Княжна Тараканова от Радзинского - Ольга Елисеева

Помещение главного подвига графа Орлова в рамку картины подчеркивает нереальность, неестественность событий далекого прошлого. Ведь корабли горят только на холсте... Зато реальна и естественна согбенная спина дряхлого старика, едва волочащего ноги. Заметим, пожилой Орлов не сразу повернется к нам лицом. "На фоне портрета молодого красавца возникает изборожденное морщинами, обрюзгшее лицо старика в парике... В последнее время у графа Алексея Григорьевича появились большие странности: он стал часто заговариваться и еще развилась в нем необыкновенная тяга к щегольству. Теперь каждое утро граф шел через бесконечную анфиладу, и лакеи кисточками накладывали определенные его сиятельством порции пудры на парик. Ох, не дай Бог ошибиться!.. Движется согнутая фигура, и в дверях каждой следующей комнаты дрожащий лакей украшает пудрой графский парик. И крестится, когда граф проходит мимо...

Тридцать восемь лет назад сержант Изотов закрыл грудью графа от турецкой пули в знаменитом Чесменском бою. И теперь дожива6ет век в его доме...

- Когда цыгане с плясунами да песельниками придут - пустить их на бал. Она веселье любила, - радостно приказал граф.

- Да какой же нынче бал, Ваше сиятельство? Никакого бала у нас нет, удивляется старый слуга.

- Ан есть, - с торжеством ответил граф. - Пятое число сегодня - ее день... Схоронили ее... В этот день она ко мне на бал каждый год приходит...

- Да что ж вы, Ваше сиятельство... Алексей Григорьевич? - прошептал старый сержант".

Отталкивающую картину рисует Радзинский, не правда ли? Выживший из ума самодур, мучащий холопов идиотскими выдумками. Сам он - обрюзгшая развалина, а его дом - золотой гроб, откуда ушло все живое и радостное.

Послушаем рассказы современников о последних годах жизни Чесменского героя в Москве. Известный московский мемуарист начала XIX в. профессор Московского университета П.И. Страхов оставил зарисовку появления Орлова на улицах Москвы: "И вот молва в полголоса бежит с губ на губы: "едет, едет, изволит ехать". Все головы оборачиваются в сторону к дому графа Алексея Григорьевича. Множество любопытных зрителей всякого звания и лет разом скидают шапки долой с голов... Какой рост, какая вельможная осанка, какой важный и благородный и вместе с тем добрый и приветливый взгляд!" "Неограниченно к нему было уважение всех сословий Москвы, - подчеркивает другой мемуарист С.П. Жихарев, - и это общее уважение было данью не сану богатого вельможи, но личным его качествам". Доступный, радушный, обустраивающий все вокруг себя на русский лад граф импонировал москвичам своей национальной колоритностью. Он, как никто другой, отвечал представлениям того времени о поведении вельможи в обществе. Когда Алексей Григорьевич скончался 24 декабря 1807 г., провожать его тело собралась вся Москва, несколько тысяч человек с открытыми головами встретили вынос гроба.

Оказывается и старость бывает разная. У кого-то дряхлая, деспотичная, нетерпимая к окружающим людям, заставляющая домашних жить под гнетом душевной боли уходящего человека. У кого-то бодрая, крепящаяся, не смотря на недуги, одаривающая других помощью, покровительством, примером, наконец. Радзинский избрал для своего романа об Алексее Орлове первый отталкивающий вариант. Орлов избрал для своей жизни - второй, куда более привлекательный и достойный.

Не трепетали в его доме лакеи от страха. У Орловых вообще было принято человечное обращение со слугами, без кнута. Я уже упоминала, что в своих огромных имениях под Жигулями, территория которых равнялась небольшому европейскому государству, Орловы заводили школы и больницы для крестьян. Удивительно, но далекие потомки бывших крепостных этих помещиков до сих пор, через 200 лет, вспоминают братьев добрым словом.

Особой ремарки достойно и замечание Радзинского о любви Алексея Григорьевича к кулачным боям. "Когда граф был помоложе, то и сам участвовал, - пишет автор, - Ох как страшились дерущиеся, когда в толпе страшно возникала исполинская фигура! И яростно бросалась в общую потасовку".

Мимикрия внутри чуждой культуры часто играет с художником злую шутку, можно досконально изучить обычаи, но ничего в них не понять, а Радзинский не потрудился даже хорошенько познакомиться с таким ярким народным развлечением как кулачные бои - для него это дикая свара мужиков на льду. Дело в том, что в "общую потасовку", называвшуюся, между прочим, на языке кулачных бойцов "свалка-сцеплялка", в отличие от других видов боя "стенки" и "поединка" - граф не бросался. Орлов предпочитал благородный бой "один на один". Алексей Григорьевич ввел в московские кулачные бои строгие правила, не позволявшие калечить противника, и организовал в своем доме школу кулачных бойцов, где проходили тренировки тщательно отобранных из московских мещан и окрестных крестьян атлетов.

Вот как описывает их посетивший орловскую школу в 70-х гг. XVIII в. английский путешественник Уильям Кокс: "В одно время между собой могли бороться только двое, на руках у них были одеты толстые кожаные перчатки... Положения у них были совсем иные, чем у борцов в Англии... Когда же иной боец своего противника валил на землю, то его объявляли победителем и тот час же прекращалась борьба этой пары... Иные из бойцов отличались необычайной силой, но их обычаи в бою мешали несчастному случаю, также мы не заметили переломов руки или ноги, которыми обычно кончаются бои в Англии". Справедливости ради скажем, что во время реальных, а не тренировочных боев, травмы, конечно, случались часто. Кокс с увлечением сравнивал приемы русского единоборства с английскими, он был очарован графом Орловым и его умением управлять огромной толпой собравшихся бойцов.

Дикое, в глазах Радзинского "отечественное развлечение", выходило на поверку не таким уж и диким. "Любя все русское", Орлов не унижал себя до уровня толпы деревенских мужиков, сходившихся "стенка на стенку", а, наоборот, старался с высоты своего культурного развития внести в народное развлечение облагораживающие его спортивные черты.

- Ах, оставьте! - скажет наш "начитанный" читатель. - Какое там культурное развитие у Орловых? Всем известно, кем они были до переворота 1762 г. Гвардейские жеребцы темного происхождения".

Да, таково расхожее мнение, которому за недостатком источников в свое время поддался даже А.С. Пушкин, и на котором теперь предпочитает играть Радзинский. Рассказ ведется от лица деда главного героя старого стрельца Ивана Орла: "Петр Алексеевич только Россией начал править. И мы стрельцы - великий бунт против него учинили. Велено нам было голову сложить на плахе..." Алексей в предсмертном бреду видит, "как поднимается его дед на плаху, как под ноги деду катится отрубленная голова стрельца. И, с усмешкой взглянув на усталого палача, уже поджидавшего его с топором, дед, как мячик откинул ногой отрубленную голову". "И увидел царь, и понравилось ему бесстрашное озорство мое", - продолжает дед, - "и помиловал он меня".