В поисках любви. От ложного доверия к доверию истинному - Томас Троуб

Полуголая, мать дефилировала вокруг дома, чтобы привлечь внимание сына, или просила его совета и одобрения, когда примеряла новую одежду. Даже сегодня, когда он звонит ей, она говорит только о себе и почти никогда не спрашивает о его жизни. А если все-таки интересуется тем, как у него дела, то никогда не выслушивает ответа. В течение многих лет ему приходится работать со своим глубоким внутренним конфликтом между естественной любовью сына к матери и дикой яростью от того, как она с ним обращается.

Ни родители, ни среда, в которой мы росли, не были достаточно внимательными к нам, чтобы воспитывать нас в атмосфере любви и заботы. Взрослые не чувствовали наших потребностей, не воодушевляли и не поддерживали нас. Пусть даже те, кто воспитывал нас, хотели как лучше, но они просто не знали других методов воспитания, кроме стыда и вины. Так воспитывали их самих.

В сознании маленького, беспомощного, уязвимого ребенка любая нечувствительность воспринимается как глубоко ранящее событие. Со временем детская открытость и восприимчивость уходят все глубже и глубже внутрь, туда, где никто не сможет их потревожить и где они будут в безопасности. Мы формируем «внешнюю» личность, благодаря которой можем функционировать в обществе (в определенных пределах). Однако самые глубокие слои нашего существа оказываются скрытыми даже от нас самих. Мы не знаем об их существовании до тех пор, пока не вступаем в значимые для нас отношения. Но как только мы сталкиваемся с авторитетом (или просто начальником) либо становимся с кем-то близки, неожиданно для себя мы обнаруживаем, что вовсе не так открыты, как привыкли думать, или же довольно ранимы.

Одна наша клиентка страдает частыми мигренями. Она заметила, что чаще всего у нее начинает болеть голова после визитов к родителям. Естественно, у клиентки возникли подозрения, что между визитами к родителям и ее головной болью может быть какая-то связь. Во время последней встречи девушка рассказала нам, что ее отец увидел, как она читает книгу Джона Брэдшоу о стыде. Он взял книгу, шлепнул ею дочь по голове и со словами: «Хватит уже копаться в собственных чувствах», посмеялся над ее желанием читать такие книги. Клиентка сказала, что ее мать тоже страдает мигренями, и спросила, может ли эта болезнь передаваться по наследству. Мы предположили, что, конечно, у женщин в ее роду может быть некоторая физическая предрасположенность к мигреням.

Но, скорее всего, причина болезни кроется в презрении и в шовинизме, которые проявлял ее отец по отношению к ней, к ее матери и вообще ко всем женщинам. Единственное, что в такой ситуации может сделать чувствительная женщина, чтобы защитить себя, – это научиться сдерживаться, но тогда начинает болеть тело. Боль похожа на маленького ребенка, живущего внутри человека. Ребенок плачет, стремясь обратить на себя внимание.

Криш: После нескольких лет исследования своего внутреннего мира и работы со своими чувствами сначала в Америке и затем в Индии я в течение нескольких месяцев посещал курс интенсивной терапии по исцелению детских травм. В то же время я много медитировал. После этого я вернулся в Штаты навестить родителей. Раньше я в основном их идеализировал. Я прекрасно помню, как на группе в Индии одна из терапевтов спросила меня: «Если твое детство было таким замечательным, то почему ты настолько эмоционально закрыт, почему ты живешь только головой и пытаешься контролировать всех и вся?» Я знал, что в ее вопросе был смысл, но тогда не смог определить причину моей эмоциональной сдержанности. К тому же я чувствовал внутренний конфликт. Мне казалось, что я рос в любящей семье, помнил, что родители заботились обо мне и во всем поддерживали, что они были добрые, внимательные люди. Мне не хотелось ни в чем их обвинять.

Но в то же время у меня было сильное желание еще глубже исследовать собственные чувства, мне хотелось целиком погрузиться в свой внутренний мир, но для этого нужно было взглянуть на детство не с точки зрения взрослого человека, а с точки зрения травмированного ребенка. Нужно было вновь пережить все, что видел и чувствовал маленький уязвимый ребенок. В тот раз, когда я вернулся домой, я посмотрел на происходящее другими глазами. Я понял, что значит вырасти в такой семье, как моя.

В тот приезд я заметил, как отец подавляет гнев, а мать контролирует других, давая всем советы и никого не слушая. Прежде я никогда не обращал внимания на эти черты своих родителей. Теперь же я понимал, насколько пугающим это было для меня в детстве. Кроме того, я увидел, что отношения моих родителей между собой и с другими людьми были поверхностными. Мать и отец старались быть вежливыми и тактичными друг с другом, но в этом не было абсолютно никакой искренности.

Мне было больно осознавать, что жизнь нашей семьи основывалась на рациональности, все происходило очень быстро, а главными ценностями моих родителей были престиж, имидж и достижения. Я понимал, что все это могло глубоко шокировать любого чувствительного ребенка, чья природа предназначена для того, чтобы «быть», а не «делать». Я довольно сильно преуспел в «политике партии», научившись быть вежливым, бесконфликтным и совершать множество «хороших» дел. Но моя чувствительность и мятежный дух оказались похороненными глубоко под толстым слоем необходимости кем-то стать. Давление и стремление к достижениям стали и моими ценностями. Моя же уязвимость и индивидуальность оказались не востребованы.

Через какое-то время я начал читать книги о созависимости и смог глубже понять, почему я отказывался видеть, что с моей семьей что-то не так. Например, прочитав небольшую, но вместе с тем великую книгу Роберта Сабби «Lost in Shuffle» о негласных правилах, существующих в дисфункциональных семьях, я увидел, что и моя семья во многом существовала по тем же законам. Сабби писал о том, что в таких семьях проблемы не обсуждаются, эмоции подавляются, на детей возлагаются чрезмерные ожидания (которые, конечно же, невозможно выполнить), проблемы других ставятся выше собственных и решаются в первую очередь и в основном за счет близких. Члены таких семей стремятся во что бы то ни стало сохранять спокойствие, а тема секса для них – табу. Они никогда не бывают безответственными и веселыми и не умеют доверять себе. Соблюдение таких правил приводит к тому, что дети из этих семей испытывают глубочайший стыд и страх. Они перестают проявлять спонтанность и радоваться жизни. Вся эта обусловленность довлела и над моей семьей.

Амана: Я выросла в семье, где проявление чувств и обсуждение проблем было немыслимым. Выражать чувства мог только отец, когда бывал пьян. Он становился агрессивным, обвинял всех вокруг или кричал, что больше не хочет жить. Моя мать спасалась тем, что была практичной и жесткой, никому не показывая свою боль. Она никогда и ни с кем не обсуждала происходящее. Никто ничего не знал – ни ее родители, ни даже близкие друзья. Я помню напряжение, висевшее в нашем доме. Я чувствовала себя одинокой и чужой. Когда мне было грустно, я закрывалась в ванной, чтобы меня никто не видел, и плакала. Если моя мать понимала, что мне грустно, или я злюсь, или чего-то боюсь, то ее глаза выдавали ее страх и беспокойство. И еще я читала в них один и тот же упрек: «Ты совсем как твой отец». То есть безответственная, слабая, вечно всем недовольная неудачница. И однажды я решила, что никогда никому не буду показывать, что я на самом деле чувствую. Я закрылась до такой степени, что внутри меня все онемело.

Мне понадобилось очень много времени, чтобы вновь что-то почувствовать и показать свои чувства кому-то другому, при этом не испытывая стыда за то, что я вообще что-то чувствую.

И еще больше времени мне понадобилось на то, чтобы избавиться от буквально преследующей меня судьбы отца, страдавшего депрессиями и желанием все разрушить в своей жизни. Каждый раз, когда мне было плохо и трудно, мне стоило больших усилий не идти по его стопам. Мне все еще очень трудно просить помощи у других, я пока еще только учусь этому шаг за шагом.

Недавно я перенесла операцию на стопе и впервые в жизни с самого раннего детства почувствовала себя абсолютно беспомощной. Я запаниковала. Как я буду получать то, что мне нужно? Мне было ужасно стыдно от того, что приходилось просить буквально обо всем, ведь я не могла сама о себе позаботиться. Стремление делать все самой глубоко укоренилось в моей природе. Я даже подумать не могла о том, чтобы просить помощи или от кого-то зависеть. Мои нервы были на пределе, я злилась, когда Криш сам не догадывался о том, что мне нужно (мне бы очень этого хотелось), и мне приходилось его просить. Я чувствовала себя униженной.

Тогда я поняла, что это чувство было напрямую связано с моей матерью. Она ужасно обижалась, когда ей приходилось оставаться дома со мной, в то время когда мой отец веселился на вечеринках. До операции я всегда считала, что мне трудно просить помощи из-за отца. Ему всегда было что-то нужно, он был слишком эмоциональным и занимал все наше пространство. Его желания были превыше всего, а угроза очередного запоя висела над нами как дамоклов меч. Нам приходилось приспосабливаться, и я настолько преуспела в этом, что совершенно разучилась слышать свои собственные чувства и желания.