Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II - А. Сахаров (редактор)

Именно духовные потребности, включавшие конечно же и тщеславие, и желание не отстать от моды своего времени, и заботу о славе просвещенной монархини заставляли Екатерину всерьез заниматься историческими и лингвистическими разысканиями. Она не была великим ученым, не сделала никаких блестящих открытий, но написанное ею вполне соответствовало тогдашнему уровню развития науки, когда профессиональных ученых было еще очень немного и многие совмещали страсть к ученым занятиям с государственной деятельностью. Для Екатерины же эти занятия имели и еще одну, сугубо практическую цель, ведь занималась она русской историей и русским языкознанием, стремясь доказать величие России и преимущества русского языка. Некоторые из ее наблюдений ныне вызывают улыбку. «Имя саксы,— записывает Екатерина, — от сохи. Сохсонцы суть отросли от славян, также как и вандалы и прочее».

Из уже приведенных отрывков из различных бумаг императрицы видно, что по-русски она писала со множеством орфографических ошибок, знала об этом и просила своих секретарей их исправлять. Одному из них, А. М. Грибовскому, она рассказывала, что в свое время императрица Елизавета не дала ей продолжать занятия русским языком, заметив, что она и так слишком умна. Однако надо иметь в виду, что в ту пору с ошибками писали по-русски большинство вельмож, да и твердые правила русской грамматики еще не установились.

Ее литературные сочинения, также, впрочем, правленные секретарями, отличает живой и образный язык, использование народных выражений, пословиц, поговорок. Показательно, что если в переписке она и употребляла какой-то иностранный язык, то не родной немецкий, а французский. Судя по всему, она немного понимала и по-английски, хотя английских авторов, в том числе Шекспира, Филдинга, Стерна, читала в немецких и французских переводах.

Как уже сказано, Екатерина была тщеславна и властолюбива. Заполучив власть, она старательно оберегала ее от всяких посягательств, и это было одной из важнейших ее забот на протяжении нескольких десятилетий пребывания на российском троне. В отличие от Елизаветы Петровны, не спавшей по ночам, постоянно менявшей месторасположение своей спальни и неожиданно даже для придворных пускавшейся в путешествие, панический ужас переворота не преследовал Екатерину днем и ночью. Но уж если возникало подозрение в заговоре, она была неумолима, сама направляя действия следователей и настаивая на тщательном изучении всех деталей и обстоятельств, даже когда выяснялось, что никакой реальной угрозы ее власти за пустыми словами или пьяной выходкой нет. Непреклонна бывала она и в наказании, справедливо полагая, что таким образом отбивается охота даже мысленно дерзнуть покуситься на российский трон, хотя само наказание не обязательно было жестоким и суровым и императрица, как правило, смягчала приговор, вынесенный судом. И действительно, если в первые годы после ее восшествия на престол, когда еще живы были воспоминания о перевороте 1762 г. и некоторым казалось, что и они могут так же легко схватить удачу за хвост, как это удалось Орловым, имело место несколько реальных и мнимых попыток переворота, то со временем число дел Тайной экспедиции постоянно уменьшалось.

В свое время Елизавета Петровна дала обет не подписывать смертных приговоров, и в течение двадцати лет ее царствования в России не было публичных казней. Екатерина подобный обет не давала, и в 1764 г. был казнен В. Я. Мирович, попытавшийся возвести на престол Ивана Антоновича, в 1771 г. казнь ждала зачинщиков Чумного бунта в Москве и убийц архиепископа Амвросия, а в 1775 г. — Пугачева и его ближайших сподвижников. В застенке погибла так называемая княжна Тараканова — самозванка, выдававшая себя за дочь императрицы Елизаветы и А. Г. Разумовского[8]. В крепость были посажены масон Н. И. Новиков и лидер польских повстанцев Т. Костюшко, сослан писатель А. Н. Радищев. Но все это были истинные и опасные преступники или противники режима. Екатерина могла проявить и показное милосердие, и свойственный времени рационализм. Вот, например, некий татарский мулла объявил себя новым пророком и стал проповедовать новую религию. На него тут же донесли другие муллы, он был арестован со своими сообщниками, и Сенат предлагал сурово наказать его, но Екатерина распорядилась иначе: «Я лиха за ними не вижу, а много дурачества, которое он почерпал из разных фанатических сект разных пророков. Итак, он инако не виновен, как потому, что он родился с горячим воображением, за что наказания никто не достоин, ибо сам себя никто не сотворит».

Сохранив смертную казнь, Екатерина пыталась отменить пытку как узаконенный метод получения показаний. Впрочем, она немало писала об антигуманности пытки, но соответствующего указа так и не издала, возможно полагая, что эта норма должна войти в обширное уголовное законодательство, над которым она работала многие годы. В Тайной же экспедиции, возглавлявшейся С. И. Шешковским, кнут был наиболее активно используемым средством дознания[9].

Непомерное властолюбие, желание сохранить власть, чего бы это ни стоило, готовность ради этого на любые компромиссы и нежелание делиться с кем-либо хоть частью власти не могли не отразиться на взаимоотношениях Екатерины с сыном. Вполне естественные материнские чувства были притуплены у нее в самом начале, когда Елизавета Петровна разлучила ее с ребенком. Позднее, взойдя на трон, императрица старалась всегда держать сына при себе и в письмах к иностранным корреспондентам не раз писала о том, как он ее любит: «Во вторник я снова отправляюсь в город с моим сыном, который уже не хочет оставлять меня ни на шаг и которого я имею честь так хорошо забавлять, что он за столом иногда подменивает записки, чтобы сидеть со мною рядом; я думаю, что мало можно найти примеров такого согласия в расположении духа». По-видимому, она и сама гордилась сыном — живым, сообразительным мальчиком. Но по мере того, как Павел взрослел, он становился для нее соперником.

Екатерина не могла не знать, что среди входивших в ее ближайшее окружение были и такие, кто полагал, что она передаст власть сыну, когда он станет совершеннолетним. И вот в 1772 г. ему исполняется восемнадцать, но официальное празднование этого события откладывается на год до его женитьбы. Екатерина зорко следит за всеми, с кем общается наследник, делает все, чтобы не допустить его к участию в политике, то есть ведет себя с сыном так же, как когда-то Елизавета Петровна вела себя с ней самой. И вместе с тем до поры до времени отношения между матерью и сыном остаются, по-видимому, действительно довольно близкими, доверительными, о чем свидетельствует их переписка. Так, путешествуя в 1780 г. по западным губерниям, она с присущим ей остроумием и предназначенной лишь самым близким людям откровенностью пишет Павлу и невестке из Нарвы: «Здесь видела я генерала Брауна: он потолстел и совершенно здоров, точно так же, как и я сама и вся свита моя; ласкаю себя надеждою, что вы скажете о себе то же. Быть может, известие это находится в кармане курьера, ищущего Безбородко с 3-х часов утра. Подумаешь, Нарва — по обширности другой Париж: в нем пропадают без вести. Посылаю вам всяких здешних диковинок, т. е. кусок материи государыне великой княгине, ящик с игрушками доброму приятелю моему Александру[10]. Вы же, сын мой, получите от меня сегодня «чистое благословение» — другого подарка вам не будет по той причине, что я ничего не нашла, что бы могло вас рассмешить. Прошу вас четырех, т. е. отца, мать и обоих сыновей, переобняться между собою за меня. Да благословит вас всех вместе Господь Бог». Вечером того же дня она шлет новое письмо, в котором сообщает: «Заметьте, что здешние красавицы страшно уродливы, желты, как айва, и худы, как клячи… да сохранит вас Господь от 7 или 8-ми нарвских женщин, стоявших за спинками стульев за обедом. Они обдавали меня жарким своим дыханием, и потому я не чувствовала холодного воздуха».

В 1781 г. и сам Павел с женой, великой княгиней Марией Федоровной, отправились в путешествие по Европе. Во многих мемуарах сохранились свидетельства о том, что отъезд супругов был нелегким, и некоторые историки полагают, что великокняжеская чета опасалась, будто императрица воспользуется их отсутствием, чтобы от них избавиться. Неискушенная в политике баронесса Димсдейл вспоминала: «Великая княгиня очень переживала разлуку с детьми… Ее печаль произвела на всех сильное впечатление, и многие плакали, а экипаж ожидал их, я думаю, почти два часа. „…“ Наконец барон и еще два господина, поддерживая великую княгиню, поскольку у нее, кажется, совсем не осталось сил, посадили ее в карету, и они отправились. Во время всей этой суматохи императрица гуляла в саду, и я не слыхала, чтоб она плакала, а напротив, очень резонно заметила, что не понимает, отчего столько шума вокруг путешествия, в которое они сами так хотели поехать…»