Журнал «Вокруг Света» №9 за 2003 год - Вокруг Света

В это время родилась петербургско-ленинградская экскурсоводческая школа, в течение ХХ века служившая образцом для гидов всей страны. Чистейшей души человек, неисправимый идеалист, Анциферов был всецело поглощен научными исследованиями. Среди его культурологических и литературоведческих трудов особое место занимает небольшая книга «Душа Петербурга», представляющая собой обзор посвященных Северной столице произведений русской поэзии и прозы: от Ломоносова и Тредиаковского до Анны Ахматовой и Андрея Белого. Но значение книги гораздо шире. Труды и мысли поколений людей, плоды их духовной и материальной деятельности, природа, архитектурные сооружения, легенды и предания, связанные с теми или иными местами, создают тот ее неповторимый характер, который древние обожествляли под именем «genius loci» (гений места). Анциферов действительно определил душу Петербурга —ту, какой она сложилась в петербургский период русской истории, – он назвал его «городом трагического империализма». «Душа Петербурга» была напечатана в октябре 1922 года тиражом 2 000 экземпляров в знаменитом издательстве «Брокгауз и Ефрон». Последние десятилетия своей жизни Анциферов провел в Москве, где и умер в 1958 году.

Анциферов, как обычно, приехал в Ленинград утренним поездом из Детского Села. Паровоз, попыхивая, медленно вползал под узорчатый чугунный навес дебаркадера вокзала, построенного немногим более 20 лет назад. Тогда, в начале 1900-х годов, стиль модерн, в прихотливости капризных орнаментов, господствовал в петербургской архитектуре. Построенный по проекту С. Бржозовского, Царскосельский вокзал удивлял изобилием цветных витражей, лепнины, зеркальных стекол, блеском начищенных латунных ручек и благородной фактурой дубовых скамей и панелей. Как же теперь все изменилось! Потемневшие стены, облупившаяся штукатурка, выбитые стекла, наспех заделаны фанерой дыры…

То, что Царскосельский вокзал стал называться Витебским – само собою разумелось. Редко что в городе, успевшем переименоваться уже дважды, сохраняло прежние свои названия: Невский стал проспектом 25 Октября, Литейный – проспектом Володарского, Садовая улица – улицей 3 Июля, Дворцовая площадь – площадью Урицкого, Английская набережная – набережной Красного флота… Царское Село также не избежало общей участи, «переименовавшись» в 1919 году в «Детское село имени товарища Зиновьева»…

По Загородному проспекту, как ни странно, сохранившему свое имя с 1798 года, дребезжа, тянулись трамваи. Вагоны были переполнены, люди свисали с площадок. Водители беспрестанно звонили: то на рельсы заворачивала пролетка с нэпманом, курящим сигару, а извозчик никак не мог осадить свою лошаденку, то застревал на перекрестке редкий еще по тем временам автомобиль. Анциферов решил пройтись до библиотеки пешком. Напротив вокзала высился Введенский собор гвардейского Семеновского полка, сооруженный по проекту Тона в 1842 Т году. Изобретенный этим придворным зодчим «русско-византийский» стиль не нравился Анциферову. Внешнее показное соблюдение православных обрядов также отвращало ученого. Но пережитое после революции обратило его к мыслям о религии. Быть может, думал он, избавившись от государственной опеки царских времен, когда церковь выполняла не свойственную ей роль казенного учреждения, христианская вера обнаружит внутреннюю общность с социалистическими идеалами?

Хотя возникшее в 1920-е годы в русском православии течение «обновленцев», идущих на прямое сотрудничество с властью, исповедующей агрессивный атеизм, явно ни к чему хорошему не привело. Среди соучеников Анциферова по университету был ставший весьма популярным в те годы священник Александр Введенский. Публика валом валила на диспуты, которые он вел с наркомом просвещения Анатолием Луначарским, кокетничающим своим либерализмом. Проходили эти диспуты на Михайловской (ныне имени Лассаля) улице, в белоколонном зале Дворянского собрания, переданном филармонии. В том самом зале, где в 1922 году чекистами было организовано позорное судилище над митрополитом Вениамином с обвинением его в укрывательстве церковных ценностей, конфискуемых под предлогом «помощи голодающим Поволжья». Владыка Вениамин был одним из главных организаторов Комитета помощи жертвам страшного голода, но его деятельность не была нужна большевикам, и его вместе с единомышленниками приговорили к расстрелу.

Новоявленный священник-обновленец, щеголяя в шелковой рясе, рассуждал с наркомом об отвлеченных материях. Как-то он сострил, что если Луначарский думает, что произошел от обезьяны, пусть так и будет, он же, Введенский, предпочитает происходить от Адама. Нарком резко возразил, сказав, что он предпочитает подняться от обезьяны до себя, чем опуститься от Адама до Введенского.

…На тот день, 1 июля, приходилась седьмая годовщина гибели от дизентерии первенцев Анциферовых, Павлика и Таточки. На душе у Николая Павловича было тяжело. Он, склонив голову, зашел в холодный храм, затеплил свечку у «кануна». В 1933 году этот собор будет взорван…

Дальнейший путь Анциферова лежал в сторону Фонтанки, по Гороховой, тогда Комиссаровской, позже, после смерти «железного Феликса», ставшей улицей Дзержинского.

Да, с тех пор и город, и «населявшие» его дома изменились почти до неузнаваемости. В 1918 году были конфискованы почти все частные домовладения (свыше 3 тысяч домов), в богатые квартиры и особняки хлынули жители рабочих окраин. Больше 300 тысяч человек за три месяца 1918-го переселилось в опустевшие дома питерской буржуазии. Квартирная плата была отменена, домовые комитеты бедноты наводили свои порядки. Холерная эпидемия летом 1918 года косила людей без разбора, но «классовая борьба» не ослабевала. В августе, после убийства Леонидом Канегиссером руководителя Петроградской ЧК Моисея Урицкого, начались массовые аресты «социально чуждых элементов», расстрелы заложников. Тогда в Петропавловской крепости казнили остававшихся в городе членов императорской фамилии, среди которых был известный историк, великий князь Николай Михайлович.

К началу 1921-го город опустел, в нем жили 740 тысяч человек – в 3 раза меньше, чем накануне революции. Не работали водопровод и канализация, остановились трамваи, ходившие даже в 1919 году, когда под Пулковом отряды генерала Юденича пытались прорваться к «красному» Петрограду. В город поступало минимальное количество топлива, и чтобы хоть как-то обогреться, жители вырубали леса в предместьях, разбирали деревянные строения, ломали и сжигали двери, полы и перегородки. Сады, скверы и бульвары в городе были превращены в огороды – зелени не хватало, многие страдали от цинги. Полностью изменился состав населения центра бывшей имперской столицы.

В марте 1921 года вспыхнуло восстание моряков в Кронштадте, подавленное большевиками с невероятной жестокостью. По городу вновь прокатилась волна арестов. 3 августа был схвачен и через 3 недели расстрелян Николай Гумилев – поэт, как будто искавший смерти на родине: в годы Первой мировой он служил в Русском экспедиционном корпусе во Франции и с большим риском перебрался в Россию в самом начале 1918 года.

Со второй половины 1921 года начала постепенно оживать замершая на долгие 5 лет тяжелая промышленность Петрограда. С переходом партии большевиков в октябре 1922 года к «новой экономической политике» казалось, что самое страшное – голод, разруха, красный террор – наконец позади. Спустя несколько месяцев возобновили производство паровозов на «Красном путиловце», на Металлическом заводе построили первую паровую турбину, на «Электросиле» начали изготовление генераторов для Волховской ГЭС, тогда крупнейшей в Европе (ее пуск состоялся 19 декабря 1926 года). В мае 1924 года сошли с конвейера первые советские тракторы «фордзон-путиловец», получившие среди рабочих название «федор петрович».

К 1926 году промышленное производство приблизилось к довоенному уровню, численность населения увеличилась до 1 миллиона 300 тысяч человек. Проведенная большевиками в 1922—1924 годах денежная реформа – введение твердого червонца – оживила коммерческую деятельность. Буквально за несколько месяцев НЭПа в городе появилось больше 6 тысяч кустарных и около 2 тысяч частных предприятий мелкой промышленности.

Назойливая пестрота вывесок, мелкие лавчонки, шумные пивные и закусочные, мгновенно заполнившие город, раздражали своей бесцеремонностью.

Идя по бывшей Гороховой, Анциферов поймал себя на мысли, что наиболее прекрасным, с удивительной четкостью и ясностью гармоничных перспектив, город казался ему именно в 1921 году: опустевший, безмолвный, похожий на архитектурную декорацию – такой, каким он вырисовывался на листах архитектурных проектов великих Росси, Томона, Захарова, Кваренги…

Он почти уже подошел к зданию Большого драматического театра на Фонтанке. С 1920-го спектакли стали давать в здании, известном старым петербуржцам, как «суворинский»: построенном в 1878 году Малом театре, труппу которого содержал известный издатель и журналист А.С. Суворин. Проходя мимо театра, Анциферов вспомнил, как 25 апреля 1921 года слышал здесь Александра Блока. Это был последний литературный вечер поэта. После революции Блок вместе с Максимом Горьким, Корнеем Чуковским, Николаем Гумилевым, Михаилом Лозинским разработал программу издания шедевров мировой литературы для массового читателя. Редакция «Всемирной литературы», организованной в сентябре 1918 года, размещалась на Моховой улице, 36. Блок был председателем управления БДТ– нового театра «героической трагедии, романтической драмы и высокой комедии», открывшегося в феврале 1919 года в Большом зале консерватории. Но революционный романтизм первых лет после октябрьского переворота все больше сменялся осознанием мертвящей власти нового чиновничества, тупой жестокости режима, в атмосфере которого задыхались творческие силы. Блок, вероятно, тоже задохнулся, бессильный изменить логику утверждения советского тоталитаризма.