Новый Мир ( № 9 2013) - Новый Мир Новый Мир

— Да, наверно.

Дробов сел в метро, доехал до «Авиамоторной», вручил накладные и двадцать четыре тысячи выручки Светлане. Та расписалась в получении денег, дала расписаться Дробову. Все молча. Из ее ушей торчали проводки.

— Что слушаешь? — спросил Дробов.

— А?.. Аудиокнигу… «Трое на четырех колесах».

— Ясно. — Дробов уважительно, но и разочарованно кивнул; почему-то был уверен, что у нее там тоже ностальгяшки. — А кто автор?

— А? — Светлана уже с раздражением посмотрела на него.

— Да нет, так… Я свободен?

— Да, до свидания.

Миновал проходную, кивнув коротко охраннику, но уже другому, не утрешнему. По безымянному переулку, а вернее, по проезду меж заборами, пошагал к метро. Если поспешит, то доедет до дому без давки… «Черт, — тут же разозлился на себя, — только и заботы, что о том, чтоб утром проехать свободно и вечером тоже…»

Зазвонил телефон. Жена беспокоится?.. Нет, оказалось, Паша Гусь, барабанщик.

— Слушай, тут прояснилось: завтра репетиция.

— Понял. Там же?

— Ну да, там же… И подумай, чем репертуар обновить.

— Попробую.

Сунул телефон в карман и наткнулся на супермена. Так и протаскал весь день. Достал, не глядя на него, швырнул за забор.

…Группу назвали «Антидот», отточили пять композиций и записали демо. В фирме наштамповали десятка два сиди-дисков (немалых денег это тогда стоило), раздали послушать директорам клубов. Удалось выступить на нескольких сборных концертах. Приняли неплохо, хотя, в общем, всех неплохо принимали — главное, чтобы жестко было, динамично, драйвово… После концертов получали небольшой гонорар.

Потом была запись альбома. Тяжелая, долгая, мучительная. Чуть окончательно тогда не разбежались. Но — записали. Заказали обложку, отпечатали сотню экземпляров, развезли по рок-магазинам, ларькам. На продажу брали альбом неохотно, первым делом спрашивали: «А что за лейбл?» — «Сами», — поначалу гордо отвечали парни. На них смотрели с усмешкой: «И вы думаете, неизвестную группу с неизвестным лейблом будут расхватывать?» Действительно, покупали диски очень неохотно.

И несмотря на все попытки (вялые, правда, какие-то неправильные) пробиться, обрести известность, «Антидот» оставался одной из сотен подобных групп. Раза два-три в месяц играли в клубных сборниках, пару раз удостоились сольников, но было продано всего несколько билетов, и с тех пор о сольниках речи не заводилось… Продолжали репетировать, делать новые песни, ругались, спорили…

В юности Дробов был уверен, что двадцать лет — это огромный срок, по существу, — вся настоящая жизнь, и вообще век человека, огрубляя, делится на три части, каждая длиною по двадцать лет.

Первые двадцать — подготовка, вторые — активный период, а третьи — увядание. Представить себе человека после шестидесяти было трудно, старики казались Дробову не совсем уже людьми: так, ждущие смерти существа. А уж представить себе рокера-долгожителя было вообще невозможно.

Начиная заниматься музыкой, Дробов посмеивался над стартовавшим как раз в то время парадом юбилеев: двадцатилетие «Машины времени», «Аквариума», десятилетие «ДДТ», «Центра», «Пикника», «Звуков Му», «Наутилуса», «Крематория», «Алисы», «Браво», «Коррозии металла», «Гражданской Обороны»… «Монстры, блин. Настоящие года за три успевали встряхнуть болото, а эти…»

А как получилось у них? Вот и их группе двадцать лет. И что? Ничего не встряхнули, так, повибрировали в болотной жиже, замирая на долгие месяцы… Хм, месяцы долгие, а двадцать лет пролетели стремительно. Что запомнилось, что можно выудить? Даже не из скудной истории группы, а вообще из его этой, как он когда-то считал, настоящей жизни?

Как в последний раз насели родители, чтобы куда-нибудь поступил. Дробову тогда было двадцать шесть. «Другой возможности бесплатно учиться уже не будет! — говорила мама. — С двадцати семи — только за деньги. Нужно ведь профессию иметь, сынок!» Он тогда и сам подумывал об этом — «без образования» ему действительно мало что светило. Но как это — учиться вместе с семнадцатилетними? Стыдно уже… И в общем, не стал никуда поступать, пережил эту возможность.

Что еще? Еще — встреча с будущей женой. Познакомились на концерте группы «Крематорий». Хороший был концерт, в основном играли старые песни. Армен Григорян грустно исполнял энергичную вообще-то тему:

И у Тани на стене нарисовал я облака

И слона с ослом, летящих в никуда,

И она ложилась спать, схватив слона за крыла,

А просыпалась с хвостом осла.

Девушка, стоявшая рядом с Дробовым, подпевала, и когда песня кончилась, он спросил:

— А вас не Таня зовут?

— Нет, Наталья. И я еще жива. — У песни был припев: «Жаль, что она умерла».

— Извини, — кивнул Дробов, — но Таня, судя по всему, была классной… Может, выпьем что-нибудь? — За их спиной был бар.

Девушка легко согласила:

— Давай. Сейчас, только узнаем, какая следующая будет… Я «Мусорный ветер» послушать хочу.

Следующей песней был не «Мусорный ветер», и они пошли к бару.

— Я первый раз на «Крематории», — сказал Дробов, — хотя воспоминания у меня с ним очень мощные связаны.

— Какие?

— Я с билетом на него в армию уходил. До последнего надеялся, что отправку перенесут, и схожу… А довелось только теперь.

— Ты в армии был? — Наталья посмотрела на него с интересом.

— Ну да.

— А откуда приехал?

— Куда?

— Сюда, в Москву.

— Хм, с Большого Тишинского переулка.

— Москвич… Не похож.

— А ты?..

— Я с «Полежаевской».

— Ничего себе! Почти, получается, соседи.

После этого стали встречаться. Дробов подарил ей диск с песнями своей группы (сам сделал сборник из не очень матерных и примитивных), Наташе понравилось…

Как поначалу она не поверила, что Дробов москвич, так и он не верил, что она родилась и прожила свои двадцать шесть лет в столице. Нетипичная москвичка. Хотя… Хотя их очень много, таких нетипичных, просто ведут незаметный образ жизни. Словно прячутся от этого круглосуточного шума, суетни, битв за деньги, за славу…

Окончила после школы бухгалтерские курсы, работала в одном научно-популярном журнале, который когда-то, в советское время, был популярным, а теперь… Около пятисот подписчиков, около тысячи покупателей.

Когда Дробов впервые побывал в их редакции на Новой Басманной, просто глазам не поверил: показалось, что попал в декорации фильма о глухом застое. Громоздкие, толстостенные шкафы с какими-то пыльными книгами, подшивками; скрипучий, шевелящийся паркет под ногами, фанерная обшивка на стенах, все покрыто потемневшим лаком. В кабинетах большие столы, тяжеленные стулья, которые женщины не переносили, а перетаскивали. И хоть в то время уже стояли компьютеры, но на сейфах, шкафах, на широких подоконниках — как какой-то ветеранский резерв — пишущие машинки…

Люди в этом здании были тоже словно из прошлого, проводили рабочий день неспешно, в полусне, с постоянным жиденьким чаем, печеньками, ленивыми разговорами… Дробову опять вспомнился фильм «Курьер». И наверное, таких заповедников по Москве еще оставались сотни и сотни, а может, и в свежих офисах создавалось, устанавливалось нечто подобное.

Наталья жила без больших запросов, претензий, и Дробова это, особенно в начале их отношений, раздражало — симпатичная, неглупая девушка, а живет так тихо и скромно, будто ей кто-то когда-то напророчил, что ей никуда никогда не пробиться, не достичь, а если не поверит и сунется в московский водоворот, то потеряет то немногое, что имеет. И замуж за Дробова она вышла, кажется, не по большой любви, а так — встретился подходящий парень, не алкаш, не подонок какой-нибудь, москвич. Подходит, можно связать с ним свою жизнь.

Но теперь, после двенадцати лет вместе, эти ее ровность, скромность очень Дробову нравились и только укрепляли их семью. Домой он ехал без боязни нарваться на скандал, проблемы почти всегда решались спокойно… Удивительно: у него ни разу не возникало желания другой женщины, хотя в юности был уверен, что их будут десятки, сотни. Для этого, считал, только и стоит жить — секс, рок-н-ролл, ну и наркотики бы неплохо… гашиш… Смешно, конечно, вспоминать об этих принципах, но, наверное, подобное — по крайней мере, желание обладать женщинами — многих и толкает становиться известными.