Когда вырастают дети - Ариадна Борисова

Оба они любят свою работу, где все у них отрегулировано, как на дороге с правилами движения, а дома часто сталкиваются лбами, иногда до аварии, ругани и слез. И продолжают жить дальше в хроническом состоянии бездорожья. «Привычка свыше нам дана». Люди ко всему привыкают. Живут же некоторые в местах, где полгода стоит полярная ночь.

Два совершенно полярных человека зацепились друг за друга девятнадцать лет назад, когда интеллект держался на высоте и содержание ценилось больше формы. Страна в то время считалась самой читающей в мире и тащилась от передачи «Очевидное – невероятное». Мамик проходила практику в мужском зале, а отец, который еще не был отцом, но уже давно работал в Художественном музее, пришел в парикмахерскую стричься. Волосы у него тогда были густые и росли быстро. Умная голова тридцатисемилетнего холостяка нечаянно попала в энергичные руки мамика раз, другой… Потом ее покорили рассказы о красивых музейных вещах и стихи. А она покорила холостяка своей юной красотой. Он увидел в девушке созданный в свежих красках шедевр и не заметил, что картина нуждается в реконструкции. Девушка стригла прекрасные волосы реставратора и думала, что на самом деле плетет нить своей судьбы. Через год она разочаровалась в нитях судьбы и стихах, но стержнем семьи уже стал Санька.

Он всегда чувствовал себя не очень прочным узелком, зачем-то связавшим шелковую нить с холщовой. Был счастлив, если мамик за весь день не обзывала отца лохом, а тот осмеливался противостоять ее фельдфебельским замашкам. В последнее время Саньке стало до лампочки. Ну, почти. У него, в конце концов, своя жизнь, у родителей – своя. Терпели друг друга до сих пор в присутствии сына, потерпят и без него.

В списке Санькиных достоинств терпение стоит не на почетном месте. А ведь оно полезно. Благодаря терпению первобытные люди закалились и смогли эволюционировать. Смирились с всемирным оледенением, научились жечь огонь и охотиться на мамонтов. В тепле мамонтовых шкур и свете пещерных костров родился вкус к красоте вещей. Вкус сродни духу… Может, и у родителей не все потеряно. Мамик, во всяком случае, уже не ругается из-за отцовского «Парнаса».

Поэтический кабинет отец устроил себе из «тещиной комнаты» – кладовушки-пенала, в которой еще до рождения сына проявлял фотопленки. Повесил там книжные полки, приткнул письменный стол и стал писать в него стихи.

Любой труд должен приносить дивиденды. Вначале мамик одобряла вечерние занятия отца в наивном ожидании гонораров. Она не знала, что поэтов-писателей нынче развелось как нерезаных собак. Мамик ждала-ждала и чуть не рухнула, когда на вопрос о вознаграждениях отец твердо ответил:

– Я, Лиза, стихи для себя пишу.

Поскольку жизненные понятия мамика крутятся в сфере таблицы умножения, все неведомое за пределами пифагоровых столбиков тревожит ее не больше космоса.

– Значит, ты тратишь время семье в убыток? Дмитриевский, ты эгоист конченый или спятил?!

За каких-то два дня мамик продемонстрировала обширные познания в арго. У слова «спятил» оказалось множество синонимов. Потом она, очевидно, решила, что муж действительно начинает впадать в маразм (он же намного ее старше), купила ему глицин, себе – успокаивающие капли и угомонилась. Правда, только по поводу гонораров, остальные причины для негодования остались в силе.

Читая «встольные» стихи отца, Санька удивляется. Отцовская скромность ему тоже малопонятна. В местном литературном журнале лирика куда слабее. Кто-кто, а Санька в поэзии разбирается. По крайней мере, так считают ребята в классе. Он редактор школьной газеты, отвечает за рисунки, статьи и юмористические стихи в ней.

Леху Гладкова, забежавшего как-то по делу, ошеломила полная исчерканных рукописей урна у двери «Парнаса»: «Аффтар жжет нипадеццки!» Леха любит повторять классические ошибки форумов. Санька по секрету признался, что отец не владеет компьютером. Неприспособленность Дмитриевского-старшего к технике-электронике известна, кроссовер «Ниссан-джук» в семье водит мамик, но чтобы так «многа букаф» нафлудить ручным способом! Посредничество шариковой ручки между бумагой и Музой Леха счел атавизмом. Ему ничего не стоило подсофтить Санькин первый, древний, но вполне еще рабочий комп. Отец прекрасно печатает на пишущей машинке в музее, и освоил бы клавиатуру за полчаса. Санька уже предвкушал, как преподаст отцу вордовскую матчасть, как тот начнет шарить в Интернете и запостит свои нетленки на поэтический форум… Увы и ах. Компьютерный невежда категорически отказался от безвозмездных услуг по апгрейду «железа» и собственных мозгов. Отец, для которого каждое произведение искусства – чудо, не понимал, что чудеса потихоньку вымирают вместе с животными, занесенными в Красную книгу, и что в современных условиях он – реликт, вроде снежного человека. Исчезающая и неправдоподобная разновидность сапиенсов. В общем, отец повел себя неблагодарно и без интереса к эволюции. Прочтя на лице друга выражение, родственное глаголу «спятил», Санька оскорбился, и они поссорились. Неделю не разговаривали.

А однажды Санька увидел отца роющимся в мусорном баке. Отец по рассеянности выкинул нужные бумаги в помойку. Было утро, мусоросборочные машины еще не приехали, и потеря нашлась. Дома отец отмыл листы, прогладил… Орудовать утюгом ему не привыкать, лучше мамика справляется с глажкой, отточенные стрелки на брюках аж свистят на ветру. В детстве Саньке нравилось ходить с отцом на работу и смотреть, как осторожный утюжок в его руках закрепляет клеевой слой на живописи старых холстов. Санька любил застывшие движения картин в тихих залах и боготворил «музейного» отца. В музее он выглядит по-другому – значительнее, моложе, не горбится, сотрудники обращаются к нему с почтением: «Леонид Григорьевич, как вы думаете…», «Леонид Григорьевич, посмотрите, пожалуйста…» Никто не упрекает его маленькой зарплатой, она здесь у всех такая. Окружающее искусство отбрасывает на музейщиков тень достоинства и самоуважения. Они заняты одним делом и понимают друг друга с полуслова. Отец говорит, что мастерская вошла ему в плоть и кровь. Наверное, так и есть: от отцовской одежды и кожи фонит краской, клеем, какими-то химическими эмульсиями, истонченной временем пылью с едва уловимым запахом пенициллина…

Санька бродил по фондам с благоговением. Трогал овеществленное время, завернутое в специальную защитную бумагу. Отец прекрасно ориентировался в этом времени, поэтому раньше часто ездил в длительные командировки то на Алтай, то в казахский город Караганду, то в город-курорт Сочи. Но вторглось время новое, рыночное, музеи обеднели, и исследовательские вояжи сотрудников прекратились.