Злейший друг - Ирина Лобановская

Рассказывали, что один профессор откровенно брал взятки водкой. Даже установил тариф: три бутылки — отлично, две — четверка, одна — тройка… Ксении не приходилось ему сдавать, поэтому она так и не узнала, правда ли это.

Все вокруг матюгались.

Валентин со смехом рассказывал, как однажды, прикалываясь, написал в анкете: «Прилично владею английским и немецким. Русским — неприлично».

Теперь Ксения порой начинала панически страшиться людей и мира. И тогда в смешной попытке спастись — от чего и от кого? — вырубала все телефоны и жила тихо, никуда не выбираясь, пока немного не приходила в себя. Воздвигала стенку между миром и собой, чтобы уберечься от окружающего. И думала, что весь земной шар не может оказаться в большей беде, чем одна несчастная душа. А она, Ксения, — слишком отдельный человек и отдельная артистка, и все ее трудности связаны с этой отдельностью. И одиночество порой — лучшее общество. Хотя бояться людей — значит незаслуженно баловать их. К чему такие реверансы перед ними?

Пустыня… уединение… Наверное, именно пустыня намного страшнее и тягостнее, чем уединение в лесах, потому что деревья — настоящие существа для человека. И всякие там лисички-зайчики. Пустыня… уединение… Есть ли что-нибудь более необходимое человеку?…

Провалы одиночества… как они стали необходимы… как ценны… Почему так долго люди не в силах осознать подлинные ценности?… Может, мнимых больше?…

Новая жизнь — отсечение от прежней, когда садовник обрезает ветвь, которую хочет привить. Садовник… Кто это?…

А мы, люди… Как часто мы жертвуем для нашей невоздержанности больше, чем даем на наши нужды.

И как было бы хорошо, если бы Ксения и впрямь сумела поднять вверх эту глухую загородку, навсегда отделяющую ее от мира с его безумием, тревогами, суетой… с его страстями… Насколько легче стало бы душе… насколько спокойнее… как хорошо будет жить, ни о чем не волнуясь, не беспокоясь… Ни тщеславия, ни гордости, ни зависти… полное бесстрастие… бесстрастие… вот в чем суть… Но можно ли добиться этого?… Ей, Ксении, всю жизнь играющей страсть?…

И людей слишком много… и каждый норовит как-нибудь использовать другого в своих интересах. Каждый подвержен множеству искушений. И ведущие здесь — самомнение и самопревозношение. Они всегда иезуитски сводят на нет и доброту, и честность, и бескорыстие. Искушения… Внешние — скорби и унижения, внутренние — страстные помышления, рвущиеся прочь, как собаки с поводков. И сколько нужно внимать себе и строго разбирать все происходящее с нами и в нас, чтобы увидеть, понять, почему все так сложилось и к чему это обязывает. А уж если получишь благодатное утешение с Небес или от Господа какой-нибудь дар — то искушения просто неизбежны.

Страсти человеческие… Если бы Ксения себя не сдерживала, не вела бы постоянную моральную проработку души, то давно бы превратилась в обжору, алкашку и матерщинницу.

Откуда он взялся, этот мат в языке? Как нельзя написать грязью лик Богоматери, так нельзя и написать ничего высокодуховного и по-настоящему ценного в литературе, если писать на матах и подобном псевдоматериале. Русская матерная брань… Вырожденцы сразу начинают врать, что она появилась на Руси в результате татарского нашествия. Пусть так, но почему тогда матерщина существует и в английском, и в немецком? Ведь там никаких татар не наблюдалось.

Жизнь доказывает, что слово человеческое — живо и значит очень много. Хотя материалисты утверждают, что порча генофонда происходит исключительно от химических воздействий на организм. Но не только — с точки зрения материализма невозможно объяснить многие факты.

Вот два из них. Если девушка матерщинница, у нее часто возникают проблемы с деторождением: ни зачать, ни родить. А мужчины, склонные к пошлым шуткам, к юмору, связанному с неприличными темами, начинают феминизировать: у них уменьшается гортань, голос становится тонким, бабьим, утолщаются бедра и ягодицы, возникают проблемы с эрекцией. И никаким химическим воздействием это не объяснить.

Есть такая притча.

В монастырь приехал погостить старец, имеющий от Бога дар прозорливости. Когда гость собрался уезжать, монахи его спросили:

— Старче, а кто в нашем монастыре уже сейчас достоин Царствия Небесного?

Он ответил:

— Пока однозначно могу сказать только про одного человека — вашего повара.

Монахи изумились:

— Может, мы что-то не так поняли, старче?! Кого-кого… еще раз?! Повара?!

Монастырский повар не был монахом. И жил даже не в монастыре, а просто при нем. Никаких подвигов аскезы не совершал. И более того — всем казался очень хмурым, угрюмым и грубоватым человеком. А старец объяснил:

— Вы все поняли правильно. Если бы этот человек не работал над собой, то стал бы маньяком-убийцей. Но он сумел подавить в себе эту страшную силу. И пусть он всего-навсего повар, пусть он не подарок, но уже за одно сделанное им, за победу над собой он достоин Неба. У вас, у остальных, другие ситуации, потому и сказать про вас так пока нельзя.

Эту притчу рассказал когда-то Ксении отец Андрей. И она очень хорошо ее запомнила, пытаясь найти себе оправдание. Хотя не слишком-то и находила.

Марлон Брандо говорил, что актерство — это не профессия, а невроз. Когда, наконец, кончается детство, кончается и актерство. Но у многих детство длится всю жизнь.

Некоторые утверждали, что у литераторов — все то же самое. Якобы Михаил Зощенко был неврастеником и жаловался одному из своих друзей: «Все-таки это вроде болезни. И от хорошей жизни писателем не становятся. Надо что-то перетерпеть, перенести, пережить — тяжелое, страшное — или вообще быть больным, чтобы взяться за перо».

Где-то Ксения читала, что Фонвизин, уже полупараличный, кричал из инвалидной коляски студентам университета:

— Вот до чего доводит литература! Никогда не будьте писателями! Никогда не занимайтесь литературой!

А Некрасов написал: «Братья-писатели, в нашей судьбине что-то лежит роковое». А только ли в судьбе писателей? Или вообще всех творческих людей? Творчество — грех… Не равняй себя с Творцом… С другой стороны, ты ведь подобие Божие. И свои способности прятать — тоже грех. Тогда как же? Как поступать?! Вразуми, Господи…

Как трудно жить на земле… Но никто тебе и не обещал, что будет легко…

И как правильно понять, оценить, определить себя в мире и мир в себе?…

— Полностью открыться миру и стремиться к единству и целостности с ним, — как-то важно и пафосно ответил ей Валентин. — Не гоняйся за счастьем, оно всегда в тебе. Это, между прочим, еще мудрый Пифагор сказал. Все границы и пределы мы создаем себе сами, потому что просто верим в их существование. И самая распространенная наша иллюзия, от которой страдают почти все, — это уверенность, что, найдя благополучие, мы сумеем избавиться от всех своих страхов и тревог. Но парадокс как раз в том, что все — наоборот. Необходимо сначала избавиться от беспокойства — лишь это поможет обрести удачу. Надо попытаться быть тем, кем ты хочешь, чтобы затем делать то, что ты желаешь, и только тогда ты получишь то, о чем мечтаешь.