Невроз и личностный рост. Борьба за самоосуществление - Карен Хорни

Из-за названия ее первой книги теорию Хорни часто считают описанием невротической личности ее времени, то есть жителя Нью-Йорка тридцатых-сороковых годов, представителя верхушки среднего класса. Этот взгляд проистекает, мне кажется, из усиленного внимания к ее ранним работам, где основное внимание уделено культуре, и из недостатка внимания к ее зрелой теории, приложимой ко многим обществам, как современным, так и принадлежащим истории. Защиты, описанные Хорни, принимают различную форму в различных обществах, а различные общества благоприятствуют различным стратегиям защиты и способствуют различным схемам внутреннего конфликта; но движение к людям, против людей или от людей – это, видимо, часть природы человека, а не продукт культуры. На самом деле, бихевиорист признал бы в них усложненную, человеческую версию основных механизмов защиты животного: подчинение, борьба и бегство. Источник этих защитных механизмов – инстинкт, и это, наверное, одна из причин, по которым теория Хорни может применяться к самым различным культурам.

Я пришел к осознанию ее широкой применимости в ходе работы преподавателем и литературным критиком. У меня были студенты из многих стран, принадлежавшие к самым разным слоям общества, которые заявляли о том, что теория Хорни приложима к ним, к их народу, культуре и литературе. Я сам использовал ее в своей работе – для анализа авторов и их произведений, относящихся не только к любому периоду британской и американской литературы (включая Чосера, Шекспира, Мильтона и многих новеллистов), но и принадлежащих к русской, французской, немецкой, испанской, норвежской и шведской литературе разных веков, а также к древнегреческой и древнеримской. Насколько я знаю, теория Хорни использовалась, кроме того, при изучении китайской, японской, индийской литературы.

То, что теория Хорни оказывается полезной для биографов, тоже говорит о ее глубине и силе. Существуют хорнианские работы о Роберте Фросте, Чарльзе Эвансе Хьюджесе, о семье Кеннеди, о Сталине, Вудро Вильсоне, Джимми Картере, Феликсе Франкфуртере, Линдоне Джонсоне; да и ряд других видных общественных деятелей и писателей можно во многом понять в свете этого подхода. Хорошим примером может служить работа Роберта Такера о Сталине.

Такер работал в американском посольстве в Москве в 1950 году, когда был опубликован «Невроз и личностный рост». Прочтя книгу, он «был поражен внезапной мыслью»: «Что если идеальный образ Сталина, изображаемый день за днем в советской печати, находящейся под контролем партии, и есть его идеальный образ себя в смысле Хорни?» Если так, «культ Сталина должен отражать его собственное чудовищно раздутое представление о себе как о гении всех времен и народов». Этот кремлевский затворник, «на публике столь сдержанно умалчивающий о себе, просто должен выплескивать свои тайные мысли о своей особе в миллионах газет и журналов, расходящихся по России». Можно провести психоанализ Сталина, «всего лишь почитав „Правду“!»

Такер убежден, что такие книги о тоталитаризме, как книги Ханны Арендт, «страдают серьезным недостатком – в картине нет ни диктатора, ни его психодинамики». Диктатор способен «сделать политическими институтами внутренние защиты своего идеального я, вечно подвергающегося угрозам», и «мобилизовать аппарат репрессий для мести не только людям, в которых он увидел врагов, но и для мести целым „вражеским“ социальным слоям». Катастрофа «была, видимо, гитлеровским отыгрыванием мстительной враждебности, проистекающей из невротической ненависти к себе, спроецированной на евреев как на группу».

Предположения Такера о роли личности Сталина в советской политике подтвердились после смерти Сталина. Такер считал, что самоидеализация Сталина распространилась на советский народ в целом, а потому он отказывал в выездных визах женам иностранцев, поскольку их желание уехать было «оскорблением» стране и ему лично. Он предсказал поэтому, что его русской жене позволят уехать после смерти Сталина. Это и другие предсказания, основанные на его работе, оказались верными. После смерти Сталина атмосфера террора рассеялась, прекратились ужасные чистки, холодная война пошла на убыль, и культ личности закончился.

Несмотря на точность предсказаний Такера, историки все еще сопротивляются идее, что при жизни Сталина столь глубокие изменения наступили «вследствие действия психологического фактора». Однако интерпретацию личности Сталина и ее политического значения, которую дал Такер, подтвердил секретный доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях».

«Хрущев изобразил Сталина как человека с колоссальными претензиями и глубокой неуверенностью в себе, которая заставляла его жаждать постоянных подтверждений своего воображаемого величия. Картина, им нарисованная, совершенно в духе Хорни: перед нами портрет личности высокомерно-мстительного типа прямо из „Невроза и личностного роста“. Идеализирующий себя, ненасытно жаждущий того прославления, которое обеспечивал ему культ, Сталин легко впадал в мстительную враждебность к тому, что казалось ему малейшим отклонением от его воспаленного представления о себе как о гениальном Вожде и Учителе. Его агрессия, типичным выражением которой служили чистки,... была обратной стороной его самопрославления».

Получив подтверждение своей гипотезы, Такер продолжил свою работу, два тома которой были опубликованы: «Сталин-революционер» (1973) и «Власть Сталина» (1990). Его истолкования крайне деструктивного поведения этой сложной и противоречивой личности имели большой успех.

Многие авторы применяли теорию Хорни для анализа американской культуры. Дэвид М.Поттер в 1954 году опубликовал книгу «Люди изобилия: экономический избыток и американский характер». В книге чувствуется сильное влияние Хорни – проведенного ею анализа черт характера, внутренних конфликтов и порочных кругов, создаваемых соревновательностью американской культуры. Он связывает их с воздействием изобилия, с озабоченностью наблюдая, что возрастающий избыток «означает увеличение вознаграждения в конкурентной борьбе», а увеличение награды означает увеличение премии за умение конкурировать. Это приносит с собой повышенную агрессивность, которая создает внутренние конфликты и не приносит положительного результата. Мы обмениваем безопасность на возможность высокой награды и затем испытываем тревогу, которой сопровождается недостаточная безопасность. Нас влечет участие в соревновании ценой невроза, «потому что само общество рассматривает награду как нечто неотразимое и неизбежно заставляющее каждого кинуться за нею».

В работе «Нищета богатства: психологический портрет американского образа жизни» (1989) Пол Уачтел также отмечает, что «есть нечто судорожное, иррациональное и самоуничтожительное» в американской погоне за все возрастающим благополучием. Не утверждая, что все население невротически агрессивно, Уачтел считает, что Хорни, описав тенденцию идти против людей, «ухватила нечто важное в очевидных стереотипах поведения, самое характерное» для общественной жизни Америки и работы ее экономической системы: «мы гордимся, что мы большая, сильная и преуспевающая нация, и в наших героях ценим то же самое». Американцы поддерживают соревнование, а не взаимную поддержку, и «стремятся побеждать и покорять» природу и окружающих. Страна боится, что ее примут «за „колосса на глиняных ногах“ и должна совершать безрассудные акты агрессии, чтобы отогнать этот страшный образ». Оказавшись в порочном круге, американцы в тревоге полагаются «на производство и накопление товара» для ощущения безопасности и продолжают эту стратегию, несмотря на то, что она усиливает их ощущение незащищенности.

Поттер опирался на «Невротическую личность нашего времени», а Уачтел – на «Наши внутренние конфликты». В статье «Психологический критический разбор американской культуры», опубликованной в «Американском психоаналитическом журнале» (1982), Джеймс Хафман использует зрелую теорию Хорни. Но если Поттер основное место уделяет изобилию, Хафман пишет, что на поведение американца более всего влияют ощущение угрозы и ощущение неполноценности. В ранний период американской нации установившиеся европейские государства рассматривали ее как социально и культурно неполноценную, а в период экспансии жизнь на границе продвижения поселенцев была опасной. В городах жизнь шла по законам Дарвина, и иммигранты, обычно бедные и гонимые на родине, вновь подвергались дискриминации, и, кроме того, новые сограждане воспринимали их как угрозу.

Под таким давлением вырабатывались компенсаторные защитные механизмы, и в результате большая часть американской истории – это погоня за славой, что нашло отражение «в идеальном образе американца. Американцы поверили, что США предстоит стать величайшей страной мира, а затем – что это уже величайшая страна, и так должно быть и впредь». По-своему каждая эпоха «перестраивала и украшала миф об американском превосходстве». Из-за преувеличенного мнения о собственной важности американцы «выставляли преувеличенные требования к другим нациям: чтобы те всегда считались с их желаниями, советовались с ними, прежде чем принять какое-то решение, и относились к ним как к судьям и миротворцам всей планеты» (1982). Так же, как Поттер и Уатчел, Хафман говорит об «агрессивной борьбе», характеризующей американскую экономику «в гораздо большей мере, чем сотрудничество». Американцы хотят, чтобы их лидеры были воинственны, и прославляют тех, кто в борьбе проложил себе путь наверх. Но, конечно же, в американской культуре присутствуют и тенденции, входящие в конфликт с агрессивными.