Лотос - Дженнифер Хартманн

Моя нижняя губа дрожит.

– Как долго? Все лето?

Брэдфорд осторожно приближается: его лицо скрыто за странной маской, – из-за нее его дыхание кажется странным и забавным.

– Снаружи идет война. Выживших почти нет.

– Выживших?

– Они мертвы, Оливер. Большая часть населения была уничтожена… Кроме тех, кто готовился к этому, – объясняет он. – Как мы.

Я еле его понимаю, смысл слов доходит до меня тяжело и медленно.

– Когда воздух станет лучше?

– Я не знаю… Может быть, никогда. – Он снимает маску и массирует подбородок. – Я спас тебе жизнь, малыш. У меня было предчувствие, что этот день приближается. Я был в этом уверен.

Я сглатываю.

Может быть, никогда.

– Я не хочу жить здесь вечно, мистер… – Вырывается всхлип, взволнованная мольба. – Может, я смогу задержать дыхание на улице и добраться до дома?

– Нет! – ощетинивается он. – Ты не можешь пойти домой. Это опасно. С этого момента ты будешь жить здесь, внизу, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе было как можно комфортнее. Мой собственный бункер находится прямо по соседству, и в нем есть кухня. Я принесу тебе свежей еды, когда смогу.

Я действительно скучаю по яичнице с беконом.

Брэдфорд мерит шагами бетонный пол.

– Я буду часто отсутствовать. Когда мои запасы еды кончатся, мне нужно будет найти еще. Это может занять несколько дней опасного пути.

– Вы можете принести мне книги? Я учусь читать, да и здесь очень скучно.

Все, что у меня есть, – это шкаф с закусками, два ведра, фонарик и спальный мешок.

Он кивает.

– Хорошо. У меня в бункере много книг и игр. Здесь, внизу, есть электричество, так что я установлю телевизор и освещение получше.

Мое сердце пропускает удар от новых перспектив.

Брэдфорд делает паузу, чтобы посмотреть в мою сторону, его темные глаза смягчаются, в них мелькает грусть.

– Все будет хорошо, малыш. Здесь ты в безопасности.

Он надевает маску и поднимается по лестнице, снова оставляя меня совсем одного.

В безопасности.

Может, я и в безопасности, но я не чувствую себя счастливым. Я хочу вернуться домой.

Надеюсь, это продлится недолго, потому что я скучаю по своей семье.

Я скучаю по солнечному свету.

По ней.

Три часа спустя Гейб возвращается в спальню с тарелкой разогретой еды и находит меня уставившимся в стену, на том же самом месте, где он меня оставил.

* * *

Прошел день, а я все еще не вышел из своего убежища под окном. Мой мочевой пузырь, кажется, вот-вот лопнет, а в горле пересохло, но найти в себе силы сдвинуться с места я не могу. Гейб приходил и уходил, его попытки завязать разговор и проявить гостеприимство постоянно проваливаются. Я не пытаюсь быть грубым или неблагодарным – я просто потерян.

Когда я, наконец, набираюсь сил, чтобы подняться на ноги, то, пошатываясь, бреду в ванную, ненадолго останавливаясь, чтобы взглянуть на отдыхающего в гостиной Гейба. Он растянулся на диване, прикрыв глаза тыльной стороной руки. На дальней стене мерцает телевизор: установленный экран намного больше, ярче и четче, чем тот, что был у меня в подземелье. Я прищуриваюсь, глядя на него, ошеломленный реалистичными изображениями. Телевизор похож на тот, что я видел в спальне Брэдфорда, а также в больнице.

Гейб не слышит моих шагов в коридоре, так как он спит с торчащими из ушей проводами, сквозь которые просачивается приглушенный шум. Музыка, скорее всего.

Я отрываю взгляд от экрана и направляюсь в ванную. Я почти не помню туалетов, да и мое жилище ничем подобным не было оборудовано. Забытые воспоминания возникли у меня в голове, когда я впервые увидел туалет в больнице.

Резкие вспышки воскресили в памяти раковину цвета слоновой кости, украшенную разноцветными зубными щетками, а также занавеску для душа в цветочек. Дальше возник образ маленькой девочки с косичками, стоящей под струями душа в заляпанной грязью одежде. Она кричала мне, чтобы я поскорее уменьшил температуру.

В моем подземелье были только ведра, которые Брэдфорд регулярно мыл и менял – одно для отходов, а другое для купания. Душ, с которым меня познакомили в больнице, поначалу был неудобным – жесткие струи впивались в мою кожу, как колючая проволока. Но вскоре стало приятно, я будто пережил катарсис. И теперь я понимаю, что это лишь одна из многих вещей, которых мне не хватало.

Я качаю головой и сглатываю. Затем включаю свет и тут же морщусь от неприятного давящего ощущения в глазах, которое доставляют флуоресцентные лампы. Все такое яркое в этом новом мире.

Пока я осматриваюсь вокруг, все больше разрозненных видений проносится через меня, заставляя мои колени дрожать. Раковина цвета слоновой кости все еще там, сколотая и потускневшая. Цветочная занавеска для душа была заменена на серую и чистую, а маленькая девочка давно ушла, но я до сих пор слышу ее смех, эхом отдающийся в моих ушах.

Я справляю нужду, затем смотрю в зеркало, прежде чем выйти.

Я двадцать два года обходился без зеркала. Не имея отражения. Не имея представления о своей внешности. Не имея ни малейшего понятия о цвете своих глаз, форме лица или изгибе рта.

Но по крайней мере у меня было имя. Я даже вырезал его на бетонной стене, чтобы никогда не забыть.

Я моргаю, рассматривая свое отражение, – оно отвечает мне тем же. Самозванец. Незнакомый мужчина с радужками цвета корицы и каштановыми волосами, спадающими на лоб беспорядочными волнами. Его челюсть покрыта щетиной, которая с каждым днем становится все гуще. У него бледная от недостатка солнечного света кожа, а также длинные густые ресницы и четко очерченные скулы. Взгляд его пуст и отстранен, – и его не замаскировать даже танцующими золотыми искорками.

Мои пальцы сжимают край фарфоровой раковины, когда я делаю глубокий вдох и отвожу взгляд.

И когда я, наконец, отхожу и открываю дверь, то вижу ее.

Девушка из окна – та, что приходила ко мне и представилась Сид. Она здесь, в доме моего брата… Ну, и в моем доме. Она стоит прямо передо мной с широко раскрытыми сапфировыми глазами, скрытыми за очками в темной оправе. С носом, похожим на пуговку, и пухлыми губами. Девушка приоткрывает рот, чтобы заговорить со мной:

– Привет.

Между моими бровями пролегает складка, когда я смотрю на стопку одежды, которую она сжимает в своих руках. Ее волосы струятся по плечам бело-золотыми потоками, и она склоняет голову набок, изучая меня. Либо со смущением, либо с беспокойством.