Испанские и португальские поэты - жертвы инквизиции - Валентин Парнах

Новый «мессия» хочет свергнуть турецкого султана с престола. Но султан не так глуп. Остерегаясь выставить Саббатая мучеником, он объявляет, что готов уступить ему трон, если претендент действительно окажется сверхчеловеческим существом, нечувствительным к стрелам и пулям. В противном случае Саббатай должен отречься от своей веры и перейти в Ислам. Тогда он получит хороший пост турецкого чиновника. Поиграв немного в Христа, лже-Мессия принимает мусульманство. Его пламенные последователи говорят, что турком стала только его тень, а сам он невидимкой спасся, другие заявляют, что он изменил только для того, чтобы пасть возможно ниже и затем встать с торжеством победителя. Но их Мессия не побеждает. Поклонники Саббатая брошены на произвол судьбы. Некоторые из них следуют примеру своего главы и переходят в ислам. Потомки этих неомусульман, известные под именем саббатеянцев или денмэ, в наше время еще живут в Салониках, Смирне[92] и Константинополе. Они сохранили свои обряды и песни.

Между тем в Португалии машина инквизиции пожирала тела, захваченные ее зубцами.

И здесь, хоть и меньше, чем в Испании, мы находим писателей среди жертв инквизиции.

Родом из Лиссабона, Иегуда Абарбанель, по прозвищу Леон-Еврей или Леон-Врач, представляет тип еврейского ученого времен Возрождения. Врач, философ, советник королей, сочинивший по-итальянски свои знаменитые «Диалоги о любви»[93], а по-древнееврейски — стихи, этот двуязыкий писатель интересует нас скорее как человек, брошенный в ужасы инквизиции, которая наносила сильнейшие удары евреям именно в эту эпоху. Изгнание иудеев из Испании и Португалии, насильственное крещение «еретических» детей непосредственно затронули этого эрудита, который в другое время спокойно занимался бы неоплатоновской философией.

Сын Исаака Абарбанеля, знаменитого еврейского ученого и министра, возведенного в княжеское достоинство при португальском короле Альфонсе V, Иегуда родился между 1460 и 1465 годами, незадолго до установления инквизиции. Как и отец, он получил превосходное для того времени образование и стал знатоком в области греческой и арабской философии, схоластики и медицины.

Среди заговоров и переворотов при королевских дворах, Абарбанели жили между славой и гибелью. После смерти Альфонса V, покровительствовавшего Исааку, новый король Жоан II стал их преследовать. Подозреваемый в участии в заговоре грандов против короля, Исаак вынужден был бежать из Лиссабона в Севилью, куда вскоре приехали к нему три его сына: Иегуда, Иосиф и Самуэль. Абарбанели поступили на службу к испанскому королю. В царствование Фердинанда Католического Исаак состоял советником, а Иегуда — врачом при короле и королеве. В эти годы Иегуду уже звали Леон: это имя было не так ненавистно благочестивым католикам, как Иуда. К тому же в библии символом колена Иудина являлся Лев, по-латыни Лео (Leo), пo-испански Леон (Leon).

За год до изгнания иудеев из Испании у Иегуды родился сын. В роковой 1492 год, «когда сыны рассеяния изгонялись из Сефарада[94]», Фердинанд старался удержать при себе своего врача-еврея, знаниями которого он дорожил. Он готов был сделать для Иегуды исключение, даровать ему жизнь, оставить его в Испании, сохранить за ним высокий пост, но при одном условии: ребенок Иегуды должен быть окрещен.

Абарбанель решительно отверг это предложение. Между тем, чтобы Иегуда не бежал, король решил похитить его сына. Иегуда узнал об этом. Глухой ночью он отослал ребенка с няней в Португалию, как будто его сын —«украденная им вещь». Сам же, спасаясь от погони, прорвавшись сквозь заставы, он бежал в Неаполь, где уже находились его отец и братья. В королевстве Неаполитанском его отец получил звание советника при короле Фердинанде II, а сам он сделался придворным врачом. Наперекор всем преследованиям и бедствиям, слава Абарбанелей еще не закатилась. Иегуда посещал итальянские академии, участвовал в диспутах и, по его словам, торжествовал над всеми христианскими учеными.

Но жестокая печаль терзала сердце великого Иегуды: чтобы спасти ребенка от кастильского короля, он отправил его в Португалию; и вот португальский король, узнав о бегстве Иегуды, задержал ребенка, обрекая отца на разлуку с сыном. После смерти этого португальского фанатика его наследник, по примеру своего испанского собрата, издав декрет об изгнании евреев из Португалии, приказал насильственно крестить евреев и их детей. Маленький Абарбанель не избег общей участи: его окрестили (а крещение часто было равносильно вечной разлуке между некрещеными родителями и крещеными детьми). Он остался в плену у португальцев.

Разлученный с сыном, мудрец Леон-Врач, князь Иегуда, в своей «Элегии о Времени» испускает стоны и вопли, как животное, лишенное своего детеныша. «В смятении моем, дал я ему попасть в сети, из огня бросил я его в пламя костра!» — отчаянно восклицает он. Время обратило его в наемника и кочевника, «заставило его бродить на краю земли». Двадцать лет уже не отдыхают его «кони и колесницы». Время рассеяло дорогих ему людей «по Северу, Востоку и Западу». Его сыну уже двенадцать лет, и до сих пор он не свиделся с ним. Он мечтает не только увидеть его, но и передать ему в наследство свои знания и мудрость предков,

Как влюбленный Соломон тоскует по Суламифи, Иегуда изнывает по своем сыне. Как евреи в вавилонском плену, он отказывается в своей скорби от пения и хочет повесить свою арфу на ивы. Как «Ночь» Микельанджело[95], он спит, и сон ему сладок: во сне он видит своего ребенка. Мы не знаем, удалось ли ему увидеться с ним наяву.

«Я хотел бы жить в пустыне!» — восклицает он, изнеможенный своей блистательной жизнью.

Между тем в Неаполе Абарбанели тоже не обрели покоя. После падения арагонской династии они опять вынуждены были бежать, но Иегуда все же возвратился в этот город.

Старый Исаак поселился в Венеции, где продолжал работать над своими сочинениями. Его книги на древнееврейском языке печатались в Константинополе. Иегуда помогал ему, истолковывая его тексты: он писал по-древнееврейски к ним предисловия в стихах.

Его «Элегия о Времени» построена на своеобразном сложном ритме с несколькими цезурами в каждой строке, характерном не для библейского, а для средневекового периода еврейской поэзии. В ней несколько сот строк, и все они связаны сквозной мужской рифмой на би. Эта «Элегия» напоминает нам « Tristia» Овидия, который в изгнании тосковал по Риму, как Абарбанель — по сыну. В ней вызваны образы библейских пророков и слышатся отголоски псалмов, книги Иова и «Песни песней». В ней много длин-нот, но много и подлинной поэзии.

Эта автобиография в стихах является своего рода историей «треволнений Израиля».

В ту же эпоху Самуэль Ускэ подвел итоги этих «треволнений» за много веков и посвятил ряд страниц событиям в Испании и Португалии. Эти трагедии, естественно, привели к «утешению», которое и послужило заглавием этого труда.

В XVII веке марран Антонио Серран де Красто писал сатирические и вольнодумные стихи. Как свободный мыслитель, он осмелился даже высмеять некоторых святых. К нашему удивлению, до шестидесяти лет он жил благополучно: инквизиция почему-то его не беспокоила.

Но вот он брошен в тюрьму. Чтобы забыть свои страдания в застенке, он развлекается игрою слов: сочиняя длинную поэму «Крысы инквизиции», он жонглирует в десятистишиях этими «крысами», которые, по-видимому, беспокоят его в тюрьме.

После десятилетнего тюремного заключения Серран выходит на свободу, что не часто случается с узниками инквизиции. Его имущество конфисковано. Он нищий. Ему приходится жить подаянием от своих друзей.

Но что это в сравнении с другими его бедами? Он почти ослеп. А до того, как он потерял зрение, священный трибунал заставил его присутствовать при казни сына, удушенного и сожженного в аутодафе. Когда-то весельчак и насмешник, Серран кончил свою жизнь в печали Иова.

Его стихи в письме к одному другу сообщают нам об этом существовании:

Для веселья был я мертв,Жив — для одного страданья.

Старая тема — жизнь в смерти, смерть в жизни, ни жизнь, ни смерть — появляется в послании этого живого трупа.

В аутодафе, в котором погиб сын Серрана, в числе четырех «отпущенных» значился юрист и ученый богослов Мигэль Энрикес да Фонсэка. Обвиненный в иудействе, он сначала был подвергнут пыткам. Едва его вывихнутые кости были вправлены, как он отрекся от всего, в чем «сознался». Он письменно изложил основы своего «еретического» мировоззрения и даже вступил в спор на богословские темы с ошеломленными инквизиторами. Опять его подвергли пыткам, опять муки вынудили его «сознаться». Показания и опровержения, стоны и доводы против инквизиции чередовались в этом процессе. Обвиняемый отказался от защитников. Он хотел бороться с инквизиторами, убедить и обратить их. Это был опасный спорщик. Наконец, чиновники подвесили его на дыбу и бросили с высоты, чтобы переломать ему кости. Перенесенный из застенка обратно в тюремную камеру, обвиняемый опять опроверг свои показания и заявил, что, если инквизиторы хотят сделать из него христианина, они должны представить ему более убедительные и веские доводы. Когда ему дали подписать бумагу с печатями «Святейшей инквизиции», он отказался подписываться, пока слово «Святейшая» не будет вычеркнуто. Мигэля Энрикеса сожгли заживо[96].