Ангелы не плачут - Анна Климова

— Галя, я бы на твоем месте не давала, — лениво отозвалась стоявшая рядом с ней подруга. — Он у меня позавчера сотню стрельнул.

— Я ж в получку отдам! — со злобной отчаянностью огрызнулся Королев.

— Королев, тебе никто не говорил, что надо жить по средствам? — ехидно спросила подруга. — Мы вот, к примеру, получаем столько же, если не меньше. А нам, кроме жратвы, надо еще кучу косметики покупать.

— Тебе? Кучу косметики? — оглядев ее с ног до головы, криво усмехнулся Королев. — Н-да, тебе, вообще-то, надо.

Лицо Оксаны стало холоднее льда.

— В следующий раз, Королев, с голоду помирать будешь, я тебе гроша ломаного не дам. Все, кредит закрыт.

Галя, слушая их перепалку, улыбалась. Потом склонилась к уху Королева.

— У меня с собой нет денег. К обеду зайди в сестринскую.

— Галка, ты моя богиня! — проникновенно шепнул он, глядя на нее горящим взором.

— Конечно, она богиня, — согласилась Оксана. — А ты наглый попрошайка.

— А ты зануда, — огрызнулся Королев.

— Хамло, — пожала плечами Оксана.

— Мымра.

— А по мозгам?

Королев не стал ждать покушения на основной орган в своем организме и отошел подальше.

В это время Белоусов подошел к последнему больному в палате.

Галя улыбнулась пареньку, лежавшему на высокой постели. Его звали Степан. Это имя всегда связывалось у нее со стихотворным дядей Степой. Высоким и добрым. Возможно, этот Степан таким и был… до Чечни, откуда его привезли постоянно температурившим, с отеками и гнойными выделениями. Но запомнилось не его тяжелое состояние, а то, с какой удивительной стойкостью он переносил ежевечерние перевязки. В этом было что-то… что-то удивительное. К тому же он находил в себе силы шутить. Узнав, что в первые несколько суток после травмы в него влили полиглюкин, белковый плазмозаменитель, гидрокарбонат натрия, потом хлорид калия, потом раствор глюкозы с инсулином, он сказал что-то насчет того, что писал, наверное, исключительно кислотой, как Чужой из фильма про космического монстра. Иногда Степан интересовался названием даваемых ему лекарств и тут же так их коверкал, что не засмеяться стоило медсестрам большого труда.

О нем расспрашивали из других отделений, интересовались выздоровлением. Когда Степану стало полегче, он рассказывал забавные истории, собирая в палате приличную аудиторию.

Однако Степан почти никогда не звал на помощь, не орал, как другие, при перевязках. Он молчал и тяжело дышал, когда было особенно больно. А больно было, Галя это знала. И видела в его глазах, почти недоступных для прямого взгляда в такие моменты, жестокую борьбу с собственной беспомощностью, которая бросала на дно отчаяния других парней, попавших в такую же ситуацию.

Каким-то образом все узнали, что его мать, получившая известие о том, что ее сын ранен, слегла с инфарктом. К нему приезжала только сестра. Приезжала, но не так часто, как родственники других раненых, почти поселившиеся в госпитале. Но он не давал повода для жалости, которую вызывает у окружающих грусть, уныние и прорывавшаяся тоска. Однако это не значило, что Степан не грустил. Невольная горечь проскальзывала в его шутках, объектом которых он сделал самого себя.

Белоусов прочел записи медсестер, дежуривших последние сутки, с тем же серьезным оптимизмом расспросил Степана о самочувствии, сделал назначения и вышел в коридор, сопровождаемый «свитой» врачей и медсестер. По пути он взялся за двух практикантов, шатавшихся второй день по отделению, подобно двум пугливым привидениям.

— Так, коллеги, поведайте-ка мне, почему в некоторых случаях кровотечение из раны при отрыве конечности может быть небольшим или отсутствовать вовсе? Вы… как вас по имени-отчеству?

— Людмила Викторовна, — покраснев, ответила практикантка, которой до Людмилы Викторовны еще надо было расти и расти.

— Так я вас слушаю, Людмила Викторовна.

— Это… это объясняется падением артериального давления, э-э… размозжением мягких тканей и спадением стенок сосудов, а также э-э… закупоркой разорвавшихся магистральных сосудов, ввернувшейся в их просвет внутренней оболочкой сосуда или образовавшимся тромбом… — отрапортовало будущее светило медицины.

— Господи, — прошептала Оксанка, — я чуть в трусики не писала от страха, когда он меня также спрашивал при всех. И чего я его так боялась, понять не могу. Он же добрый, мягкий, как плюшевый мишка. А как целуется! Галка, можешь мне поверить, ни один мужик меня так не целовал.

Оксанка «подцепила» Белоусова всего год назад на совместном дежурстве в Новый год, и только сам Белоусов пребывал в святой уверенности, что никто об этом романе до сих пор не знает. Начальник отделения был женат, имел двоих дочек и до Оксанки ни с кем романов не заводил. На его счет даже слухов никаких не возникало. Таких, так он, называли «женатыми раз и навсегда».

Но вот однажды он заметил Оксанку, и стойкий однолюб не устоял.

— Если больной длительно находился в состоянии гипотензии, у него вследствие длительного спазма, а затем пареза и шунтирования периферических сосудов развиваются необратимые изменения: образования конгломератов из эритроцитов в капиллярах… — продолжал втолковывать практикантам Оксанкин «новогодний подарок» (она сама его так называла).

— И какие у вас планы? — осторожно спросила Галя.

— Лично у меня никаких, — пожала плечами подруга. — Положение любовницы ни к чему не обязывает. А он… Судя по всему, он ни меня, ни жену не собирается бросать.

— А если появится ребенок?

— Не появится, — отрезала Оксана. — Ребенка я рожу для мужа, а не для любовника.

Гале было жаль подругу. Несмотря на то, что Оксанка делала вид, что у нее вечно «хвост трубой», жизнь прибавила ей ранок на сердце. И об этом никто, кроме Галки, не знал. Еще студенткой Оксана «залетела», но только потому, что пятикурсник Гена, без пяти минут готовый врач, обещал на ней жениться. Она втюрилась в него без памяти. Ходила по общаге, как помешанная, считала часы до встречи, от окошка не отходила, подлавливала его в аудиториях и библиотеках. Короче, вела себя так, как меньше всего мужикам нравится. Геночка мало отличался от всего огромного мужского братства и поэтому скоро почувствовал, что такой хомут, как Оксана, не сможет вынести на своей шее слишком долго.

Однажды она пришла вся в слезах, дрожащая, как побитая дворняга, и сквозь душившие ее рыдания рассказала, что любимый Геночка предложил остаться друзьями. Оксана несколько иначе представляла себе свои дальнейшие отношения с Геночкой, но поделать уже ничего не могла. Мужчины, даже самые безвольные, если принимали какое-то судьбоносное решение, как правило, не были склонны к отступлениям. Может быть, в этом было виновато их упрямство, заложенное на генном уровне, а может, врожденная склонность к заподлянкам, но женщинам от этого легче не становилось. Мужчины с легкостью строили воздушные замки и с той же легкостью разрушали их в пыль. Тогда как женщины предпочитали более устойчивые проекты. И если проекты разрушались, это становилось трагедией.