Сталин: операция «Эрмитаж» - Юрий Жуков

Многие в этой ситуации злобствовали, рассуждая о «гибели России», о «разочаровании в народе-богоносце», который якобы еще «не дорос до революции». Лишь немногие понимали: этот приступ гнева крестьянства естествен, предопределен всем многовековым прошлым.

«Почему дырявят древний собор? – писал Александр Блок в знаменитой статье „Интеллигенция и революция“ (январь 1918 года). – Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой.

Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? – Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа.

Почему валят столетние парки? – Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему – мошной, а дураку – образованностью»[19].

И письмо, и список отражали как заботу Соединенной комиссии о сохранении историко-культурного наследия, так и ее неосведомленность, незнание того, что происходило вдалеке от столицы. А тем временем в провинции происходило то же, что и в Петрограде.

Так, II съезд Советов Рязанской губернии в конце февраля 1918 года среди прочих принял и резолюцию о народном образовании. А в ней отмечалось: «Принимая во внимание, что только народ, сознающий свои интересы и ясно представляющий свои цели, может спасти революцию и создать основы новой жизни, губернский учредительный съезд Советов постановил… создать Комиссию по охране искусств и библиотек»[20].

Сразу же сформированная комиссия направила своих «разъездных агентов» для осмотра усадеб. К сожалению, она опоздала. Как впоследствии вспоминал первый губернский комиссар просвещения Воронков, действовать пришлось в период погромов имений, сопровождавшихся таким наплывом антикваров из Москвы, что только в Раниенбургском уезде они образовали целый поселок, скупая картины, книги, мебель, бронзу, фарфор – все уцелевшее после уничтожения усадебных домов князей Кропоткиных, Шаховских, Волконских, Долгоруковых, графини Толстой, Семёнова-Тян-Шанского.

В сходном положении оказались весной 1918 года и другие губернские органы охраны памятников, возникавшие без каких-либо указаний или распоряжений из столицы в Орле и Смоленске, Владимире и Пензе, даже в далеком сибирском Томске. Их сотрудники, движимые лишь добровольно взятой на себя ответственностью, колесили по проселкам, спасали, везли в губернский центр все уцелевшее после «черного передела». И ведь находили, спасали, создавая на пустом месте первые в своем крае картинные галереи, художественные музеи.

По-иному развивались события в Москве, где инициатором сохранения культурно-исторического наследия выступили не специалисты-искусствоведы, а Московский Военно-революционный комитет. 19 ноября в его адрес поступило заявление рабочих и служащих имения князей Юсуповых Архангельское с просьбой сохранить его в полной неприкосновенности, сберечь находившиеся в нем художественные богатства.

Это-то обращение и заставило МВРК обратить внимание на то, что в его руках оказались несметные сокровища: Кремль с Оружейной палатой, Патриаршей ризницей, с привезенными в сентябре из Петрограда вещами Эрмитажа, Александровский дворец, ставший складом имущества, эвакуированного еще в 1915 году из императорских резиденций в Ловече (Польша) и Беловежской пущи.

Дабы обеспечить их безопасность, 26 ноября МВРК назначил художника Казимира Малевича комиссаром по охране ценностей Кремля, а Е. К. Малиновской, уже исполнявшей обязанности комиссара московских театров, поручили срочно создать комиссию по охране всех художественных, научных и исторических ценностей города.

Комиссию удалось сформировать через четыре дня. В нее вошли архитектор П. П. Малиновский, художники Е. В. Орановский и Д. А. Магеровский. Но успехи комиссии оказались весьма незначительными: перевезли из Александровского военного училища экспонаты его музея в Оружейную палату, библиотеку – в Румянцевский музей. Туда же, в Румянцевский музей, доставили и бесценную коллекцию древних рукописей и икон известного московского собирателя, купца-старовера Е. Е. Егорова.

Только в феврале 1918 года комиссия занялась подмосковными усадьбами – Кусковом, Останкином, Архангельским, – освободила их от незваных обитателей, установила надежную охрану; затем взяла под свой контроль городскую усадьбу Юсуповых в Большом Харитоньевском переулке, Кутузовскую избу в Филях.

И тем не менее все, что делали возникшие органы охраны, оставалось лишь благим порывом энтузиастов, пусть даже облеченных необходимыми полномочиями, снабженных грозными мандатами, но бессильных. Они постоянно наталкивались на то же непреодолимое препятствие, которое так мешало их коллегам на протяжении столетий: на отсутствие закона, призванного ограждать культурно-историческое наследие от любых посягательств.

Как бы ни старались сотрудники Соединенной комиссии, переименованной в конце марта в Петроградскую коллегию по делам музеев и охране памятников искусства и старины Наркомпроса, бесценные сокровища продолжали если и не гибнуть в огне погромов, то уходить из страны, причем вполне легально.

Газета «Петроградский голос» писала в номере за 20 марта 1918 года под страшным по смыслу заголовком – «Распродажа Петрограда»:

«За все время существования Петербурга не было в нем таких распродаж имущества, какие происходят теперь. Распродаются богатейшие специальные библиотеки по законоведению, медицине, архитектуре и т. д. и т. д., распродаются целые галереи картин, редкие коллекции, обстановка, утварь и пр. Распродаются не столько за отъездом, сколько из нужды в деньгах. Есть ли покупатели? Да, есть, но исключительно – в лице комиссионеров, действующих по поручениям из Берлина, Лондона, Нью-Йорка и городов других государств. Все, что покупается, будет в свое время вывезено за границу».

То же происходило и в Москве. Правда, не так открыто, менее заметно: ведь с марта город вновь стал столицей страны. Сюда переехали и правительство, Совнарком, и наркоматы, в том числе уже ставшая одиозной ВЧК. Она-то, вместе с отрядами латышских стрелков, очистила город и от полууголовников-анархистов, и от отпетых бандитов, грабителей, воров – всех, кого Временное правительство почему-то выпустило из тюрем.

В середине мая по столице поползли слухи о странных, малопонятных визитах германского посла графа Мирбаха в Староконюшенный переулок, к княгине Е. П. Мещерской. Узнав об этом, один из руководителей Московской комиссии по делам музеев и охране памятников, крупнейший в стране знаток искусства Италии П.П.Муратов предположил, что посол охотится за жемчужиной княжеской фамильной коллекции живописи – за тондо, то есть круглой по форме картиной, XV века. Ее владелица настойчиво приписывала холст кисти самого Сандро Боттичелли. Муратов, посвятивший картине статью, опубликованную в 1911 году журналом «Старые годы», считал картину созданием одного из талантливых учеников великого мастера; но от этого тондо не теряло своей ценности.

Муратов поделился своими подозрениями с И. Э. Грабарем. Мещерская не просила у их комиссии охранной грамоты, как это делали очень многие коллекционеры, не составляла и не регистрировала описи своего собрания. А значит, нельзя исключить, что посол воспользуется трудным положением княгини, купит у нее тондо и спокойно вывезет в дипломатическом багаже.

Искусствоведы поделились своими опасениями с ВЧК, и чекисты тут же произвели у Мещерской обыск, изъяли коллекцию живописи и доставили на Лубянку. Однако среди шестнадцати холстов тондо школы Боттичелли не оказалось. Муратов и Грабарь, опасаясь, что картина уже перешла к Мирбаху, срочно подготовили проект декрета «О запрещении вывоза за границу картины Боттичелли (тондо)», утвержденного Совнаркомом 28 мая 1918 года.

Опираясь на этот юридический акт, Дзержинский долго беседовал с доставленной к нему Мещерской. Непростой для обоих «разговор» закончился счастливо – для Московской комиссии, для Грабаря и Муратова: тондо быстро «нашлось» и вскоре украсило собрание картинной галереи Румянцевского музея.

В тот же майский день, когда Совнарком встал на защиту редчайшего образца итальянской живописи эпохи Возрождения, Луначарский вынес на рассмотрение Большой государственной комиссии по просвещению, коллегии руководимого им наркомата, вопрос о состоянии музейного дела и охраны культурно-исторического наследия. Он рекомендовал утвердить предложение петроградских искусствоведов о необходимости незамедлительно создать всероссийский орган, который занялся бы этим важным делом. Нарком добился единодушной поддержки.

28 мая 1918 года в структуре Наркомпроса РСФСР возник новый Отдел по делам музеев и охране памятников искусства и старины. Возглавил его человек не слишком сведущий в подобных делах, но зато очень влиятельный: Наталья Ивановна Седова-Троцкая, жена второго человека в государстве и партии – Льва Давыдовича Троцкого, наркома по военным и морским делам, члена Политбюро ЦК РКП(б). Ее заместителем, на которого и свалилась вся практическая работа, стал видный искусствовед, пять лет являвшийся попечителем Третьяковской галереи, художник Игорь Грабарь, тот самый, который принял непосредственное участие в спасении для России тондо школы Боттичелли.