История о царице утра и о Сулеймане, повелителе духов - Жерар де Нерваль

– Государь, – вмешалась царица, желая утешить Адонирама, – я думаю, что мысль мастера выше соображений, которые могут смутить совесть левитов… Душа художника подсказывает ему, что все прекрасное славит Бога, и он ищет прекрасное, обожествляя его с наивной пылкостью.

– Да и откуда мне знать, – снова заговорил Адонирам, – чем они были для людей в те далекие времена, эти забытые боги, увековеченные в камне гениями прошлого? И кого это может волновать? Сулайман, царь царей, потребовал от меня чуда, и мне достаточно было вспомнить, что предки человечества оставили нам немало чудес.

– Если ваше творение прекрасно и возвышенно, – с горячностью добавила царица, – оно будет праведным, а коль скоро оно праведно, потомки станут подражать вам.

– Великая царица, поистине великая, ваш ум не уступает вашей красоте.

– Но эти развалины, – поспешила перебить его Балкида, – их действительно так много на склонах Ливана?

– Целые города погребены там под саваном песка, который ветры то вздымают, то вновь обрушивают на горы; есть там и подземелья, вряд ли созданные руками человеческими; о них знаю я один… Я тогда трудился лишь для птиц небесных, и только звезды по ночам видели мою работу; я брел куда глаза глядят, делал наброски прямо на скалах и тут же высекал фигуры. Однажды… Но не злоупотребляю ли я терпением высочайших слушателей?

– О нет, ваш рассказ так увлекателен.

– Скала качнулась под ударами моего молотка, и долото ушло глубоко в недра горы; земля гулко загудела под моими ногами: подо мной была пустота. Вооружившись рычагом, я сдвинул каменную глыбу; передо мной открылся вход в пещеру, и я устремился туда. Пещера была выбита в цельном камне; свод поддерживали огромные столбы, украшенные причудливой резьбой, а над ними пересекались ажурные арки. И в этом каменном лесу со всех сторон стояли и улыбались во мраке вот уже миллионы лет несметные легионы всевозможных колоссов; при виде их голова моя закружилась, и благоговейный ужас объял меня. Там были человеческие фигуры, жившие некогда в нашем мире, диковинные звери, давно исчезнувшие с лица земли: самое богатое воображение даже во сне, в бреду не могло бы представить такого великолепия!.. Я прожил там месяцы, а может быть, и годы в обществе этих призраков прошлого, вопрошая их; там я учился моему искусству среди чудес, созданных забытым гением.

– Молва об этих безымянных творениях дошла и до нас, – задумчиво произнес Сулайман, – говорят, что там, в этих проклятых землях сохранились развалины нечестивого города, сгинувшего под водами потопа – остатки греховной Енохии… построенной родом исполинов, потомков Тувала… это был город сынов Каина. Будь проклято их кощунственное искусство, порождение тьмы! Наш новый храм будет пронизан солнечным светом; линии его просты и чисты, план четок и строен; пусть даже стиль обители, которую я возвожу для Всевышнего, передает истинность и чистоту нашей веры. Такова наша воля, такова воля Адонаи, так повелел Он моему отцу.

– О царь! – пылко воскликнул Адонирам. – В целом я следовал твоим планам, Бог убедится в твоем послушании, но сверх того я хотел поразить мир твоим величием.

– Ты ловкий человек, искусный в речах, но тебе не удастся ввести во искушение твоего государя. Ведь именно для этого ты отлил чудовищ, внушающих восхищение и трепет, изваял гигантских идолов, нарушив все каноны нашей веры. Но берегись! Сила Адонаи со мной; Он не потерпит надругательства и мощью своей испепелит Ваала!

– Будьте милостивы, о царь, – мягко вступилась царица Савская, – к мастеру, что возводит памятник вашей славы. Идут века, и судьба человеческая не стоит на месте по воле Создателя. Разве не повелевает Он нам искать все более полного воплощения Его творений? Неужели мы должны вечно повторять застывшие в холодной неподвижности статуи египтян, наполовину погруженные в гранитные саркофаги, составляющие с ними одно целое, неужели гений должен быть рабом, закованным в камень? О великий царь, преклонение перед рутиной не опаснее ли отрицания канонов?

Задетый возражением, но покоренный пленительной улыбкой царицы, Сулайман не мешал ей более расточать хвалы художнику, которым он сам в душе восхищался, хоть и не без некоторой досады; а тот, обычно равнодушный к лести, внимал ее речам с каким-то новым для себя восторгом.

Трое великих вышли между тем во внешний перистиль храма. Храм стоял на четырехугольном возвышении, откуда открывался вид на поля и холмы. Несметная толпа заполонила все окрестности города, построенного Даудом[4]. Чтобы увидеть вблизи или хотя бы издали царицу Савы, весь народ устремился к дворцу и храму; каменщики покинули карьеры, плотники спешили с дальних лесных складов, рудокопы поднялись наверх из забоев. Крылатая молва пронеслась по окрестным землям, всполошила весь этот трудовой люд и привела толпы народу к месту строительства.

Все смешались здесь – мужчины, женщины, дети, солдаты, торговцы, ремесленники, рабы и достойные горожане; холмы и долины едва вмещали эту огромную толпу; больше чем на милю вокруг изумленный взор царицы видел бесконечную мозаику людских голов, возвышавшихся друг над другом рядами, словно в гигантском амфитеатре, до самых вершин на горизонте. Несколько легких облачков временами набегали на солнце, заливавшее землю, и бросали легкие тени на это живое море.

– Подданных у вас, – сказала царица Балкида, – больше, чем песчинок на морском берегу.

– Весь народ моей страны сбежался, чтобы посмотреть на вас, но меня удивляет, почему весь мир сегодня не осаждает стены Иерусалима. Из-за вас опустели поля, обезлюдел город, и даже неутомимые строители мастера Адонирама…

– Действительно! – перебила его царица Савская, которая все искала способ воздать должное зодчему. – Такие строители как у Адонирама, в другом месте сами были бы достойны зваться мастерами. Это солдаты воинства художников… Мастер Адонирам, мы желаем произвести смотр вашей армии и выразить наше восхищение вашим строителям, равно как и вам в их присутствии.

Мудрый Сулайман, услышав эти слова, в изумлении воздел обе руки над головой.

– Но как, – воскликнул он, – созвать всех строителей храма, которые рассеялись в праздничной сутолоке, разбрелись по холмам, затерялись в толпе? Их слишком много, и, как ни старайся, невозможно в несколько часов собрать вместе столько людей со всех концов земли, говорящих на всех языках от гималайского санскрита до малопонятных гортанных наречий дикой Ливии.

– Пусть вас это не тревожит, государь, – просто сказал Адонирам. – Нет ничего невозможного в просьбе царицы, и мне хватит нескольких минут.

С этими словами Адонирам, встав, как на пьедестал, на лежавшую рядом гранитную глыбу и опершись о колонну внешнего портика, повернулся к бесчисленной толпе и окинул ее взглядом. Он сделал знак, и волны живого моря побледнели, ибо все запрокинули и обратили к нему свои светлые лица.

Толпа умолкла, с любопытством взирая на мастера… Адонирам поднял правую руку и раскрытой ладонью провел в воздухе горизонтальную линию, а затем от середины ее опустил перпендикулярную черту, изобразив два прямых угла, какие получаются, если подвесить нить со свинцовым грузом к линейке, – знак, которым сирийцы обозначают букву Т, букву, пришедшую к финикийцам от народов Индии, называвших ее «тха», и переданную затем грекам, назвавшим ее «тау».

Обозначавший в этих древних языках в силу иероглифической аналогии некоторые инструменты каменщиков, знак Т служит сигналом к общему сбору.

И едва Адонирам начертил его воздухе, как толпа пришла в движение. Людское море зашевелилось, забурлило, с разных сторон покатились волны, словно ураган пронесся над ним. Сначала это была лишь общая сумятица: все бросились бежать, каждый в свою сторону. Но вскоре в толпе начали обрисовываться группы; они росли, разделялись, становились рядами; им освобождали место, часть толпы отхлынула назад, и тысячи человек выстроились, словно войско, в три колонны каждая из которых в свою очередь делилась на три когорты. Плечом к плечу стоя и концы колонн терялись вдали.

И пока Сулайман тщетно пытался понять в чем же состоит колдовская сила мастера Адонирама, земля содрогнулась: сто тысяч человек, выстроившиеся в несколько минут одновременно с трех сторон двинулись вперед. Загудела равнина под их тяжелыми размеренными шагами. В середине шли каменщики, каменотесы и все, кто работал с камнем: впереди мастера, за ними – подмастерья, следом – ученики. Справа в том же иерархическом порядке шагали плотники, столяры, пильщики, тесальщики. Слева – литейщики, чеканщики, кузнецы, рудокопы и все кто имеет дело с металлами.

Их было больше сотни тысяч, и они приближались подобно огромным волнам, захлестывающим морской берег…

Сулайман в растерянности отступил на два-три шага, обернулся и увидел за своей спиной лишь блестящую, но жалкую горстку священников и вельмож.