Сборник Забытой Фантастики №6 - Эдмонд Мур Гамильтон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почти все правительственные атопланы и другие транспортные средства были собраны в Эшвилле и Хендерсонвилле, недалеко от горы Митчелл, и использовались для доставки продовольствия и одежды беженцам в Омаху и другие места. Все имеющиеся запасы такого рода были реквизированы для этой цели.
Страдания в Омахе и ее недавно приобретенных окрестностях были сильными. Тысячи семей прибыли в это мнимое убежище без гроша в кармане и без провианта. Также ощущалась нехватка воды. От водохранилищ Омахи к отдаленным районам были проложены огромные магистрали, но снабжение было недостаточным, и повсюду рылись колодцы. Многолюдье и антисанитарные условия говорили о неизбежных эпидемиях болезней.
Душа города Безумия, как и его физическая сторона, не поддавалась описанию. Альберт Симмонс, известный поэт, назвал это место Городом людей без масок, и это было самым выразительным описанием. Утверждения науки о том, что цивилизация – это всего лишь тонкая оболочка, и что человек становится самим собой по-настоящему только тогда, когда полностью освобождается от социальных ограничений или сталкивается лицом к лицу со смертью, были доказаны наглядным, жалким образом.
Душа человека была обнажена, обнажив борьбу добра и зла, красоты и уродства, добродетели и порока, надежды и отчаяния. Битва любви и ненависти, алчности и благожелательности, замещения и эгоизма, духовности и материализма – таков был человек в городе его последней битвы.
И безумие, и здравомыслие – всего лишь тонкие оболочки. И самым странным парадоксом из всех была человеческая алчность в час его страданий, перед лицом уничтожения.
Разносчик, рекламирующий свои товары, торговец, выставляющий напоказ свои запасы, миллионер, кичащийся своим богатством – они все были там еще до того, как Мекке страданий исполнилось две недели. И Шейлок1 тоже был там.
Все как обычно! Газеты Омахи, переполненные Лунными новостями и объявлениями о закрытии, вывеска с тремя шарами тут и там2, вывески "Продается по мировым ценам", прикрепленные ко многим торговым лавкам на переполненных сумасшедших улицах, еда и одежда по баснословным ценам, продавцы атомобилей, демонстрирующие новейшие модели, оснащенные электричеством, люди забывают о лунной угрозе в присущем им желании накопить богатство, забывают о несчастных вокруг них, забывают, в определенной мере, о своих собственных страданиях, продают саму воду из недавно вырытых колодцев.
И вездесущий специалист по страхованию жизни тоже был на месте – делал большой бизнес!
Человек был по-настоящему безумен… всегда был безумен глубоко в тайниках своего мозга, где хранилась жадность, которая зародилась, когда его волосатый предок, в первые дни лука и стрел, наполнял свою пещеру мясом, пока зловоние не выгоняло его.
Мораль, приличия были почти забыты в бедламе. Какое они имели значение сейчас, когда каждая душа была обнажена? Мужчина стал груб, ужасным грубияном, а душа женщины была немногим прекраснее. Много было бесстыдно раскрашенных женщин, ведущих себя распутно.
Но на великом столпотворении не все было безобразно. Если преобладает зло, следует помнить, что его сопровождают ужас и страдание, двоюродные братья, имеющие отношение к безумию, а безумие – истинный родитель преступлений. Тот факт, что ни один человек с правильным типом мозга, с тем интеллектом, которым он должен обладать, не может быть преступником, давно признан как наукой, так и религией. Это было причиной того, что почти все тюрьмы превратились в больницы в начале двадцать первого века.
Но в городе Безумия не было больниц для больных людей.
Вечные силы добра и зла все еще действовали. Над отдаленными районами голода и нищеты, вдали от обезумевших торговых рынков, была протянута белая рука милосердия, и над телами тех, кому Великая перемена уже принесла смерть, были произнесены нежные молитвы веры и надежды. Религия была там, все вероучения объединились в последнем испытании. Но все эти благотворительные организации мало что могли сделать для облегчения страданий, изгнания ужаса или восстановления здравомыслия Великого хаоса.
И сама религия, по мере роста страха и страданий, грозила стать фанатичной, если не варварской. Великий евангельский лидер, выведенный из равновесия хаосом, уже выступал за человеческие жертвоприношения, чтобы умилостивить гнев небес.
Философия также становилась извращенной, и почти каждый человек стал философом с различными взглядами. Холодный ночной воздух был разорван пронзительными голосами этих мудрецов, которые взбирались на то, что было повыше, чтобы изложить свои теории относительно "почему, откуда и куда".
Стоицизм набирал силу по мере того, как таяла надежда. Знакомой фигурой среди ораторского братства был сгорбленный бородатый мужчина, одетый в белое, как древние пророки, который указывал костлявым пальцем на своих слушателей и насмехался: "Что, если это конец света? Ты не почувствуешь разницы и через тысячу лет. В любом случае, ты не больше, чем мешок с паразитами."
ГЛАВА VIII Профессор Берк в гневе
Профессора Шерард и Берк из своего убежища на горе Шаста ежедневно рассылали миру послания, предлагая людям бежать из долин и умоляя жителей города Безумия распределиться по холмам. И хотя эти два астронома теперь были признаны главными исследователями Великой перемены, их призывы возымели мало эффекта.
– Пусть они остановят луну – тогда мы их послушаем, – был ответ обреченных, продолжающих собираться в низинах.
Лихорадочная и почти непрерывная работа по поиску какого-либо способа борьбы с притягивающим Луну магнетизмом истощила энергию Эрнеста Шерарда и подорвала его здоровье. Ему угрожал нервный срыв, и Милдред теперь ухаживала за ним, чтобы привести его в норму.
Неудача в обнаружении силы, могущей спасти мир, явно не встревожила энергичного, циничного профессора Фрэнсиса.
– Мир все равно не стоит того, чтобы его спасать, – проворчал он однажды после того, как оборвалась особенно многообещающая нить исследования. – Может быть, хаос, уничтожение, в конце концов, были бы лучше. Земля всегда была проклятой планетой.
– Зелен виноград! – упрекнула Милдред.
– Делайте вино, жизненную горечь рассеивающее, как мог бы сказать Омар Хайям, – ответил он.
– Старина Омар! Он любимый философ Эрнеста, – сказала Милдред, поворачиваясь к Шерарду. – Но я думаю, что Эрнест сейчас теряет уважение к Изготовителю палаток, потому что именно он сказал: Когда ты и я за Завесой пройдем, ох, но долго, еще очень долго Мир будет существовать!
– Но Омар, в конце концов, знал, о чем говорил, – заявил Берк. – Свидельством последние две строки четверостишия:
"Кто из нас приходящих и уходящих, прислушивается, как само море должно прислушиваться к брошенному камешку".
– Профессор, вы, как всегда,
