Письма русского путешественника - Владимир Буковский

Тогдашнее наше тюремное содружество делилось примерно поровну на две партии: оптимистов и пессимистов. Будучи от природы скептиком, я, естественно, принадлежал к последней. Тем более что к концу всех наших споров, обычно уже после отбоя, когда надзиратель неоднократно стучит ключом по двери да карцером грозится, „противная“ сторона неизменно выдвигала свой решающий аргумент: „Не может того быть, чтобы они там, на Западе, не понимали, что делают! Значит, есть у них какие-то еще резоны, нам не известные. Ну не дураки же они там“.

Оказавшись теперь на Западе, я внезапно обнаружил, что был потрясающим оптимистом. Мальчишками, в 60-е годы, мы, конечно, не читали советских газет, тем более — не относились к ним серьезно. Мы верили, что воюем с КГБ и партийной властью. Все остальные — на нашей стороне. Повзрослев, мы поняли, что воюем с „советским человеком“, что гораздо труднее. Теперь же я вдруг обнаружил, что вот уже двадцать лет воюем мы практически с целым миром. Знать бы это вначале, я, быть может, еще и подумал…

Впрочем, двадцать лет назад это не было так ясно. Никто не ожидал нашего стремительного роста, а слабым почему не посочувствовать? Теперь же, когда наше движение породило международное движение в защиту прав человека в Восточной Европе с вытекающим отсюда давлением людей на свои правительства, когда в международной политике появился „фактор диссидентов“, оказалось, что ни одна политическая сила в этом не заинтересована.

Для определенной части западного истеблишмента („силы мира“) мы со своим движением как кость в горле. Им бы договориться с советскими полюбовно, уступить все, что требуют, — ведь все равно отберут, так лучше отдать. Не сердить понапрасну „русского медведя“.

Главное же — продавать, продавать, продавать. Все, что можно: от кока-колы до человеческого достоинства. Они даже теорию выдумали, что всякое освободительное движение на востоке — опасно. Может дестабилизировать равновесие в мире и привести к войне. Сытый коммунист лучше голодного, а торговля — инструмент мира. Наше существование попросту мешает им сговориться. Идеологическая разница — им вовсе не препятствие, да и осталась ли эта разница по существу?

Для другой части истеблишмента („силы прогресса и социализма“) мы не просто кость, мы нож в горле. Для них СССР — „объективный“ союзник, а всякая критика его крайне нежелательна, потому что косвенно ударяет и по их идеологии. Мы же со своими свидетельствами подрываем самые основы их благополучия. К тому же в отличие, скажем, от наиболее заметной части чешской эмиграции подавляющее большинство эмигрантов из СССР социализма не поддерживает и в возможность его комбинации с человеческим лицом не верит. Наш опыт глубже, жестче, дольше. Если чехи могут проводить различие между социализмом, принесенным на штыках, и социализмом идиллическим, то мы лишены такого исторического оправдания. Как ни странно, это оказалось совершенным сюрпризом для „сил прогресса“, долгое время принимавших нас за некую разновидность еврокоммунистов. По-видимому, их ввела в заблуждение наша подчеркнуто правозащитная, ненасильственная позиция, воспринятая здесь многими как стремление к лучшему, более гуманному социализму. Наверное, именно поэтому вышеозначенные силы были вначале на нашей стороне и весьма способствовали росту кампании в нашу поддержку. Когда недоразумение рассеялось, это было воспринято многими как чуть ли не предательство с нашей стороны или обман. Во всяком случае, как огромное разочарование.

Все сказанное, конечно, относится к истеблишменту обоих политических оттенков. Искренняя, ищущая молодежь любых политических взглядов, равно как и люди, от политики далекие, — это единственная сила, нас поддерживающая. Сила, надо сказать, огромная, составляющая вкупе с неангажированной частью прессы то, что именуется „мировым общественным мнением“. Противники наши даже не решаются открыто и честно спорить с нами по существу, ограничиваясь персональными нападками. Прием весьма типичный и для советской пропаганды, а потому не очень нас удививший. В логике это именуется методом „отравления колодцев“. Вся разница лишь в том, что советский читатель, прочтя, скажем, в „Правде“, что Солженицын — поджигатель войны, а Сахаров — агент мирового империализма, лишь ухмыльнется. Здесь же публика относится к своим газетам значительно более некритично. Раз пишут — значит что-то там такое есть!

Обычно я стараюсь избегать моралистических абстракции и рассуждений в терминах „добра“ и „зла“. Однако, чтобы яснее и короче описать создавшуюся в мире ситуацию, приходится к ним прибегнуть. Правда всегда наивна и самоуверенна. Она убеждена, что восторжествует, как только покажется на люди. А потому она всегда плохо организована. Напротив, кривда — цинична, хитра и сильна своей организованностью. У нее нет никаких иллюзий относительно своих собственных достоинств или шансов на честную победу, нет для нее и запрещенных приемов.

В сущности, попытки сначала не допустить возникновения „фактора диссидентов“ в мировой политике, а потом ниспровергнуть его имеют очень давнюю историю. Не стану сейчас подробно останавливаться на том периоде, когда беспрецедентный по своим масштабам и жестокости коммунистический террор просто замалчивался, а беженцы из этого рая объявлялись то „капиталистами и помещиками“, то „фашистами“, то „агентами ЦРУ“. Поразительная вещь — Европа не заметила гибели 66 миллионов человек в соседней стране! Как теперь выясняется, многие десятки книг и сотни газетных статей были написаны в тот период об этой трагедии. Написаны и „не замечены“, потому что невидимая рука кривды позаботилась отравить источники информации.

Затем молчать стало невозможно — само советское правительство призналось в этих преступлениях. И тут же новый ход — дружные уверения „специалистов“, что беззакония ликвидированы Хрущевым, а в стране царит разгул либерализма (это в период новочеркасско-александровских расстрелов). Затем пошли заверения, что „диссиденты“ — крошечная горстка людей, никого не представляющая и никакого значения не имеющая. С тех пор чуть не каждый год объявляют о конце движения, и так добрых 15 лет.

Пробить в 60-е годы какую-нибудь информацию об арестах было необычайно трудно. Журналиста, высланного из Москвы, автоматически выгоняли с работы в его стране или переводили на плохое место. Он считался неумелым работником: не сумел „поладить“ с советскими властями. Даже много позже, в 1970 году, моему другу, корреспонденту Ассошиэйтед Пресс в Москве Дженсену, его вашингтонское начальство запретило писать какие-либо статьи после нашего с ним интервью. А потом вообще перевели во Вьетнам. Начиналась „эра детанта“, и Всемирный конгресс психиатров в Мехико отказался обсуждать нашу документацию под прямым нажимом политиков. Впрочем, точнее было бы сказать, что эра детанта началась прямо с 1917 года.

Понадобились многолетние усилия честных людей на Западе и на Востоке, чтобы наш голос наконец услышали. Позднее — принудительная эмиграция сотен правозащитников — и сразу же масса статей об их неспособности устроиться и жить в свободном мире. Дескать, что там за них в СССР переживать: несвобода — их естественное состояние.

Или вот еще аргумент — гениальный по своей изощренности. Поскольку вы пострадали от режима, говорят нам, вы не можете быть объективными и беспристрастными. Лихо, а? Тогда, выходит, узника Освенцима тоже не надо слушать — он ведь пострадал. Зачем же слушать рассказы евреев о нацистской Германии — у них же родные погибли в газовых камерах, разве могут они быть объективны? Так кого слушать? Перебежчики клевещут, пострадавшие необъективны, запуганное большинство молчит. Остаются только советские (или нацистские) власти, чтобы поведать нам беспристрастную правду.

Больше всех, конечно, достается Солженицыну. То, оказывается, он себе в Вермонте ГУЛаг устроил, огородился колючей проволокой. То все к тому же Пиночету в гости собирается. То вдруг оказывается создателем „новой правой“ партии национал-большевиков. Всего и не перечислишь. Я как-то посчитал, что только за три месяца в конце 1979 года мировая пресса опубликовала 16 статей против него. Такой кампании он и в Советском Союзе не удостаивался. При том это все пресса некоммунистическая!

Главный же аргумент — реакционеры мы все. Тут я наконец узнал, что такое „реакционные силы“, которых раньше никак не мог обнаружить на Западе, и уж стал склоняться к мнению, что их вообще нет.

В Норвегии не какой-нибудь коммунистический листок — крупнейшая газета страны поместила по моем приезде большую статью и две фотографии. Под фотографией Солженицына подпись — Буковский. Под моей — Солженицын. А в тексте: „на службе реакционных сил…“, „пособники крупного капитала…“ и т. п. Точно как в „Правде“.