И шаль с каймою - Валентин Гринер

— Министры сочтутся, — махнула рукой проводница, — Ты ведь и не ехал тут, в ресторане сидел. А в ресторан из любого вагона пускают…

— Под штраф меня подведешь, мать.

— Шагай, — отмахнулась она.

В четвертом купе неярко горел плафон малого света. Соседка сидела спиной к двери, прикрыв ноги одеялом, и смотрела в непроглядную черноту за окном. Отраженное в стекле лицо показалось Володе красивым; длинные волосы в завитушках спадали на узкие плечи и покачивались в такт движению.

— Добрый вечер, — сказал он. Ему уже не хотелось почему-то разговаривать с этой женщиной, как хотелось еще полчаса назад. Он поставил на столик бутылку, положил рядом шоколадки, присел на свободную полку, где сиротливо стоял его чемоданчик.

Соседка испуганно глянула вначале на бутылку, потом на попутчика, нервно сказала:

— Это место занято. На него куплен билет. Если не верите, спросите у проводницы.

— Верю, — безразлично обронил Володя. — Но зачем одному человеку два места? И оба нижних к тому же…

— Мне так нравится. Иногда оплачивают целое купе, чтобы ехать в одиночестве. Понимаете?

— Что ж вы не купили остальные? — сказал Володя, поднимая и защелкивая верхнюю полку со своей стороны. — Для одиночества. — Он сел за столик, посмотрел на нее.

— Денег не хватило, потому и не купила. — Она обиженно скривила губы, повернув к Володе лицо, которое и в самом деле было очень красивым. Он не выдержал взгляда, начал бессмысленно вертеть на столе бутылку. — Вы будете пить? — проговорила она испуганно.

— Только вместе с вами, — заявил Володя, вдруг почувствовав, что в нем умирает минутной давности хандра, вновь уступая место доброму настроению.

— Спасибо. Я не пью.

— А я пью, — сказал он запальчиво, даже с некоторой бравадой.

— Это заметно, — грустно усмехнулась она.

— Под настроение пью… Случается такое настроение, что никак нельзя обойтись без внутреннего подогрева.

— И часто?

— Что?

— Часто подогреваетесь?

— Неужели я похож на пьяницу?

— Вы, может быть, нет, но они на вас — да.

Это уже было дерзостью, которую Володя не простил бы никому, и на языке его вертелись нужные на этот случай слова, но он вдруг подумал, что дерзит она от обиды своей, от горечи, и мягко сказал:

— Никогда бы не подумал, что вы… такая женщина… можете запросто оскорбить человека.

— Какая женщина? — насторожилась она.

— Хорошая.

На пороге купе появилась проводница с двумя стаканами чая.

— Побалуйтесь чайком, — предложила Никифорова и, не дожидаясь ответа, поставила стаканы на столик. Уходя, она заговорщически глянула на Володю и подмигнула ему.

— Пейте чай, — предложил он после затяжной паузы. Хотелось завязать толковый разговор, но он не знал, о чем говорить, да и захочет ли говорить эта обиженная женщина с незнакомым выпившим мужчиной. А что он выпил, она, конечно, заметила, иначе бы не кольнула его.

Лида поднялась с полки, ловко оправила халатик, достала из кармана своей красивой дубленки сигарету и спички, вышла в коридор и закурила там, стоя спиной к открытой двери.

Володя нехотя отхлебывал чай маленькими глотками, поглядывал в коридор, исподтишка любуясь фигурой своей соседки. Он снова пытался и не мог представить себе идиота, который выпрыгнул из вагона, оставив ее, вот такую…

Под потолком купе зашипел репродуктор. Бригадир велел проводникам нести в штабной вагон сведения о наличии мест. За объявлением зазвучала музыка. Это была любимая Володина мелодия, которая имелась у него дома в трех экземплярах, но в разных исполнениях, на разных языках, и просто без слов. Исполнение без слов нравилось Володе больше других — слова мешали думать о чем-то своем, сокровенном. Это была «История любви» Френсиса Лэя. Сидельников не смог бы объяснить, почему ему давно и упорно нравилась эта мелодия. Другая понравится, полюбится, но быстро надоест. А эта — нет. Иногда, в воскресенье или просто по вечерам, Володя заводил радиолу и слушал, слушал, слушал «Историю любви». Обычно, когда бывал один. И каждый раз, как иголка адаптера приближалась к последним аккордам, Володя думал о том, что надо поставить сначала. Еще разочек, еще последний разок…

И вот теперь, как по заказу, толстый добряк бригадир закрутил пленку. Ту самую, без слов…

Володя оставил чай, прислонился головой к стенке вагона и слушал, досадуя на шум поезда, который портил, заглушал знакомую мелодию.

В купе вошла Лида. Она села на свою полку и, прикрыв глаза, тоже слушала.

— Что вам представляется под эту музыку? — вдруг спросил Володя.

Лида открыла глаза и посмотрела на него с интересом и удивлением.

— Это… — она помедлила. — Это мелодия двоих.

— Ага, и мне так думается, — обрадовался Володя. — Когда я слушаю «Историю любви», мне видится… — он вдруг смутился. — Знаете… Поле в ромашках. Я вроде иду босиком, а впереди — солнце. Рано утром — поднимается, бьет в глаза, а идти хочется все равно, и идешь, идешь… Кому-то навстречу. Смешно, да?

— Ну, почему же! А я вот под эту музыку всегда вхожу в ночное море, — задумчиво проговорила Лида. — Именно в ночное…

— Одна?

— Нет, вдвоем…

— Второй, конечно, не я, — с безобидной наглостью ляпнул Володя, и опять смутился.

— Нет, не вы. — Она улыбнулась, мотнула белыми кудряшками. — Вы строитель? — спросила она после паузы.

— С чего вы взяли?

— Не знаю… На Севере все строители ходят в таких овчинках, — она перевела взгляд на крючок, где висел его полушубок.

— И потом… лицо у вас… как пишут в газетах, овеяно таежными ветрами…

— В тайге ветры бывают редко, — возразил Володя. — Это больше в тундре. А у нас морозы…

— Тогда обожжено морозом, — как пишут в тех же газетах. — Она тихонько рассмеялась, блеснув золотинкой в левом уголке рта. Володя терпеть не мог вставных зубов у женщин, если они были спереди. Но когда женщина вдруг белозубо улыбалась, а где-то в самом конце улыбки неожиданно обнажалась золотиночка, ему это нравилось.

— Мало ли что пишут, — махнул рукой Володя и, помолчав, похвастался: — Про меня писали раз пять, не меньше. И все по-разному. А однажды в областной газете поместили снимок: стою я по пояс в снегу под елкой, каска на затылке, улыбка до ушей, на плече «Дружба». Красиво!..

— Что на плече? — не поняла Лида.

— «Дружба». Бензомоторная пила. Кормилица. Я ведь работаю вальщиком леса.

— Дровосеком?

— Лесорубом. Это в старые времена: «В лесу раздавался топор дровосека…» Теперь только сучья топором обрубают. И то не везде. Уже изобрели специальные машины для этого дела.

— Неужели вы просто лесоруб? — внимательно глядя на Володю, спросила Лида.

— Просто. А что?

— Натурально рядовой? В смысле — без диплома?

— Рядовой. А вообще-то у, нас есть инженеры с дипломами, а тоже — просто лесорубы.

— Да-да, стало модно примазываться к рабочему классу, — сказала «на раздумчиво, вдруг помрачнев.

— Не модно, а выгодно, — заметил Володя.

— Пожалуй… В Полярске у меня есть знакомый… инженер… Работает обыкновенным горнорабочим. Он утверждает, что хочет быть непосредственным производителем материальных благ, находиться, так сказать, на переднем крае. Но мне кажется, что он просто трус, боится ответственности. А тут отмахал смену — и никаких проблем: начальство за тебя все решит…

Вот черт, подумал Володя. Уже было отвлек ее, повеселела, а теперь снова этот… знакомый.

— Точно, вы правы! — бодро сказал он. — С этими дипломированными инженерами другой раз одно расстройство, ей-богу! Лет пять назад был у нас такой случай. В общем, решили заменить начальника участка. Вроде вышел приказ поснимать с руководящих должностей всех практиков и назначить людей с дипломами. А у нашего начальника, Степана Петровича Козюбина, образование было всего шесть или семь сентябрей. Маловато, конечно, по нынешним временам. Но он всю жизнь в лесу провел, еще лучковой пилой работал. Всегда в передовиках ходил. Наградили орденом. Назначили бригадиром. Потом в мастера произвели. Короче говоря, вырос до руководителя участка. Хозяйственный мужик. Деньги считать умеет, хотя всякие там финансовые мудрости для него — тайга непролазная. И красиво говорить не умеет. Это тоже, можно сказать, минус для начальника. Зато план всегда перевыполняли, люди были довольны заработками и премиями… Ну вот… Прислали на место Козюбина одного инженера. Не пацан уже, лет тридцать пять, наверно, было. Красивый такой мужик, по фамилии Харченко, рослый, черноглазый, шевелюра слегка седая. А жена у него врач, тоже симпатичная вообще-то, заведующей здравпунктом назначили. В общем, уступил Степан Петрович руководящий пост без разговоров, а сам ушел работать десятником нижнего склада. Ну, этот Харченко, значит, сразу забрал круто: начал с собраний, с инструкций, приказами задавил, хотя большой нужды в них не было — участок крутился нормально. А люди не здорово любят, когда им часто приказывают. Инструкции в тайге — дело тоже… как бы это сказать… десятое… сами понимаете… Короче, работяга любит, когда с ним начальник говорит без бумажки. Это закон! Пускай и матюгнет по делу, но с глазу на глаз, от души. А вот Харченко этого не понял. План перестали выполнять, попали из передовых в отстающие. Жалобы полетели в инстанции, дисциплина начисто пропала. А Харченко приказы шпарит. Д-а-а, каждый день по приказу. Вою стену залепил в конторе. Только пользы — никакой. Наоборот… Приехала комиссия, разбирались, делали выводы. Выводы правильные, а «кубиков» по-прежнему мало. И так целый год канителились… Летом новый начальник укатил с Женой в отпуск. Недели через две прислал телеграмму в леспромхоз: прошу освободить от занимаемой должности по состоянию здоровья.