Зелен камень - Иосиф Ликстанов

— Что это? — спросил Павел.

— Подарочек папаши. — Ценность?

— А как думаете? Единственному сыну кисет махорки не завещают.

— Что я должен с этим сделать?

— Как совесть скажет.

— Связано это с теми деловыми отношениями, о которых говорится в завещании?

Старик улыбнулся тонко, насмешливо:

— Нет, Павел Петрович, какие уж там между нами деловые отношения! Не те нынче порядки да и люди. Я-то еще туда-сюда, хоть и стар. А вы человек почти партийный, советский… Не склеилось бы у нас дело да и хода не получило бы по нынешнему времени… Что ж кисетик не открываете?

— Я успею это сделать. — И, переборов желание сломать печать, Павел опустил кисет в карман. — Мне нужно спешить: опаздываю в театр.

— Понятно, понятно! Должно быть, с невестой вашей в театр пойдете, с Валентиной Семеновной Абасиной? Красавица, красавица, царь-девица! — Никомед Иванович встал и вздохнул облегченно. — Так вы дома кисетик откройте да подумайте над тем, что увидите. А пепельничку с собой унесете или мне оставите? — спросил он шутливо. — Вещица, простите, рядовая, базарная…

— У меня к вам просьба, — проговорил Павел и покраснел. — Завещание сыграло свою роль. Нельзя ли оставить эту запись мне? Хочется иметь хоть одну строчку на память…

Внимательно, любопытно посмотрев на него, старик достал и развернул завещание, помусолил чернильный карандаш и аккуратно перечеркнул бумагу крест-накрест.

— Не смею отказать, — промолвил он спокойно. — Мне этой записи бояться никак не приходится. А для вас она, конечно, память от родителя… Значит, никаких других бумаг после папаши у вас не осталось? — спросил он, как бы между прочим.

Выслушав ответ Павла, вручил ему погашенное завещание и закончил дело:

— Вот и все, Павел Петрович!

Прошли через темную переднюю, а затем длинными сенцами. Звякнула цепочка, шаркнул засов, приоткрылась дверь.

Старик пропустил Павла на крылечко.

— Прошу вас иметь в виду, что я всегда дома. Коли пожелаете навестить, милости прошу, — чинно сказал он вслед гостю. — Я ваш слуга на всякую нужду.

Дверь закрылась; опять шаркнул засов и звякнула цепочка.

4

Времени оставалось в обрез, чтобы трамваем добраться до площади 1905 года и поспеть к началу спектакля в драматический. На трамвайной остановке он увидел толпу ожидавших.

— Состав с мукой дорогу перегородил, — объяснил паренек в форме ученика ремесленного училища. — Давно уже вагонов нет. Придется до центра пешком шагать.

Дело оборачивалось плохо. Павел знал, что Мария Александровна и Валентина непременно станут ждать его, пропустят начало спектакля, разволнуются.

Приходилось, не теряя времени, отправляться пешком вслед за учеником ремесленного училища. Он уже сделал несколько шагов, когда возле него, заскрипев тормозами, круто остановилась машина.

Послышался небрежный голосок Ниночки Колывановой:

— По дороге? Садитесь, подвезу.

— Я в драматический театр.

— Садитесь же! — приказала девушка. — Мне все равно куда. Федор уехал. Проводила его, потом доставила маму на дачу в Лесное, а теперь свободна. Мечусь по городу и переживаю…

На круглом личике лежала дымка усталости, губы были сведены гримаской.

— Вчера вечеринка у вас затянулась…

— Да, все веселились искренне, кроме нас с Федором… Неужели не могли заглянуть хоть на минутку? Никогда не прощу этого вам и Вале… Хотя я ее понимаю. Мы с нею, так сказать, соломенные невесты. Мало веселого.

— Но и трагического не много. Ведь вы скоро поедете к Федору?

— Когда это скоро?! Три месяца, по-вашему, скоро? — Она ловко обогнала попутный грузовик. — В нашей конструкторской группе три человека, и я профорг всего бюро. Работы в группе прорва. Трое справляются с трудом, двое — еле-еле. Меня должны отпустить к Федору, должны! Но уйду я — значит, товарищи останутся без летнего отпуска. Итак, на отпуска два месяца, на сборы две недели. Итого десять недель. Я жертва своего мягкого сердца.

— Только что мы чуть не стали жертвами уличного происшествия. Осторожнее, Нина!

— Не мешайте! — Она ловко протиснула машину между троллейбусом и грузовиком. — Мне жаль себя, Валю, Федора… И я не понимаю вас, Павлуша! На вашем месте я непременно устроилась бы так, чтобы летом быть поближе к Вале. А вы даже пальцем не шевельнули. Хорош жених!

— А Федор? — с усмешкой напомнил Павел.

— Федька? Но ведь вы с ним близнецы. Наконец-то он дорвался до севера, до Краснотурьинска! Он во сне видит «северную радугу». Там необыкновенные рудные богатства, там лес, уголь, камень… Разве все это может обойтись без Федора, разве он обойдется без этого!

— И он прав! Я сам мечтал о тамошних местах. Дивный край и громадная стройка.

— Ах, я понимаю!.. Но два с половиной месяца без моего Федьки — это вечность! Одно утешение — что, уезжая, он тоже захандрил. Так ему и нужно!

— Время пройдет быстро…

— Легко вам так говорить за минуту до встречи со своей Валей! — фыркнула Ниночка. — К счастью, мы приехали, а то я вцепилась бы вам в волосы, забыв о руле…

У театрального подъезда было людно. Павел увидел Марию Александровну и Валентину; они стояли рука об руку у края тротуара.

— Валя, получи жениха! — Ниночка мастерски подкатила к тротуару. — Здравствуйте, Мария Александровна! Охота вам забираться в духоту! Садитесь в машину, прокачу без счетчика.

В толпе засмеялись; машина уехала.

— Как я ее понимаю… — вздохнула Валентина, когда Павел передал ей разговор с Ниночкой.

Начался спектакль. В антракте втроем вышли в фойе. К ним присоединились товарищи Павла, выпускники Горного института. Спорили об игре артистов, уславливались о завтрашней встрече на вокзале; но Павлу казалось, что все проходит в стороне. Мысли невольно возвращались к дому Халузева. Он как бы вновь вслушивался в слова старика, взвешивал их и все больше убеждался, что был в тягость Халузеву. Почему? Снова и снова вспоминал слова Никомеда Ивановича о Петре Павловиче Расковалове. Старик не верил тому, что Петр Павлович хотел бежать от советской власти за границу, не верил и тому, что Петр Павлович погиб в Сибири на пути в эмиграцию. «Где и как погиб отец? — думал Павел. Ведь Халузев все же считает его умершим…» Ответа он найти не мог, но маячила надежда, что отца, его отца, не было среди белоэмигрантов, врагов советской власти, бросившихся за границу, чтобы продолжать борьбу с советами… Невольно для Павла всплывала в памяти белая дверь, но раз от разу эта история казалась все нелепее: пришел человек к умирающему старику, вообразил совершенно невероятное, а старик, умирающий, тщедушный, вручил ему бережно сохраненный подарок отца, точно гору с плеч сбросил, и остался доживать свои дни в сонном домишке на Мельковке.