Литературная Газета 6495 ( № 9 2015) - Литературка Литературная Газета

Поле Куликово

● Царь али не царь? Чудный вопрос. Учёные устали уже доказывать, что гены забальзамированного тела Петра I принадлежат именно ему, и никому более другому. Достаточно одного волоска, взятого из высохшей человеческой плоти царя династии Романовых, чтобы определить его родство с другими членами царского семейства. Пусть же утка продолжает крякать.

Сергей 13

● Выдумка о подмене Петра Великого иностранцем нелепа, а ведь пущена в обсуждение!.. Его с детства знал Меншиков – никому не проговорился? В Великом посольстве по странам Европы его сопровождали около 250 человек. Никто не заметил подмены? На верфях Голландии и Англии вместе с ним были его подданные. Бывшие солдаты «потешных полков» под командой юного Петра, составившие основу его армии, потом покорились незнакомому иноземцу? Ни осуждённый сын Алексей, ни враждовавшая с Петром Софья не пошли бы искать защиты от «подкидыша» у духовенства? Вся Дума с главой Преображенского приказа Ромодановским не заметила подмены?..

Юрий Шварёв

● В истории существует много мифов, которые не умирают, несмотря на все разоблачения и имеющиеся доказательства, о которых многие даже не знают. О таких историях, думаю, надо писать – спокойно, взвешенно, без нервов. Тогда появляется повод ещё раз задуматься о важных вещах.

Петров-5

Теги: история России

В сторону чистой мысли

"ЛГ"-ДОСЬЕ

Анатолий Васильевич Королёв - прозаик, драматург. Родился в 1946 году в Свердловске. Окончил Пермский университет, служил два года офицером-следователем в дисциплинарном батальоне на Южном Урале, работал корреспондентом в пермской прессе и на местном ТВ, в 1980 году переехал в Москву. Лауреат премии Пенне, премии Аполлона Григорьева, премии Правительства Москвы и др. Финалист и номинант премий «Букер», «Нацбест», «Большая книга» и др. Наибольший резонанс имели повести и романы: «Гений местности», «Голова Гоголя», «Эрон», «Человек-язык», «Быть Босхом». С 2005-го ведёт мастер-класс прозы в Литературном институте им. Горького; доцент кафедры творчества.

– Наткнулся на информацию, что один из последних ваших романов был опубликован в Софии, да ещё и на болгарском языке. Почему вы выбрали именно Болгарию для публикации? Почему тогда не Англию, Германию, США?

– Мой роман «Хохот» перевела замечательный переводчик Здравка Петрова. А опубликован роман был по инициативе издателя софийского журнала «Факел» Георги Борисова. Он давно печатает современную русскую литературу. Георги – знаток, поэт, радикал, живущий в Париже, и я ему искренне благодарен за поддержку. Выбирать страну для публикации своих книг мне не приходится. На рынке мировой литературы обычно выбирают тебя. Вход только через литературного агента или редактора линии. В последние годы издатели Германии, не говоря уж об Англии или США, практически закрыли восточное направление (куда входит Россия). Просачивается только коммерческое чтение. Говорить о целенаправленном бойкоте, наверное, не стоит, но ограда всё-таки есть. Например, французское издательство Calmann-levy, издавшее в Париже два моих романа, за последние семь лет не выпустило в свет ни одной моей новой книги.

– Но судьбу ваших произведений и на родине счастливой не назовёшь. С одной стороны, награды, шорт-листы, с другой – непонимание, произвол цензоров. Почему так? Наверное, вы заслужили право на то, чтобы издавать свои романы в авторском варианте?

– Да, на Родине широкому читателю я почти неизвестен. Вот свежий пример. Только в прошлом 2014 году я смог наконец издать в полном объёме свой центральный роман «Эрон». 20 лет прошло с первой пуб­ликации! Но я был удивлён сообщением своего издателя Ольги Даниловой, директора пермского издательства «Титул», о том, что мой роман, выпущенный тиражом в 1100 экземпляров, был продан за четыре месяца полностью. А это весьма объёмный «кирпич» объёмом в 57 авторских листов. Последние экземпляры уходили с прилавка по 1300 руб­лей. Нравы нашего читателя непредсказуемы. А произвол цензуры сегодня сменился властью издателя. Оказалось, что прибыль и барыш – прямо по Марксу – диктуют намного более жёсткие правила бытия.

– Вас называют ярчайшим постмодернистом. А что такое постмодерн? Особенно нынче, когда уже и пост-постмодернисты успели поднадоесть.

– Если следовать формуле одного из первых теоретиков нового течения Жана Лиотара, постмодерн – это «умонастроение эпохи», проживание ситуации сомнения в ролевой власти истории и культуры. В этом ракурсе русский сектор постмодерна начал формироваться ещё в практике обериутов и Хармса. Часть новой эпохи мы переживали в рифму с мейнстримом, но постепенно обнаружилось и коренное отличие; во всяком случае, я не стал ёрничать над этикой и ушёл от тотальной иронии и скепсиса к чёрному юмору. В этой точке всеобщей переправы из эстетики в мораль постмодернизм и прекратил существование. Человек снова вошёл в моду. То, что сейчас происходит, ещё не получило своего имени.

– Как бы вы определили своё место в современном российском литературном процессе?

– Я начинал с вызова, типичный русский мальчик, которому, как говорил Достоевский, дай первый раз географическую карту – он её обязательно вернёт с исправлениями. Что ж, так и вышло: я нарисовал свой остров, но вот я вырос и теперь существую в классической манере повествования и работаю в рамках реалистического канона. Я осознанно следую гоголевской линии русской литературы, правда, я вышел не из гоголевской «Шинели», а из гоголевского «Носа». Между тем, усмирив барочный стиль, я усилил экзотику мысли. Например, «Хохот», по сути, философский трактат о природе смеха, написанный в жанре сатирического романа, где обрисована вымышленная организация гениев по контролю над хохотом и её комическое фиаско. Думаю, я редкий фрукт на ветке пушкинского леса, который стеной зелёного шума вышел к лукоморью, помните? «Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей...» Один след точно мой. Говорить о единстве зверей, о «литературном процессе» тут не приходится.

– Но ведь и общий литпроцесс – это иллюзия по большому счёту. Возьмём ПЕН-центр – там свой процесс, в Союзе писателей России – свой, а в интернете на каком-нибудь сайте ещё что-то иное. Фактически – разные миры, но должно же быть такое, что объединяет всех, есть ли общие ценности для героев столь разных процессов?

– Да, согласен, скорее это иллюзия. Сущностное разделение проходит не в формах подачи, а в области стимула, то есть в сфере цели. Если то, что ты делаешь, не есть жест идеального безрассудства, а в деле твоём есть тайный расчёт на отдачу, увы, тогда к тебе пришит ярлычок цены, где бы ты ни был прописан: в Москве ли, или в интернете. И ярлычок пригвождён к твоей коже намертво, оторвать ценник сможет только смерть. Дао говорит: деяние должно быть незаинтересованным. А Платон писал, что художник должен разродиться «в прекрасном». Пища писателя – риск, а итог – нарастание дерзости. То есть сходство столь разных писательских стратегий я вижу лишь в негативном ключе, позитива здесь нет.

– Вы автор пьес, сценариев, но главное – это всё-таки проза?

– Да, проза, хотя[?] Я двинулся в сторону чистой мысли. Зачем писать трактат о смехе в форме сатирического романа «Хохот», подумал я, поставив точку в конце текста, который писал с перерывом в семь лет. Не честнее ли написать скучный труд о существе проблемы по поводу отсутствия смеха в системе сефирот, который будет понятен лишь узкому кругу? Зачем развенчивать позитивизм в романе «Дом близнецов», написанном манками интриги, в форме интеллектуального детектива? Не лучше ли изложить свои тезисы в трудночитаемой философской работе? Вот и балансирую на этом чувстве.

– А чего вы в прозе не сделали? Были какие-то грандиозные планы, которые так и не выросли?

– Думаю, что грандиозное в прозе для меня уже позади. Хватит с меня двадцатилетней эпопеи с «Эроном». Мечтаю о чём-нибудь компактном, не больше десятка страниц, о тексте с осиной талией, в духе «Пиковой дамы».

– Кто из классиков на вас повлиял?

– Я бы первым поставил гений Гоголя, отметил как источник влияния роман Андрея Белого «Петербург», затем бы выстроил такой ряд: Камю и Кафка, Хармс и Вольтер. «Войну и мир» перечитываю вразброс и кусками постоянно. У русских философов я ценю гений Флоренского и Розанова. У мистиков – я пленник «Зогара». В сфере европейской учёности я остаюсь поклонником Николая Кузанского и Мартина Хайдеггера, учусь у него писать как можно более многоэтажно. Не вдоль, а по вертикали. Тут вся сложность, что писать надо сверху вниз.