статьи в Отеч. записках, был введен в заблуждение итальянским переводом, неправильно истолковавшим соответствующее место Трактата.
Меховский в посвятительном письме говорит: «Scimus quidem et visu cognoscimus praefata flumina tria (magna siquidem) Boristhenem, Tanaim et Volham ex Moscovia oriri». Поняв, видимо, visu cognoscimus, т. е. «видим», «можем видеть своими глазами», как visu cognovimus — «видели своими глазами», издатель итальянского перевода Трактата (см., напр., изд. 1584 г., л. 7 ненумер.) заявляет в предисловии: «Ma il presente auttore, havendo voluto dismascherar questa figura, ha veduto co’ propri occhi queste regioni».
В этом корень ошибки Мейнерса. Фр. Аделунг (о. с., стр. 179) лишь буквально повторяет Мейнерса.
Итак, личные наблюдения автора по отношению к Руси и Московии необходимо исключить и остается считать единственным неписьменным источником сведений о них рассказы поляков и вообще иностранцев, бывавших там, русских приезжих или эмигрантов, бежавших в Литву и Польшу, русских пленных в Польше и т. д. Последнее (о пленных) подтверждается не раз уже упоминавшимся в печати отрывком из донесения Франческо да Колло, посла Империи в Москве в 1518 г.[46]. Доказывая, что Дон течет из Рифейских гор, да Колло говорит: «И хотя, по мнению нынешнего краковского писателя, составившего Трактат о двух Сарматиях, ... эта река берет начало в государстве названного князя Московии, в княжестве Рязанском из некоего водного бассейна, а не из гор... это — его ошибка: он был введен в заблуждение, как сам мне подтвердил в присутствии короля Сигизмунда, когда, возвращаясь из тех стран, я был в городе Петрокове; он утверждал, что получил это известие от каких-то пленных московитов» (перев. наш — С. А.).
В одном случае это могли быть московиты, в другом — поляки, литовцы или татары, но наличие устных источников у автора Трактата, таким образом, явствует не только из качества сообщаемых им фактов, но также из этого документального свидетельства. Незачем доказывать, что для нас чрезвычайно интересны и те данные, что получены устным путем.
Отношение Меховского к его источникам, как мы видели, неодинаково. Одни из них представляют для него опору, давая положительное содержание его работе. Этими он пользуется с полным доверием, добросовестно их пересказывая. Другие, наоборот, если и можно считать опорой, то лишь в отрицательном смысле: отвергая их сообщения, автор устанавливает собственную точку зрения.
К числу первых (кроме устных известий) в большинстве принадлежат те же писатели, каких и современная наука считает первоисточниками в истории раннего европейского средневековья, истории Польши, Литвы и Венгрии (но, впрочем, также и их компиляторы). Ко второй группе относятся освященные древностью, но баснословные известия о восточной Европе античных авторов[47].
Если в первом случае Меховский является преимущественно человеком традиции и компилятором, то во втором это — разрушитель авторитетов и новатор, идущий против течения.
Эта двойственность не случайна: она окрашивает все творчество Меховского и коренится в самой системе его жизненных и научных взглядов — в его мировоззрении.
VI
Мировоззрение Меховского по многим причинам не могло быть ни цельным, ни простым, ни элементарным.
Современник переходной эпохи, полной быстрых и резких перемен в хозяйстве, политике и идеологии, человек, у которого происхождение, интеллектуальная культура и общественное положение стояли в своеобразном противоречии,
