Князь Пустоты. Книга первая. Тьма прежних времен - Р. Скотт Бэккер

– Так опуститься! – сказал он. – Ты сделался жалок.

– Это ты меня жалеешь? Пес осмеливается жалеть меня?

Нелюдь хрипло расхохотался.

– Анасуримбор меня жалеет! Ну да, еще бы… Ка’кунурой соук ки’элью, соук хус’йихла!

Он сплюнул, повел мечом, указывая на трупы.

– Теперь эти… эти шранки – наши дети. Но прежде! Прежде нашими детьми были вы. У нас вырвали сердце, мы пестовали ваши сердца. Спутники «великих» норсирайских королей.

Нелюдь подступил ближе.

– Но теперь – нет, – продолжал он. – С ходом веков многим из нас захотелось иметь нечто большее, чем ваши ребяческие перепалки, о которых и вспомнить-то нечего. Многим из нас захотелось более изысканного зверства, чем все, что могли предложить ваши войны. Это великое проклятие нашего рода – знаешь ли ты об этом? Конечно, знаешь! Какой раб упустит случай порадоваться слабости господина?

Ветер взметнул его древний плащ. Нелюдь сделал еще шаг.

– Однако я оправдываюсь, как будто человек! Утрата есть вечный неписаный закон земли. Мы – всего лишь напоминание о нем, пусть и самое трагическое.

Нелюдь направил острие меча на Келлхуса. Тот встал в боевую стойку, его собственный кривой клинок замер у него над головой.

И вновь безмолвие, на сей раз – смертельное.

– Я – воитель многих веков, Анасуримбор. Очень многих. Тысячи сердец пронзил мой нимиль. Я сражался и против Не-бога, и за него в тех великих войнах, которые превратили эту землю в пустыню. Я брал приступом укрепления великого Голготтерата, я видел, как сердца верховных королей разрывались от ярости!

– Так отчего же ты поднимаешь меч теперь, против одинокого путника? – откликнулся Келлхус.

Хохот. Свободная рука указала на трупы шранков.

– Мелочь, я согласен, но я все же сумею запомнить тебя!

Келлхус ударил первым, однако меч его отскочил от доспеха под плащом нелюдя. Келлхус пригнулся, отразил мощный встречный удар, подсек ноги противника. Нелюдь кувырнулся назад, но сумел перекатиться и без труда вскочить на ноги. Из-под шлема гремел раскатистый хохот.

– Да, тебя я запомню! – воскликнул он и бросился на монаха.

Келлхус очутился в положении почти безвыходном. На него обрушился град мощных ударов. Противник всеми силами старался заставить его отойти от дерева. Над выметенной всеми ветрами вершиной холма звенели дунианский клинок и нелюдский нимиль. Однако нужный миг опережения был и тут – только поймать его оказалось куда сложнее, чем в битве со шранками.

Но Келлхус втиснулся в это краткое мгновение, и нездешний клинок свистел все дальше и дальше от цели, все глубже и глубже вонзаясь в пустой воздух. А потом собственный меч Келлхуса принялся сечь темную фигуру, пробивая доспехи, превращая в клочья жуткий плащ. Хотя пока что он не нанес противнику ни единой раны.

– Кто ты?! – вскричал в ярости нелюдь.

Между ними было одно и то же пространство, но число разветвлений бесконечно…

Келлхус ударил в незащищенное горло нелюдя. Из раны хлынула кровь, черная во мраке. Еще удар – и странный клинок отлетел в сторону и заскользил по ледяному насту.

Келлхус сделал новый выпад. Нелюдь подался назад и упал. Острие Келлхусова меча, зависшее напротив отверстия шлема, заставило нелюдя замереть на месте.

Монах стоял под ледяным дождем и ровно дышал, глядя на поверженного врага. Миновало несколько секунд. Теперь можно начинать допрос.

– Ты ответишь на мои вопросы, – приказал Келлхус ровным, бесстрастным тоном.

Нелюдь мрачно расхохотался.

– Но ведь это ты – вопрос, ты, Анасуримбор!

А потом прозвучало слово – слово, которое, будучи услышано, каким-то образом выворачивало разум наизнанку.

Яростная вспышка. Келлхуса отбросило назад, точно лепесток, сдутый с ладони. Он покатился по снегу и, оглушенный, с трудом поднялся на ноги. Он ошеломленно наблюдал, как нелюдя что-то поднимает и ставит на ноги, словно натянутые проволоки. Тусклый, бледный свет собрался в прозрачную сферу вокруг нелюдя. Холодные капли, падавшие на нее, шипели и пузырились. Позади нелюдя встало огромное дерево.

«Колдовство? Но как такое может быть?»

Келлхус бросился бежать, огибая мертвые здания, торчащие из-под снега. Он поскользнулся на льду и съехал с другой стороны склона, кувыркаясь среди колючих ветвей. Воздух сотрясло нечто вроде удара грома, из-за елей встал столп ослепительного пламени. Келлхуса обдало жаром, и он бросился бежать еще быстрее, не разбирая дороги.

– АНАСУРИМБОР! – окликнул нездешний голос, нарушая зимнее безмолвие. – БЕГИ, АНАСУРИМБОР! – прогремел он. – Я ТЕБЯ ЗАПОМНИЛ!

Следом прокатился хохот, подобный буре, и лес за спиной у Келлхуса озарился новыми огнями. Они разбивали в куски царящий в лесу мрак, и Келлхус видел перед собой свою колеблющуюся тень.

Ледяной воздух терзал легкие, но он все бежал – куда быстрее, чем от шранков.

«Колдовство? Что, отец, это тоже один из уроков, которые мне надлежит постичь?»

Наступила холодная ночь. Где-то во тьме завыли волки. Казалось, волки выли о том, что Шайме далеко, слишком далеко.

Часть I

Колдун

Глава 1

Каритусаль

«В мире есть три, и только три сорта людей: циники, фанатики и адепты Завета».

«Автор не раз замечал, что при зарождении великих событий люди, как правило, понятия не имеют, чем чреваты их действия. Эта проблема вызвана не тем, что люди слепы к последствиям своих поступков, как можно было бы предположить. Скорее, это результат того, сколь безумным образом тривиальное может обернуться ужасным, когда цели одного человека противоречат целям другого. У адептов школы Багряных Шпилей встарь была такая поговорка: «Когда один человек ловит зайца – он поймает зайца. Но когда зайца ловит множество людей, они поймают дракона». Когда множество людей следуют каждый своим интересам, результат всегда непредсказуем и зачастую кошмарен».

Все шпионы помешаны на своих осведомителях. Это своего рода игра, которой они предаются перед сном или даже во время томительных пауз в разговоре. Посмотрит шпион на своего осведомителя, вот как сейчас Ахкеймион смотрел на Гешрунни, и невольно задастся вопросом: «Что именно ему известно?»

Как и многие кабачки, разбросанные по окраине Червя, огромных трущоб Каритусаля, «Святой прокаженный» одновременно поражал шиком и вопиющей бедностью. Керамическая плитка на полу сделала бы честь дворцу палатина-губернатора, при этом стены были сложены из крашеного кирпича-сырца, а потолки такие низкие, что рослым посетителям приходилось пригибаться, чтобы не задеть головой бронзовые светильники, Ахкеймион однажды слышал, как кабатчик хвастался, будто они – точная копия тех, что висят в храме Эксориетты. В «Прокаженном» вечно толпился народ: угрюмые, порой опасные люди, – однако вино и гашиш тут были достаточно дороги, чтобы те, кто не может себе позволить регулярно мыться, не сидели бок о бок с теми, кто может и моется.

До тех пор, пока Ахкеймион не оказался в «Прокаженном», он всегда недолюбливал айнонов – особенно каритусальских. Как и большинство обитателей Трех Морей, он считал их тщеславными и изнеженными: слишком густо умащали они свои бороды, излишне много уделяли внимания иронии и косметике, были чересчур опрометчивы в сексуальных привычках. Но бесконечные часы, что Ахкеймион провел в этом кабачке в ожидании Гешрунни, заставили его переменить мнение. Он обнаружил, что тонкость вкусов и нравов, которая у других народов была свойственна лишь высшим кастам, для айнонов сделалась своего рода страстью, и ей были привержены все, вплоть до слуг и рабов. Он всегда считал обитателей Верхнего Айнона нацией распутников и мелких заговорщиков, и считал верно, но уж никак не подозревал, что благодаря всему этому они были ему родственными душами.

Быть может, именно поэтому он не сразу почуял опасность, когда Гешрунни сказал:

– Я тебя знаю.

Смуглый даже в свете ламп, Гешрунни опустил руки, которые держал сложенными поверх белой шелковой куртки. Выглядел он внушительно: ястребиное лицо бывалого солдата, черная борода, заплетенная настолько туго, что косицы походили на узкие кожаные ремешки, и толстые руки, такие загорелые, что почти не видно айнонских пиктограмм, вытатуированных от плеча до запястья.

Ахкеймион попытался небрежно усмехнуться.

– Меня и жены мои знают, – бросил он, опрокидывая очередную чашу вина. Потом крякнул и промокнул губы.

Гешрунни всегда был ограниченным человеком – по крайней мере, Ахкеймион считал его таковым. Колеи, которыми катились его мысли и речи, были узки и накатаны. Это свойственно многим воинам, тем более воинам-рабам.

Однако это заявление говорило об обратном.